Сементковский Ростислав Иванович

Вера Крыжановская была знаменита в тогдашнем высшем свете На её медиум. кружок съезжались известные медиумы из Европы и Америки, посещал кружок и цесаревич Николай, будущий царь Николай Второй. Есть свидетельства, что Вера Крыжановская предсказала трагические события на Ходынке, захват власти жидами и мученическую смерть царя и его семьи.

Но её все же считали в высшем свете «странной и чужой». Она утверждала, что у неё есть небесный покровитель, некто Рочестер (граф Рочестер – английский поэт 17-го века Дж. Уилмет). Он помогает ей жить и писать. Писала она «странно», в состоянии озарения, не глядя на строчки на бумаге. Писала по-французски, французским языком она владела безукоризненно, в конце всегда писала «Рочестер», потом сама или друзья переводили написанное на русский. Потому и к своей фамилии через дефис прибавляла Рочестер, или издавала книги только под фамилией Рочестер. «Рочестер, - это не псевдоним, - уверяла она. - Рочестер – это автор и соавтор». Многие не верили в существовании «этого Рочестера», но не могли объяснить тот факт, что после знакомства с этим небесным Рочестером, Вера Крыжановская излечилась от хронического туберкулёза, от которого её не могли вылечить тогдашние врачи.

В 1880 она уезжает во Францию, где тоже приобрела славу классного медиума и талантливой писательницы. Написала десяток романов. За роман «Железный канцлер Древнего Египта» (1899), имеющий большую научно-познавательную ценность, французская Академия Художеств удостоила её титула «Офицер Французской Академии». В 1907 и Российская Академия наук весьма высоко оценила её роман «Светочи Чехии», изданный в 1903.

Когда началась гражданская война в России, погиб её муж. Начались скитания с дочерью, крестницей императора Александра Третьего. Никому не было до неё дела. Помощи никакой. Она бежала от жидов в Эстонию. Чтобы хоть как-то прокормиться и иметь какую-то крышу над головой два года работала на лесопилке в Нарве. Тяжелый физический труд совсем подорвал её здоровье. Она ещё несколько лет прозябает в Талине в нищете, голоде и холоде. Не было средств снять даже тёплую комнату. В 1924 зимовать пришлось в летней даче в парке. Она промёрзла до костей, простудилась и умерла от воспаления лёгких 29 декабря 1924 года. Похоронена на русском кладбище.

Процитирую фрагменты из её романа «Мёртвая петля» (Роман был написан в 1906 году. Вошёл в сборник исторических произведений писательницы «Новый век» (П., 1916). В 20—30-ые годы издавался в Риге. В России десятилетия был запрещён жидами. Издан в 1999 году, потом в Москве в 2004 году тиражом в 800 экземпляров):

«На Большом проспекте Петербургской стороны стоял старый каменный двухэтажный дом с садом.
Очевидно, в нем давно не было никакого ремонта, и дом имел запущенный вид; из-за обсыпавшейся штукатурки на стенах кое-где выглядывали кирпичи, а украшавшие ворота и поддерживающие герб с княжеской короной кариатиды выветрились, почернели и стояли с отбитыми носами.
Был холодный и мглистый октябрьский день. Ворота дома были открыты настежь, а за ними виднелся большой мощёный двор и подъезд с двумя фонарями на каменных колоннах, бывших когда-то белыми, но теперь ставших грязно-серыми.
В глубине двора, у чёрного входа собралось несколько человек прислуги, оживлённо разговаривавших...

- С ума ты спятил, Пётр! Подумай только, что городишь. Статочное ли дело, чтобы князь Пронский, большой барин, вельможа, можно сказать, отец пятерых детей, и женился на жидовке? Ведь срамота-то какая, подумай, да стыд для всего семейства! Нет, про то думать невозможно! Ты что–нибудь путаешь, - ответил старый лакей.

Его озабоченное, морщинистое лицо даже покраснело от негодования.
- Эх, Прокофий Емельяныч! Как вы, значит тридцать с лишним лет, в доме прожили, да лучшие времена видывали, так вот вы и не можете к разорению господ привыкнуть. А я вам то верно говорю, что к свадьбе идёт. И дивиться тут нечему, когда об наших делах помыслишь. Всюду долги – дом заложен и последнее именьишко продано; а векселя да исполнительные листы так дождём и сыпятся. По всем, как есть, магазинам задолжали. От таких делов и на самой чёртовой прабабушке женишься…

- А что это за жидовка такая? С толкучки что ли? – осведомился Прокофий, слушавший молча и грустно понурив голову. – Там из старьёвщиков есть очень богатые! Вот, к примеру, Мовша Майдель, у которого я пальто и другие вещи покупаю, большие деньги имеет, да и дочь у него, кажется, есть.

- Вот ещё! Чего выдумали! – захихикал молодой лакей. – Нет, наша будущая княгиня другого сорта; ейный «тателе» миллионщик, банкир Аронштейн, а она у него единственная дочь. У одного из братьев в Киеве огромный сахарный завод; а другой Аронштейн богатющий лесоторговец в Вильне. Я его знаю, он теперича здесь. Его камердинер мне двоюродным братом приходится; вот он-то мне и рассказал все новости.
- Как же это князь может жениться на жидовке, когда наш закон запрещает нехристей за себя брать? – не сдавался Прокофий, хватаясь за это соображение, как утопающий за соломинку.
На это Пётр только презрительно свистнул.
- Ну, это свадьбе не помеха. Она крестится, только и всего…» (стр. 3).

Приехал сын князя, Арсений, камер-паж, «юноша лет девятнадцати, высокий и стройный, с густыми белокурыми волосами и тёмно-карими глазами». Он был чем-то взволнован и озабочен. Он уже слышал что-то насчёт женитьбы отца. Потом «на пороге комнаты показалась молоденькая, лет восемнадцати девушка». Это был его сестра Нина.
- Арсений, если бы ты только знал, что мне сегодня сказали в консерватории! Одна из учениц моего класса, Айзенберг, еврейка, объявила, что папа женится на её кузине. Я ответила, что она лжёт и что никогда жидовка не будет княгиней Пронской, но тогда Кити Бахтина подтвердила её слова и сказала, что в свете тоже все говорят про этот брак. Я не могла от волнения кончить свой урок и тотчас же уехала домой; да и теперь ещё вся дрожу… Какой позор!
Её душили слезы и, опускаясь в кресло, она судорожно зарыдала» (стр. 5).

Далее последовала более тяжёлая сцена. Приехал князь. Старая княгиня узнаёт от сына, что он теперь избавлен от всяких материальных забот. Скоро станет губернатором. Получил уже сегодня 250 тысяч рублей, а через три недели получит ещё столько же. «Правда, жертва, которую я для этого приношу, громадна и очень тяжела для самолюбия всех нас, но… - он на минуту остановился, - я должен был сделать это и жертвую собою, чтобы спасти семью. Не могу же я, в самом деле, мести улицы ради куска хлеба!..» и князь признался, что «Та, к которой он вчера посватался», - дочь банкира Моисея Аронштейна, Сарра.

«Княгиня стремительно встала, и корзинка с работой полетела на пол. Лицо её побледнело, а губы так задрожали, что она не могла говорить.
Испуганный князь поддержал её и хотел усадить в кресло.
- Maman, придите в себя.
Но княгиня оттолкнула его.
- Жидовка?.. Ты, князь Пронский, женишься на жидовке… Ложь!.. – почти крикнула она и безсильно упала в кресло, как подкошенная.

- Будьте же рассудительны, maman! Вы ослеплены отжившими предрассудками, которые в наше время не имеют никакого смысла.
- Не имеют смысла? – И княгиня сухо рассмеялась, а лицо её побагровело. Ты сам слеп, если не понимаешь, что кровавыми слезами заплатишь впоследствии за совершаемую тобою подлость. Да, подло связываться с мерзким племенем, врагом всего христианства и пьющим христианскую кровь, - задыхаясь, продолжала она. – Этим ты не только оскорбляешь память твоей покойной жены, но осквернишь душу своих детей, сделаешь свой дом очагом всяких преступлений и бесчинств, потому что этот ненавидимый всеми народ, не имеющий ни отечества, ни нравственных начал, где бы не поселился, всюду подрывает веру, честь и благосостояние приютившей его страны. Тебе хорошо известно, что теперь они ополчились на нашу несчастную Россию, и именно в такую минуту ты избираешь, чтобы предать им себя. Ведь как только эта проклятая баба переступит твой порог, вся орава её родни облепит тебя и не выпустит из когтей, пока твоё древнее имя не будет затоптано в грязь, честь твоя поругана, а сердце и душа твоих детей заражены. Опомнись, Жорж! Швырни им их Иудовы сребреники, за которые они покупают твой княжеский титул, а тебя обращают в рабство. Пусть мы будем лучше бедными, продадим всё, что есть, но только не этот позорный торг…

В эту минуту следившие за разговором Арсений и Нина стремительно кинулись в комнату и упали перед отцом на колени.
- Папа, папа, не делай этого, не давай нам такой мачехи, - со слезами говорили они.
Князь побледнел и попятился. Голос его стал хриплым от волнения, когда он резко оттолкнул детей:
- Оба вы глупы и воспитаны в глупых предрассудках. Евреи – такие же люди, как и все, а моя невеста – развитая и вполне воспитанная девушка. Наконец, раз я дал своё слово, стало быть всё бесповоротно решено; а вы примите вашу bele-mere (фр. – мачеху) с должным уважением, которого она вполне заслуживает. Вот моё последнее слово…
Он почти выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью.
Старая княгиня вскочила со своего места, протянула руки, словно пытаясь удержать сына, и сделала несколько шагов, но вдруг зашаталась и замертво рухнула на ковёр.
- Бабушка, бабушка, не умирай!.. - Ты наша единственная опора, - крикнула Нина, бросаясь в испуге к Евдокии Петровне, которую Арсений пытался приподнять» (стр. 8 – 9).

Далее действие переносится в богатый громадный жидовский дом на Сергиевской. К дому подъезжают и подъезжают в богатых экипажах жиды. Дом принадлежал миллионеру, банкиру Моисею Соломоновичу Аронштейну, который праздновал помолвку своей дочери Сарры с князем Пронским. «Ему хотелось теперь хвастануть своим торжеством перед многочисленной роднёй, «давно сторожившей великое событие обручения Сарры с титулованным «гоем», попавшим, наконец, в их сети» (стр. 9).

Гости говорили страстно о политике. Адвокат Аарон Катцельбаум громко заявил, что народ их только тогда займёт положение, принадлежащее ему по праву… когда министры будут из евреев и возьмут твёрдо в руки бразды правления, когда в армии и флоте станут начальствовать израильские генералы «и когда во всём государственном управлении влияние еврейства будет преобладающим».
- Это и есть та, конечно, цель, к которой мы должны стремиться и которую достигнем непременно, потому что гои сами расчищают нам дорогу своей продажностью, низостью и постоянной, губительной для них же рознью….
- Без всякого преувеличения теперь уже можно сказать, что труднейшая часть этой подготовительной работы закончена. Обеднение и упадок дворянства идёт своей дорогой, денационализация, на подкладке либерализма и равнодушия к вере, подвигается исполинскими шагами, захватывая высшие классы, школы и рабочую массу, то есть армию будущей революции…
- …мы должны презирать наших гонителей, дать им почувствовать наше отвращение и доказать, что низшая раса это - они! – крикнул один из студентов, потрясая кулаком.

- Ша-а-а! Ша-а-а! – успокаивал его громким смехом Бернштейн. – Ох, уж эта молодёжь! Не умеют они ждать терпеливо. Разве ты не понимаешь сыночек, что прежде чем достичь чего желаешь, надо обезоружить гоя, усыпив, если не убив, в нём недоверие к нам; словом надо довести его до того, чтобы он считал нас равным себе. В этом отношении смешанные браки – превосходное средство и оказали нам неоценимые услуги. Многие дочери Израиля повыходили замуж за знатных людей, даже сановников Империи, и деятельно расчищают дорогу своим братьям. С другой стороны, и христианские женщины, даже из дворянской среды, потеряли то отвращение, которое им внушал еврей. Наши артисты обладают секретом воспламенять их страсти, и вот княжны с графинями весьма охотно роднятся с нами. Эти глупые гои стараются отрывать от нас наших единоверцев и по-детски радуются, когда им удаётся совратить кого-нибудь в христианство; а между тем, они не замечают, что мы ведь тоже миссионерствуем и притом несравненно с большим успехом. Не далеко то время, когда вся, так называемая «интеллигенция» гоев не будет признавать Христа, как мы его не признаём. В таком смысле и надо продолжать работать дальше как в прессе, так и в литературе: разложение нравов, семьи и атеизм докончат развал их быта, который идёт уже довольно быстро.

- Это правда, - перебил его биржевой маклер Мандельштерн. – Когда произойдёт какой-нибудь политический неожиданный взрыв, тогда станет ясно, сколько людей, русских по рождению, но лишённых всякого личного достоинства, национального сознания, патриотизма, даже разума, примутся проповедовать анархию и крушение былых творческих начал своего народа. Их атрофированные мозги не будут уже в состоянии понимать, что этим они содействуют самоуничтожению и гибели своей родины; они уже и теперь согласны предоставить нам всю громадную государственную территорию, чтобы мы могли воздвигнуть новый Иерусалим. Гнилая бюрократия препятствовать нам не будет; а «власть имущие» - пхе! Те уже – наши рабы. А когда понадобится, мы их купим, а не то просто отдадим приказ, который они исполнят в точности, не желая отведать револьвера или бомбы за ослушание» (стр. 10 – 11).

Старая княгиня так и не оправилась от потрясения и страшного позора и скоро умерла. Свадьбу русского князя с жидовкой Саррой отложили на три месяца. Потом князь, на радость жидам, венчался с Саррой. Теперь её стали звать Зинаида Моисеевна. Жид-миллионер Аронштейн дал князю ещё 250 тысяч рублей, заплатил кредиторам за дом. Поскольку воздействие жидов на власть было уже сильное, и наверху увидели, что князь в родстве с жидами, ему дали пост губернатора в одной из южных губерний России.

Начались события 1905-го года. Всеобщая политическая забастовка. Манифест царя от 17 октября, который положил конец самодержавию в России. Но от этой глупости царя тише в России не стало. Жиды старались изо всех сил натравить народ русский на власть, захватить власть и превратить Россию в республику с жидовским «прежидентом» во главе. Но часть народа была уверена, что жиды заставили царя написать «проклятый манифест», начались митинги и шествия в поддержку царя. Жиды пытались организовывать разгоны таких митингов и шествий. Швыряли бомбы, палили из окон из револьверов. Глумились над царскими портретами и иконами. Начались в ответ погромы против жидов.

«Георгий Никитич был возмущён. Перед самым губернаторским домом изловили двух собак, тащивших на хвостах царские портреты, а в кармане жидёнка, нагло крикнувшего вслед проезжавшему князю – «Долой Царя!» - найден был номер «Улька» от 15 августа со следующим рисунком. Изображена была православная часовня с иконами во весь рост, а перед ними в высоких подсвечниках горели свечи, а у золочёной решётки на бархатной подушке стоял коленопреклонённый, вновь пожалованный в графы, Витте, в парадном мундире и с украшенной перьями треуголкой в руках. Надписи на образах означали: на одном – «Ротшильд преподобный», а на другом – «Мендельсон, берлинский чудотворец» (стр. 103).

«Настал день годового праздника высокочтимой по всей губернии иконы Божией Матери, которая с крестным ходом переносилась на несколько дней из монастыря в кафедральный собор для поклонения». Но на этот раз жиды помешали. «Многолюдный крестный ход, к которому присоединились окрестные крестьяне, мирно и с пением молитв подходил к собору, как вдруг на перекрёстке улиц еврейское скопище преградило ему путь. Произошло замешательство, и в ту же минуту из окна углового дома была брошена бомба, которая разорвалась, изранив и убив многих. Неожиданное нападение произвело панику, которую усугубили револьверные залпы со стороны; отчаянные крики и вопли женщин и детей стояли в воздухе. Процессия превратилась в вопящую толпу, на которую с двух сторон яростно набросились остервенелые шайки евреев. Рвались и топтались хоругви, разбивались стёкла киотов, а иконы бросались на землю. Во главе бесчинствовавших особенно своим кощунством выделялся Яффе, который плевал на образа, и бил ими по головам, так что один из хоругвеносцев замертво повалился на землю.

В этот момент появился привлечённый шумом и стоявший поблизости отряд войск. С его появлением, нападавшая банда отступила…
Но это не прекратило общего беспорядка. Войска были осыпаны с двух сторон градом выстрелов из домов; кроме того, и возмущённая толпа опомнилась. Народ кинулся на дом, откуда шла стрельба, выломав двери, и многие из евреев, попавшихся в швейцарской и пробовавших скрыться, были тут же убиты.
Ватаги крестьян, рассыпавшись по соседним улицам, принялись разбивать еврейские лавки, но не грабили, а только били, рвали и жгли в отместку. Так как вспышка народного гнева была местной, то войска быстро подавили волнение в самом начале, и порядок через несколько часов был восстановлен.
Но никогда ещё, разумеется, нижние чины и войсковые начальники не были в столь смешном и странном положении, когда им с опасностью для жизни приходилось оборонять тех, которые их же засыпали пулями и забрасывали бомбами…» (стр. 104).

Но потом в городе снова начались беспорядки. «Начальник гарнизона, решительный и честный генерал, любящий Родину, и потому нелюбимый высшим, пропитанным «либерализмом» начальством, всячески мешавшим свободе его действий, отдал тотчас же приказания своим адъютантом принять необходимые меры и сказал, что сам поедет в казармы наблюсти за порядком в войсках и Арсению (он был недавно назначен адъютантом) поручено было передать разные распоряжения командирам стоявших в городе драгунского и казачьего полков».

«Арсений пробирался сквозь толпу мрачный и злой. На каждом шагу задевалось его национальное чувство и достоинство. Давка на перекрёстке улиц надолго задержала его.
На тумбе стоял оборванный жид и громким, визгливым голосом читал прокламацию, изливавшую площадную ругань на армию, правительство и особенно на Государя» (стр. 112).
«Исполнив последнее из данных ему поручений, Арсений думал вернуться домой, чтобы переговорить с отцом, но на повороте одной из улиц, его опять задержала многолюдная толпа, бежавших навстречу и чуть было не сбившая его с ног. Не было видно ни красных знамён, ни оружия, но возбуждённые лица пылали негодованием. Толпа была чисто Русская, состояла из разной бедноты, крестьян, рабочих, мелких ремесленников и разносчиков. Бежавший впереди рослый лавочник, в фартуке, громко кричал:

- Сбирайтесь, православные! Надоть от жидов отбиваться. Губернатор им Рассею продал.
Арсения поразило, как громом, и он схватил этого человека за передник.
- Как ты смеешь врать, болван, будто губернатор Россию продаёт!
- Прежде чем ругаться то, господин ахвицер, поглядели бы, что делается только. Сейчас вот мы повстречали нашего губернатора с поганой бунтовщицкой жидовской оравой и с красными лентами. Это они, вишь, идут освобождать из острога тех самых мерзавцев, которые намедни в крестный ход бомбы кидали, в иконы стреляли и женщин с детьми побили…» (стр. 113).

Арсений вернулся домой, прошёл на половину отца… Василиса сказала ему, что в соседней комнате, где была мачеха-жидовка происходит что-то ужасное. Он подошёл к этой комнате. Он услышал, как мачеха сказала кому-то с издевкой, что «прекрасная Ninon стала госпожёй Аронштейн».
- Ха-ха-ха! Вообрази изумление семьи. Старая обезьяна, которая подохла из-за женитьбы князя на мне, может теперь грызть траву на своей могиле.

Арсений понял, что жиды приговорили его отца к смерти и поймали Нину в «подлую ловушку». (Нину в это время, действительно, венчали в церкви с жидом Енохом Аронштейном. Ей угрожали, что если не согласится, её отца убьют. Она содрогалась от ужаса и отвращения, но пока терпела, спрятав нож под платьем).
«Откину портьеру, он (Арсений) влетел в комнату и остановился как вкопанный. Он увидел, что большой образ Божией Матери в золотой осыпанной каменьями ризе, был снят и поставлен на стул. Более трёхсот лет эта святыня находилась в семье. Сверкавшие в венце бриллианты и изумруды и застёжка с громадным рубином, обделанным жемчугом, представляли громадную ценность. Нагнувшись над образом, еврей перочинным ножом выковыривал камни и собирал их в стоявшую рядом полоскательную чашку. В ту минуту, как влетел Арсений, он кинул в чашку последнюю жемчужину и отпихнул ногой образ.
- Ну вот, идол освобождён от украшений. Будем пошматреть, станут ли они его так горячо почитать без убора.

На Арсения, набожного и верующего, подобное святотатство произвело ужасающее впечатление. Кровь бросилась ему в голову, в глазах заходили кровавые круги, и он выхватил из кармана револьвер. В эту минуту его заметила Зинаида Моисеевна. Увидя искажённое злобой до неузнаваемости лицо Арсения, налитые кровью глаза и поднятое в руке оружие, она закричала и вскочила на ноги. Но было поздно. Прогремел выстрел, и Коган развёл руками и ничком повалился на ковёр, не вскрикнув.
- Как ты смеешь, убийца!..
Княгиня яростно набросилась на него; но почти в ту же минуту мертвенно побледнела и попятилась. Никогда ещё до сих пор не видала она такого взгляда в глазах Арсения.
- Гадина!.. Змея, пригретая под нашим кровом! Сказывай, что вы сделали с Ниной? – прошипел он, схватывая и чуть не ломая руки мачехи.
Княгиня вскрикнула и старалась от него вырваться.
- Сумасшедший!.. Оставь меня! Теперь Нина – законная жена Аронштейна, и вся ваша злоба, гои проклятые, ровно ничего не изменит… А ты, убийца, спасайся, если не хочешь кончить жизнь на виселице.
Но она не рассчитала силу неосторожно вырвавшегося у неё слова, особенно при том настроении, в котором находился Арсений; а тот действительно обезумел, ослеплённый отчаянием и яростью.

- Тем лучше, коли я умру; а сперва сдохни ты, горе и позор нашей семьи. Своей смертью я освобожу своих, - с пеной у рта заревел он.
И, отшвырнув револьвер, он обеими руками схватил мачеху за горло.
Зинаида отчаянно отбивалась, но силы Арсения словно удвоились, и пальцы его, как клещами, давили ей горло. Кровавый туман застилал ему глаза, и он не видел искажённого судорогой лица умиравшей еврейки. Лишь когда прервались последние хрипы и члены её безжизненно вытянулись, он выпустил её из рук и как бы равнодушно глядел на посиневшее лицо валявшегося у его ног трупа.

Прокофий с Василисой онемели от ужаса, глядя на эту сцену».
Василиса «бросилась запирать все выходы, а затем вернулась в спальню».
- Что сделать теперь, Прокофьюшка, чтобы никто не подумал, что он её прикончил, - шепнула она, схватывая за руку камердинера.
- Верно ты говоришь. Следоват сей же час что сделать, пока князюшка в себя не пришёл, - решительно ответил Прокофий и задумался.
- А вот что. Первое дело, надо убрать жидовку-то. Мы её сволокём по коридору, через ванную в гардеробную, а оттуда спустим тело в сад, который истоптали и исковеркали хулиганы. А опосля того, я сойду и оттащу её ещё дальше. Давай живей её шляпу и манто; вон они на диване лежат».
«Вернувшись в спальню, они нашли Арсения в том же положении, как его оставили.
- Чуть было не запамятовала я, что княгиня-то с жидовином этим порешили на «черносотенцев» всё свалить, будто те здесь грабили в отместку за то, что князь пошёл, значит, каторжников освобождать. Гляди, это они стёкла разбили, окна отворили, занавески посрывали, а под окном раскидали туалетные принадлежности… (стр. 116 - 117).

Очнувшись, Арсений вышел из дома. Надо было как-то спасать отца и Нину. На пути снова натолкнулся на шествие, организованное жидами. Впереди шли школьники и школьницы, за ними студенты-жиды, и «курсушки» (так в народе называли тогда слушательниц высших курсов). Они несли большую куклу без головы, что по их понятиям означало «конец самодержавия» и «Россия теперь без царя». «Далее верхом на лошади ехал рыжий Яффе, держа высоко знамя со словами «свобода, равенство и братство!», а в нескольких шагах перед ним два жидёнка вели на верёвке собаку, на голове которой была корона, а под хвостом национальное трёхцветное знамя.

Перед этим наглым издевательством прохожие обнажали головы, а кто не делал это добровольно, с того сшибали шапки и заставляли становиться на колени.
Тяжело дыша, глядел Арсений на гнусное зрелище, оскорбляющее и топтавшее в грязь всё, что он любил и свято чтил – Царя, Родину и национальное достоинство. Сильный удар, сбивший с него фуражку, вывел его из оцепенения, и он увидал молодую еврейку с вызывающим видом, дерзко крикнувшую ему:

- Разве не видите, что проходит символ освобождения народа от вековой тирании, которому вы, как истинный гражданин, обязаны оказывать подобающее уважение!
Кровь бросилась ему в голову. Оттолкнув с силой «освободительницу» так, что она с криком повалилась навзничь, Арсений выхватил из кармана револьвер и выстрелил в Яффе, который выронил знамя и, обливаясь кровью, повалился с лошади.
На мгновенье толпа застыла в изумлении; затем поднялся невообразимый гам, раздались со всех сторон выстрелы, и поражённый в грудь Арсений упал на ступени крыльца» (стр. 119).

Раненого князя принесли домой… Нина всё ещё находилась в ловушке у жидов. Она содрогалась от омерзения и ужаса от того, что её венчали с жидом, от того, что этот омерзительный жид может попытаться изнасиловать её, считая её теперь своей собственностью. И жид Енох, действительно, мечтал об этом и ждал этого момента…
Но перед домом, где пировали самодовольные жиды, в это время «послышалось пение тысячеголосого, стройного и величественного хора, и отчётливо донеслись слова гимна:
«…царствуй на страх врагам,
Царь православный!»

Несколько наглых жидов пальнули из окон в шествие, несколько человек были ранены, но это не испугало русских. Улица вмиг оказалась наполненной народом. «Из толпы раздались крики:
- Смерть жидам!.. Предатели!.. От этих кровопийц, христопродавцев и стреляли в нас!..» (стр. 124).
В окна жидовского дома полетели камни. Потом десятки рабочих и крестьян бросились на штурм жидовского дома. Нина, воспользовавшись замешательством, убежала в соседнюю комнату и спряталась за полку с книгами. Енох, спохватившись, бросился искать свою дорогую добычу, но тут в дом ворвались рабочие и крестьяне и прикончили его.

 

Конец романа печальный. Мечта жидов ещё в 1905 – 1906 превратить Россию в «демократическую» республику с жидовским «прижидентом» во главе не сбылась. Царь Николай отбился. Но царь и не наказал жидов. Позиции жидов в России продолжали усиливаться. Князь выздоровел, но вынужден был уйти в отставку с поста губернатора.

Приехал к нему Кирилл Павлович, также удалённый от дел. Он жаловался:
- Я едва успел найти здесь новую деятельность, как несколько чумазых жидов и какой-то польский шабес-гой самовластно разбивают мою карьеру. Право, приходится считать за особенное несчастье быть Русским, гонимым даже у себя на Родине, которую любой проходимец может втоптать в грязь.
В его голосе звучала глубокая горечь, и на глазах блестели слёзы негодования. Нина взяла его руку и крепко пожала.
- …Разумеется, я прекрасно понимаю, насколько всё это обидно для вас, как и для папы; но в данную минуту и он, и вы здесь лишние. Люди неподкупные и любящие свою Родину – не нужны, а требуются людишки с гибкими спинами, без убеждений и принципов, всегда готовые служить тёмным делам, обиранию страны и предательству Родины иноземцам.
- Пожалуй, Нина и права, - вмешался князь. – В наше время Русский – проникнутый устарелыми идеями Православия, монархизма, национализма и любви к абстрактному понятию, которое называют «Россией» - неудобен и даже вреден; на него косо смотрят и отгораживают китайской стеной от влиятельной и полезной деятельности. Проданная и лишённая национального самосознания страна в таких людях не нуждается. Остаётся примириться с такой участью, мой друг, и надеяться на лучшие времена (стр. 147).

Писательница не видит сил, которые могли бы помешать жидам захватить власть над бедной Россией и русским народом. Писательница пророчески предугадала, что жиды скоро захватят власть. Царь, Церковь, Правительство, отказавшись от помощи русских националистов и патриотов, сами себе быстро рыли могилы. Они предали русский народ, и русский народ самоотверженно защищать их уже не будет. Но Россия снова неизбежно освободится и возвысится, хотя это произойдёт где-то в более отдалённом будущем.

- Всегда святая Русь спасалась чудом! - восторженно и убеждённо ответила Нина. - Наши невидимые покровители, эти чистые и мощные духом народные печальники, заступятся за нас перед троном Предвечного. Их молитвенный порыв разбудит Русскую душу от векового сна, а народ-богатырь стряхнёт оковы, учинит расправу за все совершенные против него мерзости и железной метлой сметёт всю нечисть, преграждающую путь развития его гения и славы. Бог наказует теперь для того, чтобы образумить нас и вывести из равнодушного оцепенения. По образному выражению поэта:
Так тяжкий млат,
Дробя стекло, куёт булат.

 

Марина Цветаева (1892 – 1941)

Не боялась употреблять слово «жиды» и Марина Цветаева.
Об этом поведал в газете «День» (№ 46. 1992 год) Станислав Грибанов в подборке материалов «Не черносотенец – горностай…»
Он писал: «в конце 80-х годов на книжном рынке появилось достаточно много и «Сочинений», и «Избранных» Марины Цветаевой. Но вот деталь: упорно не замечают почему-то её «Вольный проезд». Очерк этот был опубликован ещё в 1924 в Париже. И с тех пор нигде не появлялся. У нас, правда, проскочил однажды в журнале «Простор»: это казахи сделали попытку вернуть России наследие поэта. Но подрезали тот очерк, пригладили, причесали тоже, видно, профессиональные мастера.

Полностью, без купюр, «Вольный проезд» Марины Цветаевой удался в канун её 100-летия да и то лишь в учебном пособии для студентов-словесников.

Что же до сих пор смущает и так настораживает издателей и составителей цветаевских сборников? Что это за «проезд» такой тревожный, в чём его «вольности»?
Как то с пропуском отдела изобразительных искусств Марина Цветаева отправилась в Тамбовскую губернию «для изучения кустарных вышивок» - за пшеном. По дороге её чуть не выбросили красноармейцы, потом выяснилось, что она попала в реквизиционный отряд, и вот… Привожу несколько строк из горестных зарисовок осени 1918-го».

«Станция Усмань. 12-й час ночи.
Приезд. Чайная. Ломящиеся столы. Наганы, пулемётные ленты, сплошная кожаная утварь. Веселы, угощают. Мы, чествуемые, все без сапог, - идя со станции, чуть не потонули…
Опричники: еврей со слитком золота на шее, еврей-семьянин («если есть Бог, он мне не мешает, если нет – тоже не мешает»), «грузин» с Триумфальной площади в красной черкеске, за гривенник зарежет мать.
Хозяйка (жена того опричника со слитком) – маленькая (мизгирь!) наичернющая евреечка, «обожающая» золотые вещи и шёлковые материи.
- Это у вас платиновые кольца?
- Нет, серебряные.
- Так зачем же вы носите?
- Люблю.
- А золотых у вас нет?
- Нет, есть, но я вообще не люблю золота: грубо, явно…
- Ах, что вы говорите! Золото – это ведь самый благородный металл. Всякая война, мне Иося говорил, ведётся из-за золота.
(Я мысленно: «Как и всякая революция!»)

Марина Ивановна вспоминает, как за тридцать вёрст по стриженому полю ходила в деревню ситец на крупу менять, как у «хозяйки» - жены Иоси Каплана, руководившего реквизиционным отрядом, посуду и полы в избе мыла; как однажды «хозяйка» наклонилась над чем-то, и из-за пазухи у неё выпала стопка золота, со звоном раскатившись по комнате…

С реквизиции и лжи, как Цветаева пишет – с разбоя «опричники» приходили усталые, потные, злые. «Мы с хозяйкой мигом бросаемся накрывать. Суп с петухом, каша, блины, яичница. Едят сначала молча. Под лаской масла и сала лбы разглаживаются, глаза увлажняются. После грабежа – дележ впечатлениями (вещественный дележ на месте)».
Однажды в разговор вмешали Бога. «Кто начал – не помню, - пишет Марина Ивановна. – Помню только свой голос: «Господи, если его нет – за что же вы его так ненавидите?..»
И вот как повернулся для Цветаевой тот разговор.
«Левит. Это пережитки буржуазного строя. Ваши колокола мы перельём на памятники.
Я. Марксу.
Острый взгляд. Вот именно.

Я. И убиенному Урицкому. Я, кстати, знала его убийцу. (Подскок. Выдерживаю паузу.) Как же – вместе в песок играли: Каннегиссер Леонид.
Левит. Поздравляю вас, товарищ, с такими играми!
Я (досказывая). Еврей.
Левит (вскипая). Ну, это к делу не относится!
Тёща (не поняв). Кого жиды убили?
Я. Урицкого, начальника Петербургской Чрезвычайки.
Тёща. Ну, значит, свои повздорили. Впрочем, это между жидами редкость, у них это, наоборот, один другого покрывает, кум обжёгся – сват дует, ей-Богу!
Левит (ко мне). Ну и что же, товарищ, дальше?

Я. А дальше покушение на Ленина. Тоже еврейка (обращаясь к хозяину, любезно). Ваша однофамилица – Каплан.
Левит (перехватывает ответ Каплана). И что же вы этим хотите доказать?

Я. Что евреи, как и русские, разные бывают.
Левит (вскакивая). Я, товарищ, не понимаю: или я не своими ушами слышу, или ваш язык не то произносит. Вы сейчас находитесь на реквизиционном пункте, станция Усмань, у действительного члена РКП товарища Каплана.

Я. Под портретом Маркса…
Левит. И тем не менее вы…
Я. И тем не менее я. Отчего же не обменяться мнениями?
Кто из солдат. А

Предыдущая6789101112131415161718192021Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: