 |
К построению научной этнопсихологии
|
|
|
|
Итак, психология и культура. Соотношение понятий, вынесенных в заголовок, одновременно и традиционно и необычно. Традиционно в общеупотребительном смысле и необычно—в строго научном. Традиционно, если понимать его как связь «психологии» (то есть психики человека) и его же культуры, или «культурности» (например, культуры поведения). Необычно, — во всяком случае для современной советской психологии, — если понимать первый термин как обозначение науки, а второй интерпретировать в самом широком смысле, то есть как социологическую, а не этическую или эстетическую категорию. В двадцатых годах Л. С. Выготский использовал термин «культура» в названии нового подхода к предмету и задачам психологической науки. Культурно-историческая концепция Л. С. Выготского — одна из самых интересных, продуктивных и по сегодняшний день обладающая большим творческим потенциалом (Пузырей, 1986; Ярошевский, 1988) теория сохранила свое название. Однако в целом термину «культура» как категории социологического анализа не повезло, причем не только в психологии, но и в других гуманитарных науках. Связано это в первую очередь с тем, что многие западные социологические и социально-психологические теории, широко использовавшие данный термин как объяснительный принцип, были обвинены нашими философами — отчасти справедливо, а более по идеологической инерции — в игнорировании материального базиса общества при объяснении надстроечных (и психологических) явлений. Любая «культурология» интерпретировалась в течение долгого времени как антитеза марксизму, а следовательно, и антитеза подлинно научному материалистическому познанию общественных явлений. Эту страстную нелюбовь философов к «культуре» волей или неволей переняли и конкретные науки. Создалось весьма парадоксальное положение (нередкое, впрочем, для эпох, когда научные термины приобретают яркие оценочно-идеологические коннотации): «культура» — это хорошо, когда речь идет о культуре поведения или о музыкальной и другой подобного рода культуре, но в то же время это слово очень «плохое», идеологически вредное, когда с его помощью мы хотим понять общественные явления и самую психологию человека. Такова закономерная расплата (своеобразная «месть языка») за чрезмерную идеологизацию научных понятий'.
|
|
|
1 Примеров подобного рода можно привести очень много. Т;ак возникает ассовом сознании понимание, например, слова «апологет» как чего-то враж-
104
105
При анализе межэтнического взаимодействия и сравнительно-культурного подхода нам никак нельзя обойтись без термина и понятия «культура» именно как социологической категории. Соотнести между собой два ряда переменных — психологических и социокультурных— важнейшая задача социально-психологической науки (Андреева, 1980; Буева, 1979). Одной из частных, но очень важных конкретизации этой общей задачи является соотнесение переменных психологических, с одной стороны, и этнокультурных — с другой. По существу, мы считали бы эту задачу важнейшей для такой междисциплинарной области, как этнопсихология. Сослагательное наклонение употреблено здесь потому, что de facto этнопсихология у нас в стране и по корням своим, и по сути, и по методам исследования является все-таки гораздо более этнографией, чем психологией. Хотя, по нашему мнению, целый ряд проблем как теоретического, так и практического характера требует развития, если можно так выразиться, именно психологической этнопсихологии, то есть такой междисциплинарной области, смысловой и методологический акцент которой приходится на второй, а не на первый корень в ее названии.
