Глава первая. Современная буржуазная философия в Японии и социальная обусловленность ее развития

Глава первая

СОВРЕМЕННАЯ БУРЖУАЗНАЯ ФИЛОСОФИЯ В ЯПОНИИ И СОЦИАЛЬНАЯ ОБУСЛОВЛЕННОСТЬ ЕЕ РАЗВИТИЯ

Современная буржуазная философия Японии — продукт современной японской действительности, одна из форм ее отражения в сознании японского общества. Социальная природа буржуазной философской мысли, ее классовая сущность, ее идейное содержание раскрываются нам не иначе как в соотнесенности с общественным бытием современной Японии, из которого в конечном счете вытекают коренные изменения в развитии основных философских направлений, подъем одних идейных течений и упадок других, появление новых концепций и взглядов и видоизменение старых. Социальная обусловленность развития буржуазной философии материальными общественными отношениями — эта важнейшая и необходимая предпосылка ее познания — со всей отчетливостью обнаруживается на протяжении уже трех десятилетий послевоенной истории Японии.

Конечно, выявление детерминирующей роли материального общественного бытия по отношению к философской мысли всегда требует конкретного подхода — учета изменений, происходящих в различных сферах материальной и духовной жизни японского общества на том или ином этапе его развития. Это существенное обстоятельство дает основание, в частности, и для выделения различных периодов в послевоенном развитии буржуазной философии в Японии. У различных исследователей могут быть различные точки зрения относительно периодизации послевоенной истории этой страны. Однако при всех возможных расхождениях по этому вопросу не вызывает сомнений тот очевидный рубеж, который отделяет этап послевоенного восстановления (вторая половина 40-х — первая половина 50-х годов) и собственно послевоенного развития Японии, как такового (втораяполовина 50-х — первая половина 70-х годов). Исходя из признания такого рубежа в новейшей истории Японии, в ее экономической, политической и культурной жизни, возможно и целесообразно, на наш взгляд, выделять по крайней мере два периода и в развитии буржуазной философской мысли в Японии после второй мировой войны.

Япония вступила в послевоенный период своего развития, имея истощенную войной экономику, в условиях краха императорского строя со всеми освещавшими его традициями и мифами. После капитуляции в стране был установлен оккупационный режим. В результате разгрома японского милитаризма при решающей роли Советского Союза в Японии были осуществлены значительные социальные преобразования демократического характера. В области экономики были распущены «дзайбацу», проведена аграрная реформа, упразднившая крупное землевладение и ликвидировавшая класс помещиков. В политической жизни страны были запрещены реакционные, фашистские организации и легализованы прогрессивные, демократические организации и объединения. Была введена новая конституция, узаконившая целый ряд демократических институтов и включавшая положение о добровольном отказе Японии от войны. По своей значимости все эти послевоенные преобразования в жизни японского общества были равносильны во многих отношениях осуществлению буржуазно-демократической революции [213; 7].

Однако оккупационные власти США, управлявшие Японией от имени воевавших с ней союзных держав, очень скоро отказались от последовательного проведения политики демократизации страны. Уже с конца 40-х годов они взяли курс на возрождение японского монополистического капитала. Обезвредив старые японские концерны как конкурентов, США оставили незыблемым принцип концентрации производства в руках частного капитала и тем создали редкую в практике монополистического капитализма временную ситуацию, способствовавшую оживлению конкуренции [213, 8]. В этих условиях стали восстанавливать свои позиции прежние монополистические компании и появляться новые. Процесс концентрации и централизации капитала особенно ускорился в результате использования Соединенными Штатами японской экономики для агрессии в Корее в начале 50-х годов, а позднее — со второй половины 50-х годов — для ведения войны во Вьетнаме. В области политической жизни американские оккупационные власти стали на путь ограничения провозглашенных конституцией демократических прав трудящихся. В 1951 г. США заключили с Японией сепаратный мирный договор и навязали ей «договор безопасности», по которому американская армия сохранила большое число военных баз на японской территории.

