 |
Коммуникативные процессы в фокусе сравнительно - культурного анализа
|
|
|
|
Вышеприведенные примеры иллюстрируют потенциальные возможности сравнительно-культурного метода. В этом параграфе мы продолжим рассмотрение этой проблемы на материале сравнительно-культурного анализа коммуникативных процессов и, в частности, невербальной коммуникации, социальной перцепции и каузальной атрибуции.
Культурно обусловленные различия в невербальной коммуникации неоднократно становились предметом как научного, так и художественного анализа (Дарвин, 1935; Ла Бар, 1947; Бёрдвистл, 1963; Экман, 1972; Бодалев, 1983; и др.). Различия в мимике, жестикуляции у представителей различных народов достаточно очевидны, хотя и с очень большим трудом поддаются строгому описанию. Неповторимый и специфичный набор движений, поз и лицевой экспрессии очень четко отличает невербальную коммуникацию
122
123
в разных культурах. Именно невербальная компонента иногда оказывается наиболее сложной для овладения навыками разговорной речи на иностранном языке. Именно это, очевидно, и имел в виду Шатобриан, полагавший, что, «для того чтобы хорошо говорить на иностранном языке, надо быть немного паяцом».
Множество примеров подобного рода может быть приведено и относительно физиогномических представлений. Диапазон культурных вариаций здесь также достаточно велик. Даже связь экспрессивных движений с той или иной эмоциональной модальностью далеко не так однозначна, как считалось прежде (Гахадан, 1984). Еще большая вариабельность может быть обнаружена при анализе так называемых «физиогномических примет», то есть тех фиксированных в культуре стереотипных представлений, достаточно жестко связывающих внешность человека с его внутренними — психологическими или нравственными — характеристиками. В экспериментальных исследованиях, проведенных вьетнамским исследователем Фан Чьенху, мы попытались вскрыть некоторые из этих различий и продемонстрировать их влияние на процесс восприятия и оценки человека человеком (Агеев, 1985). Самый способ выведения внутренних свойств человека исходя из его внешности мы обозначили термином «физиогномическая редукция» и предположили, что содержание физиогномических представлений может в очень сильной степени варьировать от культуры к культуре. Мы предположили, что в каждой этнической культуре имеются специфические способы, своего рода «ключи», для восприятия («прочтения») внешности другого человека с одновременной или последующей интерпретацией его как личности. Эти ключи эффективны, когда «прилагаются» к представителям той же самой культуры, то есть позволяют достаточно быстро, нередко автоматически и вместе с тем достаточно адекватно воспринимать другого человека. Но эти же самые ключи могут оказаться неадекватными и недостаточными при восприятии представителей других этнических групп, причем чем значительнее внешние различия между этносами, тем в меньшей степени применимы ключи одного для свернутого и автоматического прочтения представителей другого. Именно этим можно объяснить огромную недифференцирован-ность восприятия и запоминания представителей других культур, когда они даже в чисто внешнем плане кажутся очень похожими друг на друга, вплоть до иллюзии полной идентичности. Эти гипотетические ключи формируются в онтогенезе, в процессе активного присвоения исторического опыта народа, зафиксированного в предметах материальной и духовной культуры, в том числе традиций, обычаев, фольклора и т. п. Мы полагали также, что некоторые конкретные моменты действия этого механизма могут быть эксплицированы и продемонстрированы в экспериментальном исследовании.
|
|
|
Стимульным материалом в эксперименте Фан Чьенху служил текст, описывающий двух юношей, один из которых наделялся некоторыми атрибутами внешности, которые во вьетнамской куль-
|
|
|
туре жестко связываются с рядом негативных личностных качеств и сравнительно индифферентны в русской культуре. В первой серии зачитывалась часть полного текста, в которой говорилось только о внешности двух юношей. Во второй серии наряду с этим давалось краткое описание элементов поведения обоих юношей. При этом юноше с вышеназванными отрицательными внешними чертами приписывалось нормативное, социально одобряемое поведение, а юноше с более привлекательной внешностью, наоборот, поведение, отклоняющееся от нормативных и санкционируемых обществом образцов. В каждой серии от испытуемых требовалось оценить обоих юношей по ряду положительных и отрицательных качеств. Как и ожидалось, экспериментальная манипуляция, заключающаяся в приписывании социально одобряемых или неодо-бряемых типов поведения персонажам рассказа, повлияла на степень положительности оценок. Но это оказалось справедливым только для русских испытуемых. Таким образом, даже приписывание нормативных, социально одобряемых образцов поведения человеку, обладающему внешностью, которая связывается в традиционном вьетнамском фольклоре с рядом отрицательных качеств, ни в малейшей степени не влияет на сдвиг оценок этого человека в положительную сторону. У русских же испытуемых, в традиционной культуре которых нет подобных жестких связей между использованными в эксперименте элементами внешности и качествами личности, подобный сдвиг очень существен (подробнее результаты этого эксперимента см.: Агеев, 1985).
Результаты эксперимента иллюстрируют зависимость оценочных компонентов межличностного восприятия от таких неотъемлемых элементов культуры, как физиогномические представления и приметы. Наличие в одной этнической культуре и отсутствие в другой всего лишь двух подобных элементов, которые были задействованы в нашем исследовании, обусловили возникновение принципиально различных тенденций в восприятии одних и тех же социальных объектов представителями этих двух культур. В нормальных условиях процесс восприятия человека человеком базируется на огромном множестве подобных элементов, присущих любому национальному фольклору, другим продуктам культурно-исторического опыта народа, который не может быть идентичен у разных народов. Достаточно большая вариабельность фольклора, традиций, обычаев и т. п. создает основу, на которой формируются те гипотетические ключи, которые в условиях собственной культуры обеспечивают быструю и в целом достаточно успешную ориентировку личности в ее непосредственном окружении. Но в других условиях, нетипичных и непривычных, например межкультурного взаимодействия, те же самые ключи могут превратиться в непреодолимое препятствие для формирования адекватного представления о личности другого человека.
|
|
|
Сказанное не означает, что в условиях одной и той же культуры физиогномические ключи выполняют только позитивную с точки зрения возможности адекватного понимания человека функцию.
124
125
|
|
Разумеется, и в условиях гомогенной культурной в этническом отношении среды они могут выступать в качестве тормоза, препятствия, барьера, снижающего точность социального восприятия. Многочисленные данные о влиянии физиогномических представлений на восприятие представителей одной и той же культуры, полученные, например, при исследовании формирования первого впечатления, могут служить тому прекрасным примером (Бода-.лев, 1983).
Сравнительно-культурный анализ механизма физиогномической редукции и тех распространенных в культуре физиогномических представлений и стереотипов, на которых он основывается, может иметь очень большое значение для оптимизации непосредственных межэтнических контактов, особенно на ранних этапах взаимодействия между представителями различных наций и народов. Однако дело не сводится только лишь к физиогномике и другими невербальным компонентам общения. Важные различия, обусловленные этнокультурными факторами, могут быть зафиксированы и относительно других коммуникативных характеристик.
|
|
|
Следующие два сравнительно-культурных эксперимента, проведенные вьетнамской исследовательницей By Тхи Фыонг, были посвящены каузальной атрибуции. Мы не будем останавливаться здесь на традиции исследования атрибутивных процессов, ставшей одной из самых популярных в советской и зарубежной психологии, отсылая заинтересованного читателя к специальным работам (Андреева, 1979, 1981, 1987; Трусов, 1980; Юревич, 1986; Бистриц-кас, 1987; Николюкина, 1988; и др.). В рамках исследований по каузальной атрибуции выделяется относительно самостоятельный блок — исследования атрибуции ответственности, то есть закономерностей в субъективной интерпретации причин тех или иных событий, заканчивающихся негативными последствиями (Сухинская, 1979; Агеев, 1982; Муздыбаев, 1983; Агеев, Дубова, Рыжонкин, 1987). Мы подвергли эту проблему сравнительно-культурному исследованию.
В экспериментах By Тхи Фыонг приняли участие русские и вьетнамские студенты различных факультетов МГУ, всего 92 человека, из них равное количество вьетнамцев и русских, с одной стороны, и юношей и девушек — с другой. Использовалась традиционная лабораторная модель: испытуемым зачитывался текст, описывающий некоторую ситуацию, чреватую различного рода последствиями, и один из вариантов этих последствий. Испытуемые должны были оценить меру ответственности персонажей ситуации при негативных исходах и меру заслуг в случае позитивного исхода.
В первом эксперименте испытуемым зачитывался текст следующего содержания: «Лаборантка проводит со студентами практическое занятие по химии. Во время занятий в лабораторию заходит ее подруга и предлагает ей, оставив студентов одних, пойти посмотреть новый интересный фильм. Лаборантка соглашается, и студенты продолжают работать одни. Они случайно перепутали
препараты, в результате чего: получилось вещество, обладающее приятным ароматом (позитивный исход 1); получилось уже известное, но редкое химическое соединение (позитивный исход 2); совершено крупное открытие в науке (позитивный исход 3). В случае отрицательных последствий рассказ заканчивался так: была разбита лабораторная посуда (отрицательный исход 1); произошел взрыв (отрицательный исход 2); произошел сильный взрыв, и один из студентов был ранен (отрицательный исход 3).
Студенты должны были оценить в каждом случае меру ответственности каждого персонажа по специально предложенной им 5-балльной шкале. Результаты этого эксперимента представлены в табл. 9. Эти результаты означают следующее.
1. В случае позитивных исходов вьетнамцы оценивают ответственность, точнее говоря, меру причастности к успеху всех персонажей— лаборантки, подруги, студентов — более высоко, чем русские. Наибольшие различия наблюдаются в оценке причастности к случившемуся подруги лаборантки: вьетнамцы приписывают ей значимо большую (на уровне р<0,05) причастность к происходящему, чем русские.
|
|
|
2. В случае отрицательных последствий данные еще более контрастны: вьетнамцы приписывают большую ответственность всем персонажам. Наибольшие различия опять-таки наблюдаются по
126
127"
отношению к подруге лаборантки (уровень значимости здесь p<0,01), но и по отношению к студентам различия также статистически значимы (на уровне р< 0,05).
3. Общее распределение ответственности между персонажами в случае позитивных последствий носит сходный характер. Наибольшая причастность к позитивному событию приписывается студентам, наименьшая — подруге лаборантки. Но величина этих различий выше у русской подгруппы испытуемых.
4. Несколько иная картина наблюдается в случае отрицательных последствий. Вьетнамцы приписывают почти равную ответственность и лаборантке и студентам (студентам даже чуть большую), в то время как русские все-таки более высокую долю ответственности приписывают лаборантке, чем студентам, хотя различия здесь статистически незначимы.
5. Если рассматривать данные по всем положительным и отрицательным исходам раздельно, то выясняется следующая картина. По мере увеличения тяжести последствий растет мера приписываемой ответственности лаборантки, несколько меньше растет в отношении ее подруги и падает мера ответственности, приписываемой студентам. Но все это характерно только для вьетнамцев. У русских же испытуемых эта тенденция носит «смазанный» в количественном отношении характер. В случае же увеличения серьезности позитивных последствий ни у тех ни у других каких-либо устойчивых тенденций не обнаружено.
6. Любопытны данные, связанные с влиянием половой принадлежности на приписывание ответственности. Среди вьетнамской подгруппы не получено каких-либо значимых различий между юношами и девушками: лишь намечена тенденция к большей строгости по отношению к лаборантке в случае отрицательных исходов со стороны девушек и к большей щедрости по отношению к студентам в случае позитивных исходов со стороны юношей. У русских испытуемых различия существенны. Девушки значимо выше оценивают причастность лаборантки к успеху в первой серии и ответственность всех трех персонажей за неудачу во второй по сравнению с юношами.
Итак, самые важные различия между вьетнамскими и русскими испытуемыми сводятся к следующему. В целом вьетнамцы приписывают всем персонажам и большую степень причастности к успеху, и большую ответственность за негативные последствия, чем русские испытуемые. Особенно велики это различия относительно второго персонажа — подруги лаборантки. Между вьетнамцами и вьетнамками в мере приписывания ответственности нет существенных различий, в то время как между русскими юношами и девушками такие различия существенны; девушки одновременно и значительно строже ко всем персонажам в случае неудачи, и щедрее, правда, только по отношению к одному из них — лаборантке — в случае успеха.
Во втором исследовании, проведенном By Тхи Фыонг, мы стремились проверить, будут ли наблюдаться выявленные тенденций
128
на другом материале, и уточнить характер и природу половых различий в процессах атрибуции ответственности. В этом эксперименте студентам МГУ — вьетнамцам и русским — обоего пола в возрасте от 18 до 25 лет предъявлялся текст следующего содержания. «Единственный сын в семье преподает в педагогическом училище, находящемся далеко от дома. Когда он был маленьким, жизнь семьи была очень счастливой. Родители всегда гордились им и надеялись, что он принесет им счастье и удачу. Недавно его друзья сообщили родителям, что он собирается жениться на одной учительнице, которая тоже работает в этом училище. Она хороший педагог и имеет большой авторитет в училище. Друзья и ученики любят ее и уважают. Но, несмотря на молодость, она уже вдова и имеет шестилетнего сына. Узнав об этом, родители встретились с сыном и советовали ему прекратить отношения с этой женщиной. Его друзья советовали ему то же самое. Время от времени они выражают ему свое неодобрение, а некоторые из-за этого даже не хотят с ним встречаться».
Далее следовал один из двух вариантов:
Первый: «Проходит некоторое время, юноша в затруднении, он не знает, как ему поступить. Друзья отворачиваются от него и выражают неуважение к нему. Он решил прекратить отношения с любимой. Узнав об этом, молодая женщина очень страдает и тяжело заболевает. Самое страшное для нее, что друзья смеются над ней и не хотят с ней знаться. Ее авторитет в училище сильно
снизился».
Второй: «Через некоторое время, несмотря на несогласие родителей и друзей, он все-таки женится на преподавательнице. Его родители сильно огорчены. Они считают, что все их надежды рухнули. Самое страшное для родителей то, что знакомые ж друзья смеются над ними из-за поведения сына. Им стыдно перед друзьями. Их жизнь скучна, и они тяжело болеют».
Как и в первом эксперименте, от испытуемых требовалось оценить ответственность за случившееся всех персонажей рассказа, на этот раз по 9-балльной шкале: молодого человека, родителей, друзей, молодой женщины. Результаты этого эксперимента представлены в табл. 10. Кратко прокомментируем их.
1. Как и ожидалось, получены очень большие различия в степени приписывания ответственности различным персонажам между вьетнамской и русской подгруппами испытуемых. Однако характер этих различий не такой однозначный, как в первом эксперименте. Так, за разрыв отношений вьетнамцы приписывают максимальную ответственность герою, минимальную—героине, русские, напротив, максимальную ответственность самой героине (но приб-
|
|
лизительно такую же, как и герою), минимальную — друзьям. В случае «свадьбы» у вьетнамцев результаты сглажены, у русских, напротив, контрастны: максимальная ответственность приписыва- ется герою, минимальная — опять же друзьям. 2. Вновь подтверждена тенденция, выявленная в предыдущем исследовании: вьетнамцы в обоих случаях приписывают значи-
5 Зак. 155 129
|
|
тельно больше ответственности друзьям, чем русские. Русские же испытуемые, напротив, в обоих случаях, то есть и в случае свадьбы, и в случае разрыва, значительно большую ответственность приписывают самой женщине. Интересно, что по отношению к родителям не получено значимых различий в двух сериях.
3. Если сравнивать результаты каждой подгруппы испытуемых по сериям, то легко видеть, что у вьетнамцев в первой серии (разрыв) результаты контрастней, чем во второй (свадьба), у русских — наоборот.
4. При анализе результатов юношей и девушек в отдельности бросается в глаза контрастность различий между вьетнамскими и русскими девушками и смазанность, нечеткость различий между вьетнамскими и русскими юношами. Почти все вышеописанные тенденции акцентируются на женском контингенте испытуемых и нивелируются на мужском.
Полученные данные могут быть объяснены только при апелляции к факторам этнокультурного порядка — традиционных этнокультурных норм и ценностей. Так, неожиданно высокая степень ответственности, приписываемая вьетнамцами третьим лицам (подруге лаборантки в первом эксперименте, друзьям — во втором), отражает глубоко укоренившиеся нормы взаимозависимости, взаимосвязанности и ответственности друг за друга членов первичных коллективов — семьи, родовой общины, деревни и т. д. Эти нормы
порождены той огромной ролью в социальной, экономической и даже личной жизни каждого вьетнамца, которую играла сельскохозяйственная община «динь» в традиционном Вьетнаме, а также традициями конфуцианской религии и морали, определявшими и регламентировавшими до мельчайших деталей все возможные отношения между людьми — в семье, общине, государстве (Шено, 1957). Несмотря на огромные преобразования экономического и социального порядка, эти нормы остаются ощутимой реальностью и сегодняшнего дня Вьетнама. Большая зависимость решений и поступков человека от социального окружения, от мнения значимых других в традиционной вьетнамской культуре по сравнению, например, с русской, советской или европейской и обусловила ту роль третьих лиц и их ответственность за решение и поступки индивида, которая была наглядно продемонстрирована в обоих экспериментах By Тхи Фыонг.
Резкие различия в приписывании ответственности, зафиксированные между вьетнамскими и русскими девушками, также глубоко закономерны. Они отражают более пассивную и зависимую роль женщины в традиционном вьетнамском обществе вообще и в решении матримониальных проблем в частности. Решающая роль в выборе мужа принадлежала часто не самой девушке, но родителям, друзьям, родственникам и т. д. Поэтому и ответственность возлагалась на этих лиц. И хотя в этом отношении в современном Вьетнаме происходят очень большие перемены, традиционные нормы продолжают оказывать свое влияние на матримониальное поведение и стереотипы. Русские же (советские) девушки, впитавшие в себя более чем столетний опыт эмансипации (с ее и положительными и отрицательными сторонами), демонстрируют совсем иной стиль решения матримониальных проблем, характеризующийся акцентом на самостоятельности, собственной ответственности (то есть ответственности женщины) в любой ситуации, высоких требованиях к партнеру и игнорировании третьих лиц, в том числе друзей и родителей.
Между юношами — вьетнамцами и русскими — различия более сглажены (ни по одному персонажу не наблюдается статистически значимых различий, см. табл. 1), что объясняется автономностью мужских ролей в решении матримониальных проблем в традиционном Вьетнаме, большей свободой, независимостью и правом выбора, который и сближает представителей мужской половины этих двух этнических культур.
Итак, результаты экспериментов By Тхи Фыонг продемонстрировали влияние этнокультурных факторов на процесс атрибуции ответственности. Эти эксперименты позволяют воочию убедиться, как этические нормы, принятые в данной культуре, отражаются на характере приписывания ответственности. Наряду с целым рядом общих моментов, например снижением меры ответственности тех персонажей, которые фактически оказались в проигрыше, были получены важные различия между вьетнамской и русской подгруппами испытуемых. Рельефная деталь этих различий — приписыва-
130
ние третьему лицу, связанному не непосредственно с исходом события, а лишь оказавшему влияние на главных действующих лиц, значительно большей ответственности со стороны вьетнамцев по сравнению с русскими. Насколько эти тенденции, полученные в лабораторных условиях и на материале прожективных ситуаций, воспроизводимы в реальных условиях? На этот вопрос можно ответить лишь после проведения специальных исследований. Наверняка, атрибуция ответственности в естественных условиях будет обладать определенной спецификой. Нам же сейчас важно подчеркнуть другое. Полученные различия не объясняются ни моти-вационными, ни ситуативными, ни какими-либо иными причинами: они могут быть объяснены только причинами этнокультурного характера. Учет этих и подобных им различий кажется нам важным для общего понимания социального поведения людей, и в первую» очередь прогнозирования и оптимизации непосредственных межэтнических контактов.
* *
*
Мы намеренно привели примеры сравнительно-культурных исследований— советских и зарубежных, касающихся различных предметных областей социальной психологии, чтобы проиллюстрировать потенциальные возможности этого подхода в целом. Как уже отмечалось, до сих пор оспаривается само право на существование такого подхода. На причинах настороженности и скептического отношения к «красс-культурной парадигме» (как ее иногда именуют на Западе) в психологии мы коротко остановились в предыдущем параграфе и отметили, что сравнительно-культурному подходу помимо всего прочего не хватает того объяснительного потенциала, который только и придает направлению статус научной теории. Мы полагаем, что подобный объяснительный потенциал сравнительно-культурные исследования могут приобрести, только будучи рассмотренными в контексте фундаментальных теоретических принципов.
Недостаточно просто зафиксировать те или иные различия психологического порядка, обусловленные культурными факторами, какими бы интересными и захватывающими они ни были сами по себе. Их необходимо объяснить. Должна быть показана неслучайность, необходимость возникновения именно таких, а не каких-либо других содержательных психологических тенденций в рамках данной культуры. Ясно, что подобное объяснение возможно только при условии глубокого и всестороннего синтеза двух рядов закономерностей: этнокультурных и психологических.
Идея такого синтеза является краеугольным камнем культурно-исторической концепции Л. С. Выготского (1983). Напомним, что в общепринятом названии системы теоретических идей Л. С. Выготского присутствует термин «культура». И это не случайно. Создатель культурно-исторической концепции придавал ог-
ромное значение социальным и культурным факторам в объяснении природы и генезиса психического. Одним из конкретных средств на этом пути, по замыслу Л. С. Выготского, должен был стать сравнительно-культурный тип исследования. И такие исследования действительно были предприняты А. Р. Лурия по инициативе Л. С. Выготского в конце двадцатых годов. В результате их проведения психологическая наука получила ряд ценных данных о том, как овладение грамотой влияет на процесс обобщения в ходе решения логических задач, на характер и успешность учения, на структуру интеллекта в целом.
К сожалению, по целому ряду причин сравнительные исследования были вскоре прерваны, и намеченная Л. С. Выготским программа таких исследований, которая, по нашему глубокому убеждению, должна была бы составить следующий, качественно новый и, возможно, наиболее интересный этап в его научной деятельности, оказалась не просто не завершенной, но остановленной в самом ее начале. В этой связи А. В. Запорожец в публикации, посвященной памяти А. Р. Лурия, писал: «Следует лишь пожалеть, что никто не повторил подобного рода исследование в настоящее время, ибо таким образом можно было бы собрать совершенно уникальный по своей научной ценности материал...» (1978. С. 106). Думается, что сегодня — спустя почти 60 лет, когда канули в Лету большинство из тех препятствий, которые мешали Л. С. Выготскому, имеются все основания развернуть сравнительно-культурные исследования в самых различных областях психологической науки. В них нуждается как психологическая теория, так и общественная практика.
132
ГЛАВА ПЯТАЯ
|
|
|