|
|
|
Если попытаться оценить общее состояние этнопсихологии у нас в стране, вклад исследований ее в развитие фундаментального психологического знания, практическое значение этнопсихологических разработок, то вывод должен быть самым неутешительным. Несмотря на явный рост интереса к этим проблемам, появляющиеся публикации этнопсихологического характера, несмотря, наконец, на обоюдное стремление к междисциплинарному сотрудничеству психологов и этнографов, эта отрасль психологии все еще находится в зачаточном состоянии. Об этом свидетельствуют не только качество и количество проводимых этнопсихологических исследований, спектр содержательных проблем, подвергаемых научному анализу, глубина теоретических обобщений и методическая вооруженность исследователей, но и целый ряд чисто формальных признаков. Нет ни кафедр в вузах, ни секторов в НИИ, нет специальных курсов для студентов) за исключением сектора в Институте этнографии АН СССР), учебников и учебных пособий, не существует рубрик и разделов в периодических психологических журналах, нет постоянно действующих семинаров, тематических конференций. Таким
дебного. При максимально положительной оценке всех производных от французского «social» вплоть до 60-х годов у нас в стране термин «социальная» по отношению к науке психологии являлся совершенно недопустимым, именно в силу его идеологической «порочности». Весьма любопытен в этой связи следующий факт. Почти половина статей, включенных в сборник «Общественная психология», вышедший в 1965 г., обсуждала, по мнению авторов, очень важный методологический вопрос: они ратовали з;а введение термина «социальная психология», несмотря на то что еще продолжает существовать реакционная буржуазная лженаука с таким же наименованием, дабы избежать постоянной терминологической путаницы в научных дискуссиях, обусловленной тем, что термин «общественная» применяется и по отношению к явлениям массового сознания, и по отношению к самой научной дисциплине.
образом, основываясь только на перечисленных формальных критериях, не говоря уже о направленности и содержательной стороне проводимых исследований, мы вынуждены с сожалением признать: этнопсихология у нас практически не существует, и если глобальные тенденции развития психологической науки останутся прежними, то ее возникновение и развитие будут весьма и весьма проблематичными '.
|
|
|
Почему же сложилась такая ситуация? В чем главная причина застоя, такого явного и затянувшегося отставания этнопсихологического знания от других психологических дисциплин? Ответы на эти вопросы не просты и не однозначны. Но думается, что для плодотворного движения вперед беспристрастный анализ причин, препятствовавших в прошлом развитию этнопсихологических исследований, является совершенно необходимым.
Причины эти — самого различного порядка: и очевидные, лежащие на поверхности, и более глубокие, скрытые, закамуфлированные пластами случайных обстоятельств; и внутренние, связанные с логикой развития научного знания, и внешние, отражающие условия функционирования психологии как социального института в конкретном социальном контексте. Как бы мы ни классифицировали эти причины, в числе важнейших из них, безусловно, должны быть названы внутри- и междисциплинарная разобщенность, профессиональная замкнутость психологов, доминирование лабораторных методов (и тематики!) исследований над полевыми. Подробный анализ этих причин — дело специального исследования, поэтому здесь мы рассмотрим лишь наиболее очевидные и сыгравшие, без преувеличения, роковую роль в развитии этнопсихологии у нас в стране.
Рубеж XIX—XX вв. отмечен многочисленными вариантами создания целостных этнопсихологических концепций и примерами конкретных исследований, не говоря уже о более ранних попытках (например, М. Лацарус и Г. Штейнталь в Германии, Н. И. На-деждин и К. Д. Кавелин в России) в середине XIX в. В этой связи нелишним было бы упоминание целой плеяды известных имен, включая, например, В. Вундта в Германии, У. Риверса в Англии, Л. Леви-Брюля во Франции, Г. Г. Шпета в России и многих других. Многое, очень многое можно поставить в вину этим первым этнопсихологическим работам: упрощенность исходных теоретических основ, спекулятивность методов и средств анализа, глобальность и скороспелость обобщений, — словом, все то, что справедливо отвергнуто как неудовлетворяющее тем строгим критериям, которые предъявляются сегодня к знанию, претендующему быть научным. Однако несомненным плюсом этих первых работ был подлинный интерес к изучаемым проблемам во всей их сложности и остроте.
|
|
|
1 Здесь обрисовывается ситуация на начало 1987 г. Учитывая темпы перемен, она может измениться в лучшую сторону к моменту выхода монографии из печати, что, разумеется, можно лишь всячески приветствовать.
106
107
Начало нашего столетия отмечено появлением функционалист-ского направления во главе с Б. Малиновским и Р. Рэдклифф-Брауном, радикально изменившего самый тип, методы и задачи этнографического исследования. Функционалисты в этнографии, подобно бихевиористам в психологии и приблизительно в это же время, полностью отвергли спекулятивные построения предшествующего эволюционализма, представленного такими авторитетами, как Л. Морган, Э. Тэйлор, Дж. Фрэзер и многие другие. На смену умозрительным схемам пришел полевой тип исследования, в скором времени буквально перевернувший самые основы этнографического знания. Наряду с анализом материальных продуктов деятельности народов и продуктов культуры — мифов, обычаев, фольклора и т. д. — анализу начали подвергаться и такие переменные, как матримониальные отношения и структура родства, возрастные классы и обряды инициации, символика магических ритуалов и многое другое.
Еще раньше были начаты и первые собственно психологические сравнительно-культурные исследования, в частности исследования зрительного восприятия. В частности, такие исследования были проведены в 1904 г. У. Риверсом в Океании. Их результаты хорошо известны, и мы не будем сейчас на них останавливаться подробно. Главное — было показано, что, казалось бы, такие естественные, «натуральные» перцептивные способности, как например восприятие иллюзий, пространства, восприятие нарисованных или фотоизображений на плоскости, являются отнюдь не «натуральными», отнюдь не врожденными, но, напротив, культурно обусловленными.
В начале двадцатых годов широким фронтом проводятся сравнительно-культурные исследования и других познавательных процессов. Особую роль для выяснения интересующего нас вопроса имели исследования мышления с помощью интеллектуальных тестов, в том числе такие, которые снискали себе печальную известность выводами об интеллектуальном неравенстве различных рас, превосходстве одних народов или одних групп населения над другими. От признания интеллектуального неравенства один шаг до неравенства морального, биологического и любого другого. От скрытого, закамуфлированного расизма один шаг к откровенно расистской пропаганде, мутным потоком захлестнувшей, например, официальную немецкую психологию после прихода к власти фашистов в 1933 г. Апелляция скрытых и откровенных расистов за рубежом к психологии как к якобы научному доказательству своих идей сыграла роковую роль и в развитии этнопсихологии в СССР. Некритическое применение этих тестов у нас в стране в конце 20-х — начале 30-х годов также внесло свою лепту в дискриминацию психологических исследований вообще и этнопсихологических в частности.
|
|
|
Итак, расистские доктрины за рубежом, якобы опирающиеся на твердый фундамент научной психологии, а также безответственная и некритически воспринятая практика диагностики различ-
ных слоев населения с помощью тестов на интеллект у нас в стране — те непосредственные причины, которые привели к тому, что самая попытка этнопсихологического исследования однозначно и прямо связывалась с расизмом, национализмом и т. п.
Стоит ли удивляться, что начиная с середины 30-х годов психологи активно открещивались от любых попыток сравнительно-культурных исследований и любых других этнопсихологических исследований, от самой постановки и обсуждения этнопсихологических проблем. На исследования подобного рода было наложено длительное табу. Любое исследование этнокультурных различий воспринималось как потенциально опасное вне зависимости от его целей и выводов.
Что же оставалось возможным в тех, прямо скажем, весьма и весьма непростых условиях? Во-первых, — и это самый простой путь — прямой отказ от этнопсихологических исследований. Во-вторых, это подмена ракурса научного исследования, уход от собственно психологических проблем. Например, вместо собственно психологических вопросов можно было заняться анализом национальной политики в СССР, успехами на пути расцвета и сближения наций и тому подобным, то есть историческим, философским или социологическим анализом. Мы не останавливаемся сейчас на качестве подобных исследований, что само по себе крайне важно, сейчас нас интересует самый их тип. В-третьих, это отказ от собственно психологических средств исследований — тестовых, экспериментальных, проективных, семантических и ограничение арсенала наиболее простой, огрубленной, примитивной техникой'.
Все это привело к тому, что вся этнопсихологическая тематика была отдана на откуп другим дисциплинам — истории, философии, социологии, демографии и др., представители которых и пытались в меру своих сил решить за психологов этнопсихологические вопросы. Особо следует сказать об этнографии, которая, как бы мы ни понимали в дальнейшем междисциплинарный статус этнопсихологии, занимает ключевое положение в определении этой междисциплинарной области. И если говорить не о логике построения научного знания, а о конкретном вкладе тех или иных научных сообществ в решение этнопсихологических проблем, то, разумеется, этнографам, а не психологам должен быть отдан безусловный приоритет. В том числе и относительно анализа таких, безусловно, психологических по самой своей сути проблем, как например проблема национального характера, национального самосознания (или этнической идентичности), последствий межэтнических контактов и многое другое.
1 Стоит ли сегодня специально останавливаться на вопросе о возможности применения тестовых методик в психологическом исследовании, бурно обсуждавшемся у нас в 60—70-е годы? Стоит ли еще и еще р.аз доказывать, что не существует «опасных» или «вредных» «расистских» методов научного познания, а существует лишь расистская идеология и что в руках расиста любой, даже самый безобидный, метод может оказаться опасным?
108
109
Однако как бы активно ни изучались психологические вопросы представителями других наук, как бы часто ни употреблялись термины «психология» и «психологический» в работах философов, лингвистов, демографов, социологов, этнографов и других, никто, кроме самих психологов, не может решить — причем именно психологическими средствами — собственно психологических проблем этнопсихологии. «Нужна помощь психологов!» — такой призыв-бросил И. С. Кон в 1983 г. на страницах журнала «Советская этнография» (Кон, 1983) в рамках дискуссии о предмете и задачах этнопсихологии. Рискнем утверждать, что искомой помощи этнографы до сих пор еще не получили. И, для того чтобы психологическое сообщество могло бы таковую оказать, нам представляется важным обсудить ряд теоретико-методологических вопросов, касающихся статуса этнопсихологии, ее задач и перспектив развития.
То, что этнопсихология представляет собой междисциплинарную область знаний, вряд ли нуждается в доказательстве. Однако интерпретация междисциплинарного статуса этой дисциплины весьма различна. Наиболее простое решение этого вопроса прямо соответствует этимологии термина: этнопсихология — пограничная между психологией и этнографией область научного знания. Однако, учитывая, во-первых, что этнография в свою очередь входит в систему исторических наук, во-вторых, что в самой психологии в настоящее время существует ряд относительно самостоятельных отраслей и, наконец, в-третьих, что этнопсихологическое знание, очевидно, должно включать в себя элементы еще и ряда других наук, междисциплинарный статус этнопсихологии оказывается более сложным и неопределенным.
Однако сейчас гораздо более важным является, на наш взгляд, не классификация источников этнопсихологии, как можно более полная и исчерпывающая, но анализ того вклада, который должна сделать психология в развитие этнопсихологических исследований. Эта задача представляется нам настолько актуальной, настолько обладающей безусловным приоритетом по сравнению со всеми остальными, что мы намеренно воздерживаемся от обсуждения вопроса, какая из психологических отраслей — общая, детская или же социальная психология — может и должна составить главный теоретический фундамент научной этнопсихологии, отсылая читателя к высказанным недавно по этому поводу точкам зрения (Душков, 1981; Дробижева, 1983; Асмолов, 1986).
И еще один момент представляется нам очень важным. Новая междисциплинарная область знания не создается автоматическим смешением, нагромождением исходных предметных областей и методов исследования. Необходим специальный — осмысленный и целенаправленный — анализ того вклада, который должна сделать психология в развитие этнопсихологических исследований в СССР как на теоретико-методологическом, так и на инструментально-методическом уровне. И инициатива здесь (что особенно важно подчеркнуть) должна принадлежать именно психологам, а не ко-
му-либо «ному. Создать психологическую этнопсихологию, релевантную уровню развития современного психологического знания, а не заимствовать способы и стандарты обсуждения этнопсихологических проблем этнографами, социологами и другими — вот что требуется, на наш взгляд, в первую очередь от профессиональных психологов, рискующих заниматься проблемами этнопсихологии.
В этой связи мы хотели бы обрисовать три возможные перспективы (или направления) развития этнопсихологических исследований. Эти три перспективы относительно самостоятельны, хотя построение целостного здания этнопсихологии требует в конечном счете их синтеза.
Первое из возможных направлений — это анализ соотношения психологических и этнокультурных переменных. «Психология и культура» — так коротко можно обозначить это направление исследований. Главная задача здесь—выяснить закономерные связи между внутренним, психическим миром человека и миром внешним, предметным, социальным, этнокультурным. То, что в принципе между первым а вторым должны существовать закономерные, глубоко целесообразные, хотя и не всегда понятные, связи, вряд ли нуждается в специальном доказательстве. Именно логическая очевидность подобной связи стимулировала в прошлом возникновение как психологических, так и этнографических концепций, например психоаналитическую концепцию «Культура и личность» (Р. Линтон, М. Мид, А. Кардинер и др.) или упоминавшееся уже функциональное направление в этнографии.
Главный упрек в адрес этих концепций — упрощенное понимание самого термина «культура». Сведение этнокультурных переменных к чисто надстроечным явлениям, изъятие из них главного— материального базиса общества—вот та главная мишень, на которую была направлена долгие годы критика философов-марксистов. В результате сам термин «культура» (как социологическая, а не эстетическая категория), «культурология» и другие производные от этого корня резко упали в цене. Однако, на наш взгляд, в самом слове «культура», по крайней мере применительно к этническим сообществам, нет ничего предосудительного, идеалистического, «антинаучного». Тем более, если включать в понятие «культура» действительно очень важные в научном отношении формы материального производства, что, кстати говоря, и делается многими современными советскими и зарубежными этнографами (Эванс-Притчард, 1985; Бромлей, 1983; Р. Берндт, К. Берндт, 1981).
Здесь, кстати говоря, и проходит демаркационная линия в предмете научного познания. Для этнографа главное — иерархизи-ровать этнокультурные переменные, вскрыть разнообразнейшие, в том числе и каузальные, связи между ними. Психологические — ментальные и поведенческие — характеристики остаются рядопо-ложенными другим — материальным, природным, культурным переменным. Иная задача стоит перед психологом. Он оперирует двумя классами, переменных. С одной стороны, это объективные,
110
111
внешние, социальные, этнокультурные переменные, с другой — субъективные, внутренние или собственно психологические переменные. Главная задача этнопсихолога —вскрыть закономерные связи между ними. Понятно, что при этом анализ самих переменных первого рода, не может и не должен быть таким полным, систематическим и точным, которого мы вправе ожидать от наших коллег этнографов и социологов.
Все вышесказанное хорошо согласуется с важнейшими методологическим принципами советской психологической науки о соотношении внешнего и внутреннего, социального и психологического, деятельности и сознания (Выготский, 1983; Рубинштейн, 1976; А. Н. Леонтьев, 1977; и др.). Этнопсихологический анализ это и есть, по сути дела, обычный психологический анализ, но только не абстрактного человека в абстрактном обществе, но конкретных людей в конкретном обществе, специфичном в этническом отношении.
При этом очень важно выделить главные, ключевые проблемы в рамках этого направления, заслуживающие изучения в первую очередь. Такова, например, проблема национального характера. Несмотря на ряд исследований— советских и зарубежных (Кон, 1971; Триандис, 1973), эта проблема продолжает оставаться открытой. Большое внимание специалистов привлекает сейчас проблема субъективной картины мира, восприятия пространства и времени. В этнографии, истории, культурологии имеется значительное количество блестящих исследований, особенно в связи с анализом так называемого архаического (первобытного) или традиционного сознания (Леви-Строс, 1983; А. Я. Гуревич, 1981; Иорданский, 1982; В. Тэрнер, 1983; Токарев, 1971; Бромлей, 1983; Семенов, 1982; Аверинцев, 1977; Бахтин, 1986; Рабинович, 1973; и др.). Однако психологам, несомненно, есть что сказать по этому поводу. Большой интерес представляет собой комплекс проблем, связанных с влиянием традиционных этнокультурных норм и ценностей на общение и взаимодействие людей— близких и далеких; равных и обладающих разным статусом, разного пола и возраста. Вскрыть закономерные связи между психологическими характеристиками взаимодействия людей и всей системы внешних, объективных характеристик данного общества, начиная с форм материального производства и кончая разнообразными формами его духовной и эстетической культуры, является одной из главных теоретических задач научной этнопсихологии.
Второе направление можно было бы обозначить «Сравнительно-культурный подход» к построению этнопсихологического знания. Как уже отмечалось, первые сравнительно-культурные психологические исследования были начаты на рубеже XIX—XX вв. (Риверс, 1905), но если говорить о самой идее, то она насчитывает целые столетия и уходит своими корнями в античную философию и историю. Особенно мощный импульс к научному исследованию этого вопроса был дан в XIX в. в интенсивном развитии этнографии, антропологии и лингвистики, в результате чего перед
изумленной Европой предстало множество самобытных и неповторимых этнических культур, которые хотя и были фактически «открыты» европейцами задолго до этого, но ранее интерпретировались просто как проявления отсталости, дикости, невежества и т. п. Представители академической психологии были далеко не первыми в изучении этой проблемы. Однако в середине XIX века в в самой психологии возникает интерес к широкой вариабельности психологических феноменов в различных этнических сообществах. В общей массе сравнительно-культурных исследований, выполненных с того времени за рубежом, можно условно выделить две прямо противоположные тенденции. Первая из них заключается в усилении различий между культурами в сфере психического, вторая— в сходстве. В первом случае акцент делается на чрезвычайно широкой вариабельности психических проявлений в условиях различных культур, во втором — отстаивается универсализм, единство психики, в основе своей инвариантной по отношению к возможным различиям в культуре. Крайним полюсом первой тенденции является абсолютизация различий между культурами и культурно обусловленными различиями в содержании и структуре психических процессов1. Крайность другого рода — отрицание какой бы то ни было специфики и игнорирование (нередко достаточно очевидных) различий между культурами и соответствующими различиями в сфере психического. Примерами первой тенденции могут служить уже упоминавшиеся сравнительные исследования восприятия и других познавательных процессов У. Риверса (1905), гипотеза лингвистической относительности Сэпира-Уорфа (1977), противопоставление «пралогического» мышления «туземцев» «нормальному» мышлению европейцев Л. Леви-Брюлем (1930), этнопсихологические концепции культурного релятивизма (см.: Леви-Строс, 1983). Примерами второй — все те исследования, которые за пестротой и несходством отдельных психических проявлений стремятся увидеть общие, универсальные механизмы, не подверженные влиянию культурных факторов. Такова, например, направленность целого цикла сравнительно-культурных исследований признанного авторитета в этой области Г. Триандиса (1964; 1973), таков общий пафос работ выдающегося французского этнографа К. Леви-Строса (1983), к таким же выводам фактически склоня-
1 Такая точка зрения не означает явный или скрытый расизм. Популярные в 50-е годы на Западе концепции так называемого культурного релятивизма (или релятивизму ценностей), возведшие в абсолют различия между так называемыми «кумулятивными» (или «горячими») и «некумулятивными» (или «холодными») культурами, отличаются ярко выраженной, я сказал бы даже акцентированной, антирасистской направленностью (см.: Леви-Строс, 1953). В этой связи необходимо еще раз подчеркнуть: призцание этнокультурных различий в сфере психического ни в коей мере не означает обязательно и расовую предубежденность. Расистская идеология и практика могут использовать в своих целях самый разнообразный фактологический материал науки, как, впрочем, и факты надуманные, ложные, инсинуированные. Так почему же научная этнопсихология должна отказываться от исследования очень важных процессов и закономерностей только лишь из опасения, не сыграют ли полученные нами результаты на руку расисту?
112
113
ются американские исследователи Дж. Брунер (1977), М. Коул и С. Скрибнер (1977).
В историческом плане вначале доминирующей оказалась первая тенденция. В дальнейшем все большее распространение получили работы в духе второй. Случилось и так, что авторы, прежде рьяно отстаивавшие первую точку зрения, впоследствии становились не менее горячими сторонниками второй. Прекрасный тому пример — эволюция взглядов упоминавшегося уже Л. Леви-
Брюля.
Таким образом, история развития сравнительно-культурных исследований непроста, а выводы, полученные в них, неоднозначны. Неоднозначна и общая оценка роли и значения сравнительно-культурных исследований для психологии в целом и для такой междисциплинарной области, как этнопсихология в частности. Так, например, ряд современных зарубежных авторов считают сравнительно-культурный подход важнейшей «перспективой» развития психологической науки (Ягода, 1978; Триандис, Ламберт (ред.), 1980), поскольку именно такой подход способен установить изменчивые и инвариантные, зависимые и независимые от культуры свойства психического, очертить диапазон и границы культурной вариабельности, словом, изучить наиболее существенные, с точки зрения этих авторов, аспекты «природы человека». Продолжают существовать и известное недоверие, оппозиция и скептицизм по отношению к сравнительно-культурным исследованиям. Отчасти причины такого негативного отношения объясняются, как уже отмечалось, итогами сравнительно-культурных исследований интеллекта, в которых слабость теоретических позиций сочеталась с прямолинейностью и категоричностью выводов. Однако главная причина такого скептицизма связана со слабым объяснительным потенциалом сравнительно-культурных исследований. Ведь большинство из них ограничивается лишь фиксацией, констатацией тех или иных культурно обусловленных различий, не претендуя на более или менее состоятельное их объяснение.
Недостаточно просто зафиксировать те или иные различия психологического порядка, обусловленные этнокультурными факторами, какими бы интересными и захватывающими они ни были сами по себе: эти различия должны быть объяснены, показана неслучайность, необходимость возникновения именно таких, а не каких-либо иных содержательных психологических тенденций в рамках данного этноса. Подобное объяснение возможно только при условии глубокого и всестороннего синтеза двух рядов закономерностей: этнокультурных и психологических. Здесь очень легко может быть показана необходимость синтеза первого и второго направлений в развитии этнопсихологии. Анализ внутренних взаимосвязей в рамках одной этнической культуры существенно обогащается сравнительно-культурным анализом, и в то же время первый необходим для второго.
Третье направление может быть обозначено как «Взаимодействие культур». Если первое направление концентрирует внимание
на внутренних взаимосвязях социального и психологического в рамках одного и того же этноса, а второй — на сравнении между собой одних и тех же психологических переменных в различных этносах, то сейчас речь идет о проблемах непосредственных межэтнических контактов. Каковы главные итоги взаимодействия и взаимопроникновения культур? Каковы последствия этих контактов — психологические, социальные, культурные? В современных, условиях все более интенсивного международного сотрудничества эти вопросы приобретают особую остроту и актуальность.
Несмотря на то что ряд собственно психологических проблем, относящихся к третьему направлению, изучался в рамках других дисциплин — этнографии, демографии, социологии и др., в настоящее время наблюдается явный рост интереса к этим проблемам и в среде профессиональных психологов. Одной из таких проблем является проблема этнических стереотипов, этнических предрассудков, этнической предубежденности. В последнее время появился целый ряд работ, с разных сторон затрагивающих эту важную проблему (Дейкер, Фрейда, 1979; Кцоева, 1986; Рощин, Каба-ченко, 1985; Петренко, 1986). Этнографы и социологи очень много сделали в том, что касается качественного описания и распространенности этнических стереотипов. Менее ясны психологические механизмы, лежащие в основе формирования стереотипов и обусловливающие их содержательные, структурные и динамические особенности. Социальные функции стереотипов более понятны, чем их психологические функции. Социальные предпосылки и последствия этноцентризма более понятны, чем его психологическая подоплека. Все это означает лишь одно: необходимы специальные психологические исследования этого вопроса с использованием собственно психологических средств анализа.
Важной проблемой является проверка так называемой «гипотезы контакта», согласно которой непосредственное взаимодействие между представителями различных групп снижает этноцентризм и стереотипность оценок и суждений, создавая климат взаимопонимания и доверия и способствуя, таким образом, общему улучшению отношений между группами. Несмотря на кажущуюся очевидность и убедительность этой гипотезы, проблема значительно сложнее. Как следует из целого ряда специальных исследований (М. Шериф, 1966; Минард, 1952; Кук, 1962), далеко не все и не всякие контакты между представителями различных групп однозначно и прямо ведут к улучшению отношений. В ряде случаев предшествующая напряженность в межэтнических отношениях, недостаток информированности друг о друге, отрицательные установки, наполненные этноцентризмом и предубежденностью, могут привести к прямо противоположному результату — к усилению антагонизма и враждебности.
Каковы же условия организации непосредственных межэтнических контактов, например совместной деятельности представителей различных стран в рамках международных трудовых коллективов? Каким должен быть психологический фон для достижения
114
115
важных международных договоренностей? Думается, что, несмотря на ряд очень интересных работ в этой области, появившихся в самое последнее время (Хайкина, 1980; Нойман, 1984; Дробижева, Сусоколов, 1981), психологи еще не сказали своего решительного и профессионально обоснованного слова.
Еще одна проблема, иллюстрирующая третье направление этнопсихологических исследований, — проблема этнической идентичности личности в условиях взаимодействия и взаимопроникновения культур. Как и в предыдущих случаях, мы вынуждены констатировать явный дефицит собственно психологических идей и разработок в этой области. Между тем эта проблема имеет, так же как и упомянутые выше, огромное теоретическое и практическое значение. Какова роль этнической идентичности в структуре само-1 сознания личности? Как меняется этническое самосознание в условиях межэтнических контактов? Как адаптируется личность к новым этнокультурным условиям? Исследования западных психологов проливают определенный свет на поставленные вопросы (Клайнберг, Заваллони, 1969; Милнер, 1984; Петтигрю, 1958), однако нужна не только критика этих в разной степени интересных работ, необходимы собственные, оригинальные отечественные психологические исследования.
Изложенное отражает взгляд на возможную картину этнопсихологических разработок изнутри, с точки зрения собственной логики и потребностей развития самой науки. Но не меньшее, если не большее значение имеют для этого развития и потребности практики. Что касается именно этнопсихологических знаний, то сегодня эти потребности исключительно велики. Начиная с прогноза крупномасштабных, глобальных тенденций развития национальных отношений у нас в стране и за рубежом и кончая совершенно конкретными (но от того вовсе не малозначимыми) вопросами, связанными, например, с необходимостью учета этнокультурной специфики в процессе массовой компьютеризации. Уже приводились примеры того, каким образом этнопсихологические факты и закономерности могут способствовать решению практических вопросов. К сожалению, ответить на многие, если не на большинство, важнейшие запросы практики сегодня советская психология попросту не готова. Многие десятилетия, например, имплицитно признавалось, что этноцентризм, этническая предубежденность, расовые предрассудки, стремление к национальной и региональной автономии и т. д. — все это существует только за рубежом, обусловленно имманентными пороками буржуазного общества и нас совсем не касается. События последнего времени убеждают, что это далеко не так. Но что, по сути, может сегодня сказать психология о масштабах и сути этих процессов во всей их сложности, неоднозначности, остроте?
Десятилетия застоя, практическое отсутствие содержательных, непредвзятых этнопсихологических исследований, разработок подлинно злободневных этнопсихологических проблем не прошли даром. В результате объяснительные (да и описательные тоже!) воз-
можности психологии при анализе реальных, а не надуманных, этнических процессов, происходящих в обществе, оказались совершенно неудовлетворительны. Прогностический потенциал психологической мысли в этом отношении практически равен нулю.
Выступая на январском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС, М. С. Горбачев подверг резкой критике общественные науки именно за то, что они не занимались действительно важными проблемами в области национальных отношений в нашей стране, отделываясь общими местами и прекраснодушными заявлениями, скорее похожими, как он выразился, на «заздравные» трактаты. М. С. Горбачев не назвал и не выделил специально психологию. Но думается, что этот справедливый упрек мы должны принять и на свой счет.
Конечно, можно было бы продолжать перечисление тех теоретических и прикл
|
|
|