Такое направление американской политики в Японии встретило растущее сопротивление народных масс, всех прогрессивных сил японского общества. В авангарде борьбы за демократию, за повышение материального благосостояния трудящихся находился японский рабочий класс, его наиболее сознательная часть — коммунисты и социалисты. В активную политическую жизнь вступили крепнущие профсоюзные объединения Японии. Значительный подъем получило и крестьянское движение. Борьба трудящихся Японии в конце 40-х — начале 50-х годов за социальный прогресс и демократию сливается с борьбой против политической зависимости от США.

Эти послевоенные изменения в социально-экономической и политической жизни Японии не могли не получить соответствующего отражения и в общественном сознании японцев, в различных сферах их общественной мысли. Место идеологии монархо-фашистского императорского строя заняла идеология так называемой буржуазной демократии. В то же время победа над японским империализмом и развернувшаяся классовая борьба трудящихся создали новые возможности для дальнейшего распространения идей марксизма-ленинизма в массах. Большое влияние на умы японцев стали оказывать практика воплощения этих идей в СССР, а также возникновение после войны мировой системы социализма.

Однако переход от абсолютизма к буржуазно-демократическому правлению произошел в Японии очень быстро и сопровождался стремительным усвоением достижений современной науки, техники и буржуазно-демократических институтов. Это не могло не породить иллюзий среди широких слоев японской общественности относительно «прогрессивности» и «демократичности» внедряемой современной культуры и идеологии капиталистических стран Запада. В сознании миллионов японцев после войны получили большое распространение представления в духе идеологии буржуазного «модернизма», будто все старое, японское, «восточное» является «реакционным» и «отживающим», тогда как все новое, «западное» — «прогрессивным» и «демократичным». Чтобы уяснить, насколько велико было влияние таких представлений на японскую общественность, необходимо иметь в виду также, что аналогичные или близкие им взгляды уже имели хождение среди японцев в конце прошлого века.

Как известно, разложение феодальных отношений и буржуазные преобразования в 1868—1880 гг. в результате «реставрации Мэйдзи» происходили одновременно с отказом от политики изоляционизма и открытием Японии для культуры и науки западного мира. Совпадение во времени тут не случайно, ибо именно развитие производительных сил, общественных отношений в Японии вызвало потребность в приобщении к достижениям духовной1 и материальной культуры других народов. Широкое проникновение в страну западной буржуазной культуры ассоциировалось в головах многих японцев с вытеснением «восточного», «старого», «феодального» «западным», «новым», «буржуазным». Это представление было подхвачено буржуазными идеологами и оформлено в виде своего рода теории. И хотя для Японии, особенно в послемэйдзийский период, противопоставление «восточного» «западному» во многом имело свой смысл, само по себе оно не отличалось строгой научностью и чем дальше, тем меньше объясняло динамику изменения японской действительности. Приверженцы противопоставления «восточного» «западному» не замечали, что само «восточное» с течением времени претерпевало значительные изменения, наполняясь зачастую «западным содержанием, и потому делали все больше ошибок при оценке различных процессов общественной жизни. Они переоценивали, в частности, значение элементов феодальной надстройки, не видели все более подчиненной роли этих элементов, их служения новому, капиталистическому базису. Такую же переоценку они допускали и при рассмотрении общественной мысли, гипертрофируя, как правило, специфику «восточного». Поэтому в реакционной идеологии «японизма» они видели прежде всего ультранационализм, выражающий интересы полуфеодальной аристократии, милитаристской военщины ч императорского двора, упуская из виду связь «японизма» с идеологией монополистической буржуазии, его служение последней. В академической философии, я частности в философии Нисида, также видели главным образом «восточную» форму, «восточные» буддийские характеристики, не замечая ее духовной близости западноевропейскому идеализму.

В первые послевоенные годы тенденция противопоставления «восточного» «западному» возрождается в Японии с новой силой, а вытекавшие из нее в то время представления о «прогрессивности» и «демократичности» «западной» культуры и «реакционности», «консервативности» «восточной» приобретают новое социальное звучание, вуалирующее классовый характер совершавшихся буржуазных преобразований. Эти особенности послевоенного японского «модернизма» очень важно иметь в виду для понимания состояния общественного сознания Японии, различных форм его конкретного проявления, для уяснения идейной ситуации в конце 40-х—начале 50-х годов, в атмосфере которой перед широкой японской общественностью встали вопросы о дальнейших перспективах социального прогресса, о развитии демократии, о роли человека в общественной жизни. Буржуазная интеллигенция подходила к решению этих вопросов с узкоиндивидуалистических позиций. Для нее в эти годы центральной проблемой была проблема личности, ее свободы, ее творческой индивидуальности. Среди представителей разных сфер интеллектуального труда на эту тему развернулось множество дискуссий. В литературных кругах получила популярность так называемая теория субъективности, провозглашавшая эмансипацию личности. Эта теория получила резонанс и среди ученых. В кругах социологов получила распространение теория так называемого гражданского общества, характеризовавшая послевоенное японское общество как общество равноправных граждан в духе буржуазной демократии в странах Западной Европы ч ХIХ в. Становится модной и теория мирного сосуществования в области идеологии. Для всех этих и подобных им теорий, отражавших реакцию мелкобуржуазного сознания японской интеллигенции на демократические преобразования первых послевоенных лет, было характерно отрицание научного классового подхода к решению социальных проблем.

В сфере собственно философской мысли после войны сразу образуются два противоположных лагеря—буржуазной и марксистской философии. После долгих лет монархо-фашистского режима, ставившего под запрет распространение марксистских идей в любой форме, марксистская философия обрела право на легальное существование. Ученые-материалисты начали быстро восстанавливать свои позиции. Члены довоенного «Юйбуцурон кэнкюкай» («Общество по изучению материализма») создали в 1947 г. «Юйбуцурон кэнкюсё» («Институт по изучению материализма»), который позднее был преобразован в «Юйбуцуоон кэнкюкай» («Общество по изучению материализма»). Усилиями коммунистов и прогрессивных ученых деятельность организованной в 1946 г. «Минею кагаку кёкай» («Ассоциация демократических ученых») стала приобретать ясно выраженную марксистскую направленность. Секция философии этой ассоциации с 1947 г. начала издавать ежемесячный журнал «Рирон» («Теория»), на страницах которого велась пропаганда диалектического материализма. Появились первые послевоенные работы философов-марксистов, начавших критиковать современную буржуазную философию. Что касается буржуазной философии, то она была представлена в этот период целым рядом современных идеалистических течений, и прежде всего экзистенциализмом и прагматизмом. Оба эти направления, использовавшие «прогрессивную», «демократическую» окраску послевоенного японского «модернизма», с самого начала получили большое распространение в общественном сознании японцев. Они закрепляются и развиваются в философских кругах страны, отражая различные потребности буржуазного сознания в соответствии со специфическими особенностями каждого из этих направлений.

Философия экзистенциализма получила в Японии в послевоенный период достаточно широкую социальную базу для своего развития. Как и в странах Западной Европы, она стала выражать настроения различных прослоек буржуазного класса, и прежде всего мелкой буржуазии, интеллигенции, которые в условиях современного капиталистического производства с его разнообразными формами эксплуатации человека, отчуждением продуктов труда, отчуждением личности остро ощущают углубляющийся кризис буржуазной культуры, пагубное воздействие на духовное творчество всевозможных стандартов, штампов, шаблонов, отвечающих потребностям развития буржуазного общества в современную эпоху. Однако распространение философии экзистенциализма в Японии в тот или иной период обусловливалось конкретными изменениями в общественно-политической жизни страны. В первые послевоенные годы интерес к экзистенциализму, тяга к нему среди мелкой буржуазии, интеллигенции вызывались прежде всего пережитыми японцами потрясениями военных лет. последствиями экономической разрухи, крушением всего старого уклада общественных отношений. Прежняя система ценностей, идеалов, норм жизни была утрачена, а новая еще не была выработана. Настроение японской интеллигенции определяли уныние, разочарование и вместе с тем неуверенные поиски нового, создавая благоприятную почву для возрождения и распространения экзистенциалистских идей в философии, моральном сознании, художественной литературе и других сферах общественной мысли и духовного творчества.

