Привожу отрывок из сочинения Салтыкова-Щедрина «Современная идиллия»:

«…князь Спиридон Юрьевич в своё время представлял тип патриарха-помещика, который ревниво следил за каждым крестьянским двором… Князь считал себя ответственным не только перед крестьянином, но и за крестьянина… И затем, когда убеждался, что у всех мужиков имеется полный штат живого и мёртвого инвентаря, когда видел, что каждый мужичок выезжает на барщину в чистой рубахе, то радовался…

Реформа подействовала на него так оглушительно, что казалось мозги его внезапно перевернулись вверх дном… В нём созрела странная мысль: отдать имение в аренду еврею и поселиться в городе. Ему почему-то казалось, что еврей лучше, нежели всевозможные стрикулисты, сумеет отомстить за него; что он ловчее вызудит запутавшийся мужицкий пятак, чище высосет мужицкий сок и вообще успешнее разорит то мужицкое благосостояние, которое сам же он, князь Рукосой, в течение столь многих лет неукоснительно созидал.

Еврей сыскался… Наружность Лазарь имел очень приличную. Это был еврей уже культивированный, понявший, что по нынешнему времени, прежде всего, необходимо освободиться от еврейского облика. Явился он в Благовещенское в щёгольской гороховой жакетке, в цветном галстуке, с золотым пенсне на носу, коротко подстриженный и без малейшего признака пейсов. Он скромно именовал себя русским Моисеева закона…
Человек он был молодой, с пунцовыми губами, пухлыми руками, с глазами, выпяченными, как у рака, и с некоторой наклонностью к окружению брюшной полости… Когда он говорил о мужичке, то в углах его рта набивалась слюна, которую он очень аппетитно присасывал.
Еврей не дремал: рубил леса, продавал движимость, даже всех крупных карасей в пруду выловил…

Когда мы приехали в Благовещенское, в нём не осталось уже и следа прежней зажиточности. Избы стояли почерневшие, покривившиеся, с полуразрушенными дворами, разорёнными крышами и другими изъянами…
Лет пятнадцать назад здесь рос отличнейший сосновый лес, но еврей-арендатор начисто его вырубил, а со временем надеялся выкорчевать и пни, с тем, чтобы кроме мхов, ничего уже не осталось.

Молодой князь неоднократно грозился «обревизовать ЖИДА». Но Ошмянский всегда своевременно узнавал об этих угрозах и для предупреждения опасности отправлялся самолично в Петербург. Там он очень ловко пользовался денежными затруднениями молодого человека и за ничтожные суммы получал у него разрешение на продажу лесов…
Он уже был сыт по горло, и даже сам нередко мечтал пуститься в более широкое плавание, но оставалась ещё одна какая-то невырубленная пустошонка, и он чувствовал смертельную тоску при одной мысли, что он выскользнет из его рук…
«Я бы и парк вырубил… - говорил он. – Какие деревья – дубы, лиственницы, кедры есть! - сколько тут добра! И вот всё пропадает задаром».
О восстановлении иудейского царства он не мечтал: слишком был для этого реалист. Не мог даже вообразить, что он будет там делать».

(Салтыков-Щедрин.
Избранные сочинения. М., 1954. С.461 – 469)

-------------------------

Лесков Николай Васильевич
(1831 – 1895)

«Я с народом свой человек». – говорил о себе Николай Лесков. И он знал русского человека «в самую глубь». И язык Русского народа хорошо знал, и дух Русского народа хорошо знал. Знал и отношение Русского народа к жидам. Осознавал и опасность от жидовской экспансии.
Но надо всё же отметить, что глубокого и полного понимания опасности от жидовской экспансии у Лескова всё же не было. По этой теме он много слабже Достоевского.
Отметить надо обязательно и попытку жидов в очередной раз обмануть русский народ – представить выдающегося русского писателя Николая Лескова как «друга и защитника жидов». В жидовской версии утверждается, что после того, как был убит царь Александр Второй и в 1881 – 1882 годах прошла по России волна антижидовских погромов, правительство Александр Третьего создало для рассмотрения причин погромов Особую комиссию. Возглавил её граф К. Пален. Комиссия должна была выяснить являются ли погромы ответом русского народа на жидовскую наглость и эксплуатацию. Жиды, понятно, весьма встревожились, пожелали «воздействовать» на эту комиссию, и вот тогда по просьбе руководства жидовской общины Петербурга Лесков написал для комиссии Палена брошюру «Еврей в России», в которой вступился за жидов.

В 1919, во время очередной волны антижидизма в России, жидовский историк Ю. Гессен, специалист по фальсификациям, издал «эту брошюру Лескова» в голодном Петрограде тиражом в 60 тысяч экземпляров. А в 1990, когда антижидовские настроения в России снова усилились, жидовский литературовед и критик Лев Аннинский издал «эту брошюру Лескова» уже тиражом в 100 тысяч экземпляров. Я в этом очерке не могу ответить подробно на эту жидовскую версию, разобрать её подробно, ибо это потребует несколько добавочных листов и уклонения в сторону от темы очерка. А любознательного читателя я отсылаю к своему очерку «Как царь Александр Третий Романов пытался затормозить экспансию жидов в России». Там я эту жидовскую версию о Лескове – «жидовском заступнике» разбираю подробно.
Здесь же посредством выделения показательных фрагментов из некоторых сочинений Николая Лескова я докажу, что жиды отнюдь не были для Лескова и его героев симпатичным и уважаемым народом. Докажу также, что вопреки желанию жидов и даже к их негодованию, и сам Лесков употреблял слово «жиды», и своим героям (часто это русские офицеры) не запрещал это делать. Потому-то при жизни Лескова большинство образованных жидов и жидовствующих России и считали писателя Лескова «тяжёлым антисемитом».

Из рассказа Николая Лескова «Старинные психопаты»:
«И сейчас на этот зов - невесть откуда, как из земли, выросли спрятавшиеся на время дебоша хозяева, прибежали с торга бабы-перекупки, загалдели ЖИДЕНЯТА - и пошла история.
ЖИД–ХОЗЯИН, больше всех струсивший и всех более недовольный скандалом, закрыл себе большими пальцами глаза, как закрывает их благословляющий раввин, и кричал:
- Я ничего не бачыв и теперь не бачу…».

«Ротмистр ещё принасупился и ещё суровее произнёс:
- Прошу не шутить! Я с вами говорю по службе, как старший!
- Шуток и нет, - отвечал один из обвиняемых, - а ей-богу не помним.
- Припоминайте!
- День был жаркий… вошли невзначай… стали пить в холодке полынное… с ЖИДАМИ за что-то поспорили… но худого умысла не имели…».

«Главное лихо в том было, что у них (офицеров) ещё головы трещали и они никак не могли вспомнить всего, что вчера происходило в каморе при ЖИДОВСКОЙ ЛАВКЕ… Что-то такое помнилось, что было будто крепко закручено, да только не всё подряд вспомнить, а что-то обрывается, и являются промежутки времени, когда будто даже и самого времени не было… Помнится, что будто разогнали ЖИДОВ, да ведь это совсем не важно, и не раз это случалось и при самом ротмистре. Разогнать никого не беда, а особенно ЖИДОВ, потому что это такой народ, который самыми высшими судьбами обречён на «рассеяние». ЖИД насчитает лишнее, положит за выпитое то, что и не было пито, и за то повреждённое и разбитое, что совсем не повреждалось». (Лесков Н. С. Собр. соч. Т. 7. М., 1989. С. 305 – 307).

«Незаметен, что нос на ЖИДОВСКОЙ РОЖЕ».

(Лесков Н. С. Захудалый род).

Из рассказа Лескова «ЖИДОВСКАЯ КУВЫРКОЛЛЕГИЯ»:

«Дело было на святках после больших еврейских погромов. События эти служили повсеместно темою для живых и иногда очень странных разговоров на одну и ту же тему: как нам быть с евреями? Куда их выпроводить, или кому подарить, или самим на свой лад переделать? Были охотники и дарить, и выпроваживать, но самые практические из собеседников встречали в обоих этих случаях неудобство и более склонялись к тому, что лучше евреев приспособить к своим домашним надобностям - по преимуществу изнурительным, которые бы вели их род на убыль.

Но это вы, господа, задумываете что-то вроде «египетской» работы», - молвил некто из собеседников… - Будет ли это современно?
На современность нам смотреть нечего, - отвечал другой: - мы живём вне современности, но евреи прескверные строители, а наши инженеры и без того гадко строят. А вот война… военное дело тоже убыточно, и чем нам лить на полях битвы русскую кровь, гораздо бы лучше поливать землю КРОВЬЮ ЖИДОВСКОЮ.
С этим согласились многие, но только послышались возражения, что евреи ничего не стоят как воины, что они - трусы и им совсем чужды отвага и храбрость.
А тут сидел один из заслуженных военных, который заметил, что и храбрость, и отвагу в сердца ЖИДОВ можно влить.
Все засмеялись, и кто-то заметил, что это до сих пор ещё никому не удавалось».

Но военный рассказал, что его хороший знакомый, полковник Стадников поведал ему как-то раз весьма интересную историю о перевоспитании жидов в воинов. История эта была такова.

«Когда государь Николай Павлович обратил внимание на то, что ЖИДЫ не несут рекрутской повинности, и захотел обсудить это со своими советниками, то ЖИДЫ подкупили, будто, всех важных вельмож и те стали советовать государю, что евреев нельзя брать в рекруты на том основании, что «они всю армию перепортят». Но не могли ЖИДЫ задарить только одного графа Мордвинова, который был хоть и не богат, да честен, и держался насчет ЖИДОВ таких мыслей, что если они живут на русской земле, то должны одинаково с русскими нести все тягости и служить в военной службе».

Царь Николай «взял со стола проект, где было написано, чтобы евреев брать в рекруты наравне с прочими, и написал: «быть по сему». Да в прибавку повелел ещё за тех, кои, если уклоняться вздумают, то брать за них трёх, вместо одного, штрафу».

«Весть, что еврейская просьба об освобождении их от рекрутства не выиграла, стрелою пролетела по пантофлевой почте во все места оседлости. Тут сразу же и по городам, и местечкам поднялся ужасный гвалт и вой. ЖИДЫ кричали громко, а ЖИДОВКИ ещё громче. Все всполошились и заметались, как угорелые. Совсем потеряли головы и не знали, что делать. Даже не знали, какому богу молиться, которому жаловаться. До того дошло, что к покойному императору Александру Павловичу руки вверх все поднимали и вопили на небо.
- Ай, Александр Александрович, посмотри, що з нами твий Миколайчик робит!
Думали, верно, что Александр Павлович, по огромной своей деликатности, оттуда для них назад в Ильиной колеснице спустится и братнино слово «быть посему» вычеркнет.
Долго они с этим, как угорелые, по школам и базарам бегали, но никого с неба не выкликали. Тогда все вдруг это бросили и начали, куда кто мог, детей прятать. Отлично, шельмы, прятали, так что никто не мог разыскать. А которым не удалось спрятать, те их калечили, - плакали, а калечили, чтобы сделать негодными.

В несколько дней ВСЁ МОЛОДОЕ ЖИДОВСТВО, как талый снег, в землю ушло или подверглось в отвратительные лихие болести. Этакой гадости, какую они над собой производили, кажется, никогда и не видала наша сарматская сторона. Одни сплошь до шеи покрывались самыми злокачественными золотушными паршами, каких ни на одной русской собаке до тех пор было не видано; другие сделали себе падучую болезнь; третьи охромели, окривели и осухоручели. Бретонские компрачикосы, надо полагать, даже не знали того, что тут умели делать. В Бердичеве были слухи, будто объявился такой доктор, который брал сто рублей за «прецепт», от которого «кишки наружу выходили, а душа в теле сидела». Во многих польских аптеках продавалось какое-то жестокое снадобье под невинным и притом исковерканным названием: «капель с датского корабля». От этих капель человек надолго, чуть ли не на целые полгода, терял владение всеми членами и выдерживал самое тщательное испытание в госпиталях. Все это покупали и употребляли, предпочитая, кажется, самые ужасные увечья служебной неволе. Только умирать не хотели, чтобы не сокращать чрез то род израилев.

Набор, назначенный вскоре же после решения вопроса, с самого начала пошёл ужасно туго, и вскоре же понадобились самые крутые меры побуждения, чтобы закон, с грехом пополам, был исполнен. Приказано было за каждого недоимочного рекрута брать трёх штрафных. Тут уж стало не шуток. Сдатчики набирали кое-каких, преимущественно, разумеется, бедняков, за которых стоять было некому. Между этими попадались и здоровенькие, так как у них, видно, не хватало средств, чтобы купить спасительных капель «с датского корабля». Иной, бывало, свёклой ноженьки вымажет или ободранный козий хвостик себе приткнёт, будто кишки из него валятся, но сейчас у него это вытащат и браво - лоб забреют, и служи богу и государю верой и правдой.

Со всеми возмутительными мерами побуждения кое-какие полукалеки, наконец, были забриты и началась новая мука с их устройством к делу. Вдруг сюрпризом начало обнаруживаться, что евреи воевать не могут». Военные «струсили, как бы «не пошёл портеж (порча) в армии». ЖИДКИ же этого, разумеется, весьма хотели и пробовали привесть в действо хитрость несказанную».

«Набрано было евреев в войска и взрослых, и малолеток, которым минуло будто уже двенадцать лет. Взрослых было немного сравнительно с малолетками. Маленьких помещали в батальоны военных кантонистов, где наши отцы духовные, по распоряжению отцов-командиров, в одно мановение ока приводили этих ребятишек к познанию истин православной христианской веры и крестили их во славу имени господа Иисуса, а со взрослыми это было гораздо труднее, и потому их оставляли при всём их ветхозаветном заблуждении и размещали в небольшом количестве в команды.
Всё это была, как я вам сказал, самая препоганая калечь, способная наводить одно уныние на фронт. И жалостно, и смешно было на них смотреть, и поневоле думалось:
«Из-за чего и спор был? Стоило ли брать в службу таких козерогов, чтобы ими только фронт поганить?»
Само дело показывало, что надо их убирать куда-нибудь с глаз подальше. В большинстве случаев они и сами этого желали и сразу же, обняв умом своё новое положение, старались попадать в музыкальные школы или в швальни, где нет дела с ружьём. А от ружья пятились хуже, чем чёрт от поповского кропила, и вдруг обнаружили твёрдое намерение от настоящего воинского ремесла отбиться».

«В этом роде и началась у нас могущественная игра природы, которой вряд ли быть бы выигранной, если бы на помощь государству не пришёл острый гений Семёна Мамашкина. Задумано это было очень серьёзно и, по несчастию, начало практиковаться как раз в той маленькой отдельной части, которою я тогда командовал, имея в своём ведении ТРЁХ ЖИДОВИН».

«Я тогда был в небольшом чине и стоял с ротою в Белой Церкви. Белая Церковь, как вам известно, это ЖИДОВСКОЕ ЦАРСТВО: всё местечко сплошь ЖИДОВСКОЕ. Они тут имели вторую столицу. Первая у них – Бердичев, а вторая, более старая и более загаженная, - Белая Церковь. У них это соответствует своего рода Петербургу и Москве. Так это и в ЖИДОВСКИХ ПРИБАУТКАХ сказывается.
Жизнь в Белой Церкви, можно сказать, была и хорошая, и прескверная. Виден палац Браницких и их роскошный парк – Александрия. Река тоже прекрасная и чистая, Рось, которая свежит одним своим приятным названием, не говоря уже об её прозрачных водах. Воды эти текут среди таких берегов, которыми вволю налюбоваться нельзя, а в местечке такая ЖИДОВСКАЯ НЕЧИСТЬ, что жить невозможно. Всякий день, бывало, дегтярным мылом с ног до головы моешься, чтобы не покрыться паршами или коростой. Это – одна противность квартирования в ЖИДОВСКИХ МЕСТЕЧКАХ; а другая заключается в том, что как ни вертись, а без ЖИДОВ тут пропасть совсем бы пришлось, потому что ЖИД сапоги шьёт, ЖИД кастрюли лудит, ЖИД булки печёт, - всё ЖИД, и без него ни «пру», ни «ну». Противное положение!»

К роте были причислены для службы три жидовина. «Один был рыжий, другой – чёрный или вороной, а третий – пёстрый или пегий. По последнему прошла какая-то прелюбопытная игра причудливой природы: у него на голове были три цвета волос и располагались они, не переходя из тона в тон с какою-либо постепенностью, а прямо располагались пёстрыми клочками друг возле друга. Вся его башка была как будто холодильный пузырь из шотландской клеёнки - вся пёстрая. Особенно чуден был хохол – весь седой, отчего этот ЖИДОВИН имел некоторым образом вид чёрта, каких пишут наши благочестивые изографы на древних иконах.

Словом, из всех трёх, что ни портрет - то рожа, но каждый антик в своём роде; так, например, у рыжего физия была прехитрая и презлая, и, к тому же, он заикался. Чёрный смотрел дураком и на самом деле был не умён или, по крайней мер, все мы так думали, когда мудрец Малашкин и в нём ум отыскал. У этого брюнета были престрашной толщины губы и такой жирный язык, что он во рту не вмещался и всё наружу лез. Одно то, чтобы выучить этого франта язык за губы убирать, невесть каких трудов стоило, а к обучению его говорить по-русски мы даже и приступить не смели, потому что этому вся его природа противилась, и он, при самых усиленных стараниях что-либо выговорить, мог только плеваться. Но третий, пегий, или пёстрый, имел безобразие, которое меня даже к нему располагало. Это был человек удивительно плоскорожий, с впалыми глазами и одним только ЖИДОВСКИМ НОСОМ навыкате; но выражение лица имел страдальческое и притом он лучше всех своих товарищей умел говорить по-русски».

Пегий был дамский портной и, «следуя влечению природы, принёс с собой из мира в команду свою портновскую иглу с вощёной ниткой и ножницы, и немедленно же открыл мастерскую и пошёл всей этой инструментиной действовать». Половину денег он отдавал фельдфебелю, «чтобы от него помехи в работе не было, а другую половину посылал куда-то в Нежин или в Каменец, семейству «на воспитание ребёнков и прочего семейства».
«Ребёнков» у него было, по его словам, что-то очень много, едва ли не «семь штуков», которые «все себе имеют желудки, которые кушать просят».

Как не почтить человека с такими семейными добродетелями, и мне этого Лазаря, повторяю вам, было очень жалко, тем больше, что обиженный от своего собственного рода, он ни на какую помощь СВОИХ ЖИДОВ не надеялся, и даже выражал к ним горькое презрение, а это, конечно, не проходит даром, особенно в роде ЖИДОВСКОМ.
Я его раз спросил:
- Как ты это, Лазарь, своего рода не любишь?
А он отвечал, что добра от них никакого не видел.
- И в самом деле, - говорю я, - как они тебя не пожалели, что у тебя семь «ребёнков» и в рекруты тебя отдали? Это бессовестно.
- Какая же, - отвечает он, - у НАШИХ ЖИДОВ совесть? - Я, мол, думал, что, по крайности, хоть против своих они чего-нибудь посовестятся, ведь они все одной веры.
Но Лазарь только рукой махнул».

«В строю они (жиды) учились хорошо; фигуры, разумеется, имели неважные, но выучились стоять прямо и носки на маршировке вытягивать, как следует, по чину Мельхиседекову. Вскоре и ружьём стали артикул выкидывать, - словом всё, как подобало; но вдруг, когда я ним совсем расположился и даже сделался их первым защитником, они выкинули такую каверзу, что чуть с ума меня не свели. Измыслили они такую штуку…
Вдруг все мои ТРИ ЖИДА начали «падать»!

Всё исполняют как надо: и маршировку, и ружейные приёмы, а как им скомандуют: «пали!» – они выпалят и повалятся, ружья бросят, а сами ногами дрыгают…
И заметьте, что ведь это не один который-нибудь, а все трое: и вороной, и рыжий, и пегий… А тут точно назло, как раз в это время, получается известие, что генерал Рот… собирается объехать все части войск в местах их расположения и будет смотреть, как обучены новые рекруты.
Рот - это теперь для всех один звук, а на нас тогда это имя страх и трепет наводило. Рот был начальник самый бедовый, каких не дай господи встречать: человек сухой, формалист, желчный и злой, при том такая страшная придира, что угодить ему не было никакой возможности».

«С этим-то прости господи, чёртом мне надо было видеться и представлять ему СВОИХ ПАДУЧИХ ЖИДОВ. А они, заметьте, успели уже произвести такой скандал, что солдаты их зачислили особою командою и прозвали «ЖИДОВСКАЯ КУВЫРКАЛЛЕГИЯ».
«Можете себе представить, каково было моё положение!»

Жидов наказывали. И по морде, и розгами. Ничего не помогает.

«Думаю: давай я их попробую какими-нибудь трогательными резонами обрезонить.
Призвал всех троих и обращаю к ним своё командирское слово:
- Что это, - говорю, - вы такое выдумали падать?
- Сохрани бог, ваше благородие, - отвечает пегий: - мы ничего не
выдумываем, а это наша природа, которая нам не позволяет палить из ружья, которое само стреляет.
- Это ещё что за вздор!
- Точно так, отвечает: - потому Бог создал ЖИДА не к тому, чтобы палить из ружья, ежели которое стреляет, а мы должны торговать и всякие мастерства делать. Мы ружьём, которое стреляет, все махать можем, а стрелять, если которое стреляет, - мы этого не можем.
- Как так «которое стреляет»? Ружьё всякое стреляет, оно для того и сделано.
- Точно так, - отвечает он: - ружьё, которое стреляет, оно для того и сделано.
- Ну, так и стреляйте.
Послал стрелять, а они опять попадали».

«Черт знает, что такое! Хоть рапорт по начальству подавай, что ЖИДЫ по своей природе не могут служить в военной службе».

«Срам и досада! И стало мне казаться, что надо мною даже свои люди издеваются и подают мне насмешливые советы».