В области собственно философской мысли распространению экзистенциализма способствовали также ранее сложившиеся традиции этой философии, тот идейный фундамент, который был заложен ею еще в довоенные годы. Как известно, экзистенциализм пустил корни на японской почве очень рано почти сразу же вслед за его появлением в Западной Европе. Уже с конца 20-х голов переводились работы Хайдеггера и Ясперса пропагандировались взгляды Хайдеггера в работах Мики Киеси. Вацудзи Тэцуро и др. С 30-х же годов господствующим течением в академической философии стал японский экзистенциализм, представленный киотоской школой. Философы этой школы при всем разнообразии присущих им особенностей строили свои концепции путем сочетания идей западноевропейского идеализма с идеалистической метафизикой Востока, и прежде всего буддизма. Но все же важнейшим элементом и, как правило, сердцевиной их философских построений был экзистенциализм и близкие ему по духу гуссерлианство и философия жизни. Основатель киотоской школы Нисида Китаро в конце 20-х — начале 30-х годов разработал концепцию, эклектически сочетавшую в себе идеи западноевропейских философов с метафизикой махаянистского буддизма секты Дзэн. Он объявил эту концепцию сугубо «восточной», выражающей типично буддийский способ постижения мира. Однако за внешней оболочкой его философских рассуждений явственно проступало идейное содержание современного ему западноевропейского идеализма, и в первую очередь экзистенциализма. Другой крупный представитель киотоской школы, Танабэ Хадзимэ, следуя в общем русле взглядов Нисида и критикуя их в частностях, еще яснее обнаруживал экзистенциалистскую направленность своих философских изысканий. Проповедовал экзистенциализм и третий видный представитель киотосцев — Мики Киёси, не только пытавшийся сочетать экзистенциализм с идеями других идеалистических философских концепций, но и выступавший с интерпретацией марксизма с экзистенциалистских позиций.

Быстрое усвоение и распространение экзистенциализма после второй мировой войны было обусловлено и целым рядом других обстоятельств идейного порядка, в частности относительно большей по сравнению с прагматизмом, неопозитивизмом и другими течениями совместимостью философии существования с национально» культурой японцев, с их «классическими», традиционными формами общественного сознания. Экзистенциализм более активно вступал во взаимодействие с традиционной философской мыслью японцев, и прежде всего с буддизмом, а потому выглядел «ближе», «доступнее» при осмыслении мировоззренческих проблем. В 20— 30-е годы влияние этого фактора сказывалось в появлении японской модификация экзистенциализма в киотоской школе, а в послевоенный период, в частности в 60—70-е годы, вызвало к жизни различные формы экзистенциализации буддийских понятий и представлений, конкретнее о которых будет сказано ниже.

В первые же послевоенные годы наметились два направления развития экзистенциализма — одно, стремившееся возродить идеи киотоской школы, философии Нисида, модернизировать эклектические построения-японского экзистенциализма, и другое, продолжавшее интерпретировать и модифицировать классический западноевропейский экзистенциализм. Первое направление, однако, очень скоро обнаружило свою нежизнеспособность. В обстановке полной дискредитации идеологии императорского строя окрашенная в «восточные» тона философия киотосцев стала быстро утрачивать влияние в академических кругах и к концу 40-х годов перестала играть сколько-нибудь заметную роль в идейной жизни Японии. Зато «классический», свободный от «восточной окраски западноевропейский экзистенциализм в атмосфере буржуазно-демократического «озападнивания» Японии захватил сознание значительных слоев японской общественности, проникая как в философию, так и в нравственные нормы и психологию японцев. При этом, конечно, имеет место не механическое усвоение западноевропейских экзистенциалистских концепций, а их социально обусловленный отбор. Под влиянием буржуазно-демократических преобразований и иллюзорных представлений о «наступлении эры подлинной демократии» особую популярность в первое послевоенное десятилетие в философских кругах приобрела экзистенциалистская концепция Сартра, претендовавшего на «близость» к марксизму. Концепция же Хайдеггера, запятнавшего себя в глазах общественности связью с нацизмом, хотя и получила признание в Японии еще до войны, оставалась пока в тени. В то же время идеи «классического» западноевропейского экзистенциализма начали все более переосмысливаться в сознании японских философов, приобретать специфические, собственно японские особенности.

Что касается прагматизма, то после окончания второй мировой войны он также обрел достаточно широкую социальную базу в стране. Распространению философии прагматизма способствовала прежде всего сама послевоенная буржуазная действительность Японии. Восстановление экономики страны, расширение внутреннего рынка за счет проведения аграрной реформы, а также временные ограничения деятельности крупного монополистического капитала создавали возможность свободного предпринимательства для мелких и средних производителей, порождали буржуазный дух наживы, иначе говоря, те самые социальные настроения, которые в свое время служили питательной почвой для возникновения и распространения прагматистских идей в конце XIX—начале XX в. в США. Однако философия прагматизма не имела в Японии таких довоенных традиций, как экзистенциализм. Правда, она проникла в философские круги Японии еще в конце XIX в. и в первые два десятилетия XX в. пользовалась известным влиянием среди японских философов. Так, в 20-х годах философская концепция Д. Дьюи получила популярное истолкование в работах видного тогда буржуазного философа Танака Одо. Однако с конца 20-х годов наблюдался очевидный спад влияния прагматизма. По мере фашизации страны, развертывания внешней экспансии, усиления идеологической обработки масс в духе шовинизма в буржуазной философии взяли верх открыто иррационалистические направления, а прагматизм с его спекуляциями на научном знании, псевдопретензиями на демократический образ мышления уже не отвечал потребностям правящих классов. В начале 30-х годов философия прагматизма перестала быть сколько-нибудь заметным явлением в философской жизни Японии, а в первой половине 40-х годов о ней уже не вспоминали. Вот почему обращают на себя внимание «взлет» прагматизма после войны, его «второе рождение» в кругах японской буржуазной философии. Одним из решающих факторов, вызвавших такую метаморфозу, явилась, разумеется, политика американских оккупационных властей. Под флагом утверждения в Японии «демократии» эти власти усиленно прививали японцам различные стандарты и нормы так называемого «американского образа жизни». Составной частью этой политики была и пропаганда американской идеологии, в частности американского прагматистского образа мышления. В таких условиях философия прагматизма проникает во все поры идейной жизни японского общества. Значительной популярностью пользуются взгляды корифея прагматизма Дьюи и его различных интерпретаторов. Хотя прагматистские идеи распространялись вначале в своем «чистом», «классическом» американском виде, в сознании японцев они получили со временем собственное истолкование, которое в дальнейшем вызвало к жизни новый, специфически японский вариант философии прагматизма.

И экзистенциализм, и прагматизм, представляя господствующие в буржуазной философии Японии направления, нередко занимали критическую позицию по отношению друг к другу и в то же время — и это довольно характерно для первого послевоенного десятилетия— подчеркивали свою «близость», свои «симпатии» к марксизму. Однако, несмотря на расхождения и противоречия между этими двумя буржуазными философскими течениями, их связывала общность основных идеалистических принципов и установок, реакционных в своей сущности и враждебных последовательно научному марксистскому мировоззрению. Эта общность, идейная близость философии экзистенциализма и прагматизма обнаруживалась как в концепциях японских экзистенциалистов и прагматистов, так и в конкретном решении ими тех или иных философских проблем. Между философией экзистенциализма и прагматизма в Японии существовало также и определенное «распределение труда» в удовлетворении идеологических запросов буржуазного сознания. И если экзистенциализм в Японии выдвигал прежде всего претензию на разработку широкой мировоззренческой концепции человека и его роли в современном обществе, если он критически реагировал на научно-технический прогресс и его последствия в условиях капитализма и выступал при этом с открыто иррационалистических антинаучных и фактически примиренческих позиций в отношении буржуазной действительности, то прагматизм выдвигал претензию на разработку науки, научного метода, спекулировал на рациональном подходе в понимании общественных явлений, хотя по сути дела также антинаучно, иррационально и апологетически истолковывал современную буржуазную действительность. Такое своеобразие идейной сущности и функциональной направленности экзистенциализма и прагматизма было очевидно для японских философов-марксистов, которые, борясь против буржуазной философии Японии, указывали на необходимость одновременной критики обоих этих течений.

В середине 50-х годов Япония переходит от восстановительного периода к послевоенному развитию в полном смысле этого слова. В эти годы начинается процесс так называемого «форсированного развития японской экономики». Со второй половины 50-х годов и особенно в 60-е годы непрерывно и быстро увеличивается объем промышленного производства. В результате, научно-технической революции в промышленности широко внедряются автоматизация и механизация труда, кибернетика, атомная энергия, полупроводниковая, лазерная техника и т. п. В 60-е годы по общему объему национального дохода Япония обогнала многие промышленно развитые страны и вышла по экономическому развитию на второе после США место в капиталистическом мире. Японский монополистический капитал в ходе этого процесса все более освобождался от экономической зависимости от Соединенных Штатов и все успешнее конкурировал с американским и западноевропейским монополистическим капиталом.

Научно-технический прогресс в развитии производительных сил Японии не сопровождался, однако, прогрессом в производственных отношениях, в обеспечении реальных прав трудящихся на создаваемые материальные и духовные ценности. Напротив, происходило дальнейшее обострение социальных, классовых антагонизмов. Борьба между трудом и капиталом принимала самые разнообразные формы, проявляясь и в традиционных забастовках, и в знаменитых, охватывающих всю страну «весенних наступлениях» трудящихся, и в таких общенациональных движениях протеста, как выступления против «договора безопасности» и американских военных баз. Эта борьба особенно возросла в 70-х годах, когда промышленный бум сменился депрессией и спадом производства и резко выявились кризисные явления — перепроизводство товаров, безработица, рост цен, инфляция.

Рабочий класс Японии при всех происходивших в послевоенный период сдвигах в производстве, при всех изменениях собственной структуры, вызванных научно-техническим прогрессом, остается революционной и революционизирующей силой японского общества. Он значительно вырос количественно, возросла его организованность и политическая сознательность. Соответственно возросло и влияние на политическую жизнь страны Коммунистической партии Японии, Социалистической партии Японии, прогрессивных профсоюзных объединений и организаций, защищающих интересы рабочего класса. Под непосредственным воздействием рабочего движения в борьбу за социальные и демократические преобразования все активнее вступают крестьянские массы, городская мелкая буржуазия, интеллигенция, студенчество. На повестку дня прогрессивного лагеря Японии все настоятельнее выдвигается вопрос о создании единого фронта демократических сил страны.

Однако успешному развитию рабочего, демократического движения наносит огромный вред отсутствие единства в его рядах. Еще огромная масса японских рабочих остается неорганизованной, вне профсоюзов. В самом профсоюзном движении наблюдается раскол, организационная распыленность. Все это подрывает сплоченность рабочего движения, ослабляет демократические силы Японии.

Правящие круги предпринимают всемерные усилия в целях противодействия развитию японского рабочего и демократического движения. Им еще удается за счет сверхприбылей, быстрого экономического роста привлекать на свою сторону высококвалифицированные категории японских рабочих, научно-технической интеллигенции, удается поддерживать реформистские настроения среди значительной части японских трудящихся. В их распоряжении по-прежнему находятся все основные рычаги политической власти, все основные звенья государственного аппарата, опираясь на которые они приводят в действие всю систему буржуазной демократии с ее тщательно разработанными атрибутами и формами, создающими видимость подлинно демократического правления. Все это так или иначе позволяет правящей либерально-демократической партии побеждать на всеобщих выборах, добиваться выгодных для себя опросов общественного мнения и т. п. [90, V, 11—12].

Противоречия современного капитализма в экономике, в социально-классовой структуре Японии находят свое отражение в общественном сознании, в духовной жизни японского общества. По мере того как обостряются социальные антагонизмы и резче проявляется несоответствие капиталистического способа производства законам общественного развития, для идеологии господствующего класса Японии, апологетически выполняющей свою служебную роль по отношению к экономическому базису и политической надстройке, становится характерным использование всё более утонченных приемов и способов обработки сознания трудящихся.

Механизм образования и функционирования господствующей в Японии буржуазной идеологии определенным образом соответствует характеру современного производства, разрастающаяся и усложняющаяся структура которого требует дальнейшего повышения роли его организации, диктует необходимость все более сознательного объединения тех, кто в нем участвует. Монополистический капитал Японии всячески использует эту объективную потребность современного производства в своих узкокорыстных интересах для создания «системы управления» сознанием масс, манипулирования мыслями и чувствами людей. Именно этой цели и служит «производство» буржуазной идеологии в массовом масштабе, т. е. производство идей теорий, концепций, создаваемых как стандартизируемый товар для духовного потребления масс. На такой основе в послевоенной Японии, как и в других развитых капиталистических странах, возникает индустрия так называемого массового сознания. Производство такого типа сознания осуществляется не отдельными мыслителями, людьми свободных профессий, как в прошлом, а целыми научными коллективами. исследовательскими центрами, институтами, которые строят свою деятельность в соответствии с запросами и требованиями финансирующих их учреждений [160, 567—578].

По своему идейному содержанию продукция современной индустрии сознания в Японии представляет собой такие теории, концепции, доктрины, которые так или иначе через призму буржуазного мировоззрения искаженно отражают и объясняют послевоенное развитие японской экономики, послевоенные преобразования классовой политической структуры, изменения в психологии людей и т. п. В 50—60-е годы XX в. в Японии получили широкое распространение и популяризируются буржуазной пропагандой модные в США и в странах Западной Европы теории массового общества, индустриального общества, общества благосостояния, общества потребления, теории народного капитализма, нового среднего класса, деидеологизации и т. п. Японские интерпретаторы и пропагандисты этих теорий Томинага Кэнъити, Симидзу Икутаро, Косака Токусабуро, Мацусита Кэнъити и др. стараются доказать, что Япония в послевоенный период являет собой пример общества, в котором, как и на Западе, совершается новая промышленная революция, ликвидирующая якобы монополистический капитализм, эксплуатацию и угнетение трудящихся, в котором будто бы на смену антагонистическим классам приходит новый, свободный от идеологических предрассудков, средний класс квалифицированных тружеников, равноправно участвующих в производстве, в распределении доходов [153; 180; 79; 98]. Буржуазные идеологи порой видоизменяют, модернизируют те или другие детали, второстепенные положения этих теорий, однако неизменно воспроизводят их основное идейное содержание, односторонне фиксируя развитие производительных сил, игнорируя господство капиталистических производственных отношений, роль буржуазного государства, сращивающегося с монополистическим капиталом, сознательно замалчивая обостряющуюся классовую борьбу, пролетаризацию основной массы населения и прочие органически присущие современному капитализму явления1.

Научно-технический прогресс в Японии не только порождает производство «стандартизируемого сознания», но и создает соответствующие средства для распространения и потребления «продуктов» такого сознания — так называемые «масу-коми» (массовые коммуникации), иначе говоря, средства массовой информации, включающие прессу, радио, кино, телевидение, с помощью которых в самых широких масштабах с применением изощренных приемов осуществляется идеологическая обработка сознания японской общественности. Средства массовой информации в современной Японии являются основным источником и проводником потребления духовной культуры. Их роль в повседневной жизни японцев приобретает такое большое значение, что современную эпоху все чаще называют в Японии «эпохой информации», «веком информации», говорят о наступлении такого общества, жизнь которого определяет прежде всего информация, ее использование. Однако по мере развития и совершенствования использования средств массовой информации усиливается критика в их адрес. Буржуазные ученые, журналисты, публицисты разного профиля, не замечающие, как правило, всей тенденциозности содержания передаваемой информации, тем не менее все больше обращают внимание на нездоровые, «болезненные явления» в деятельности средств массовой информации. Они указывают, в частности, на то, что информация, содержащаяся в газетах и журналах, передаваемая по радио, становится все более «безличностной», «анонимной», что она «создается количественно неопределенными группами людей» и «направляется на количественно неопределимую массу потребителей». Способы доведения подобного рода информации до потребителя таковы, указывается далее, что передаваемые сообщения становятся все более «фрагментарными», «утрачивающими какое-либо единство, внутреннюю связь между собой» [106, 55].

Разумеется, многие ученые и публицисты, пишущие на эту тему, в большинстве случаев не понимают или сознательно скрывают то обстоятельство, что замечаемые ими «болезненные явления» не следствие плохого управления или плохой организации средств массового общения, а результат вполне продуманной, целенаправленной деятельности тех, в чьих руках эти средства информации находятся. Представляющиеся буржуазным ученым и публицистам всего лишь «нездоровыми», такие формы и средства доведения информации до потребителя специально отрабатываются и совершенствуются в интересах осуществления буржуазной пропаганды, имеющей целью дезориентировать рядового человека, не дать ему возможности разобраться в бездне конкретного материала, не позволить разглядеть в массе отдельных фактов, сообщений, эпизодов их существенные связи, социальный смысл и значение.

Подобной форме подачи информации соответствует и ее содержание. Оно буквально пропитано индивидуалистической психологией. В центре внимания всего того, что передается по радио, телевидению, сообщается в газетах и журналах, как правило, находится человек как отдельная личность со своими индивидуальными склонностями и запросами, человек, оторванный от своих жизненно необходимых общественных функций. В изображении массовых коммуникаций человек оказывается вне труда, вне политики, вне всякой важной общественной деятельности. Это в основном человек потребления, человек досуга с его интересом к спорту, популярным песням, модной одежде, вкусной пище и прочим чувственным удовольствиям. Другими словами, решающим мотивом передачи информации средствами массового общения в Японии, является, таким, образом, не ее достоверность, не ее духовная ценность, а только фактическая сторона, погоня за новизной сообщений, обеспечивающей легкую смену впечатлений. Такой чисто потребительский характер передачи информации ведет, по мнению социологов, к снижению активности сознания людей, вырабатывает пассивный характер восприятия того информационного материала, который передается. Иначе говоря, способность к самостоятельному мышлению и оценке информации подменяется готовыми стандартизированными взглядами и мнениями [169, 20—22].

Особенно большое значение в качестве средства информации в жизни японцев приобретает телевидение. Оно становится поистине универсальным средством распространения современной «массовой культуры». Телеэкран заменяет восприятие шрифта газет, журналов, восприятие на слух радиопередач живым изображением, и таким образом усиливается его чувственно-эмоциональное воздействие на интеллект. На телеэкране безличностный, анонимный характер печати, радио уступает место «естественному», «конкретному», «вполне реальному» изображению событий. В результате извращение фактов политической, экономической действительности в телепрограммах, воспевание чисто потребительского отношения к жизни, пропаганда секса, гангстеризма и прочих нездоровых явлений приводит в современных японских условиях к еще более пагубным последствиям [203, 243—246]. Бурж

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: