ИГРА В GEAJEflHOfi ТЕМП11И 9 глава

Терапевт: Почему?

М.: Ну, их не много... вряд ли они могут помочь годке плыть... Они, как бы это сказать, бесполезны, никуда не годятся, что-то в этом роде.

Терапевт: Что вы еще заметили?

М.: Лодка, возможно, тонула.

Терапевт: Почему вы так считаете?

М.: Потому что, похоже, у нее пробоина.

Терапевт: Почему это может быть помехой?

М.: Если дно разбито, лодка не способна держаться на плаву...

Терапевт: О-о.

М.: Я надеюсь, что у лодки на борту есть хорошая рация.

Терапевт: Что еще может помочь?

М.: Ну... если в кладовке есть запасные паруса.

Терапевт: Хорошая идея, что-нибудь еще?

М.: Ну... я не вижу капитана, но надеюсь, у него есть хороший первый помощник.

Терапевт: Итак, есть много способов помочь этой тонущей лодке.

М.: Да, если капитан хочет этого...

Терапевт: Итак, капитан должен испытывать же­лание вытащить лодку из беды.

М.: Что касается сказанного...

Терапевт: Дэнни, что ты думаешь?

Дэнни: Мне нет дела.

 

14В 149

 

Терапевт: Тебе нет дела? До чего? Какой был во­прос?

Дэнни: Я не знаю, и мне нет дела... Сколько она еще будет здесь оставаться вместе с нами?

Терапевт: Хорошо, я думаю, она внимательно рассмотрела твой рисунок, и у нее есть несколько ин­тересных мыслей о нем... Я думаю, она может идти и подождать снаружи.

М.: Да, я сейчас ухожу...

В течение следующих недель мать сказала мне, что пару раз неосознанно назвала Дэнни «капитаном». Также она сообщила мне, что на нее произвел впечат­ление рисунок Дэнни и та дилемма, которая была на нем представлена. Я тоже очень заинтересовалась его рисунком и символизмом «тонущей лодки». Я направи­ла его на психиатрическую экспертизу, рассматриваю­щую суицидальные попытки, и постоянно возвращалась к проблеме с лодкой, говоря Дэнни о том, как много есть способов спасти ситуацию и снизить ощущение перенесенной боли. Вначале он, казалось, не интересо­вался тем, что я говорю, но позднее стал включаться в разговор, когда я предложила ему сконструировать на терапевтических сессиях модель парусной шлюпки. Внезапно, когда символ стал реальным, он стал прово­дить значительную часть времени, обсуждая маршруты плаваний, экипаж корабля, проблемы ремонта и ухода за кораблем и так далее. Пока он тщательно конструи­ровал свою лодку, его агрессия, казалось, несколько рассеивалась. Терапия продолжалась два года. В тече­ние этого времени он сменил две приемных семьи, по­ка его мать медленно выздоравливала. Было очевидно,

что Дэнни будет оставаться под опекой приемных ро­дителей гораздо дольше, чем ожидалось, скорее всего до достижения совершеннолетия. Неспособность мате­ри в результате ухудшения физического состояния за­ботиться о мальчике, постоянная смена местожитель­ства осложняли лечение, так же как и неудовлетворен­ная потребность в родительской фигуре и проблемы в сфере социальных взаимодействий и импульсивность. В процессе психотерапии были периоды сопротивле­ния, неоднократных кризисов и краткой госпитализа­ции по поводу сильной депрессии.

Рисунок 5.4 — один из последних рисунков Дэнни. Это был первый рисунок, на котором он изобразил не себя, а другого человека. На протяжении всего лечения Дэнни держался от меня на расстоянии, сопротивлял-

 

 

 

 

алпшджнл

ся моей помощи. У него также было двойственное от­ношение к своему приемному отцу, но он признавал, что пытался «привязаться» к нему. На рисунке, свойст­венный Дэнни символ раны (барометр чувств уязвимо­сти и отчаяния) явно указан — это центр цветка, кото­рый поливает садовник. Моя интерпретация этого ри­сунка была очень оптимистичной: Дэнни в конце кон­цов стал открыт заботе и воспитанию. Была надежда на его дальнейший рост и развитие. Интересно, что садов­ник — мужчина. Может быть, мужчина представлял от­ца, которого Дэнни никогда не знал, или его приемно­го отца, и к тому же на нем была надета фуражка мо­ряка, которая напоминала о его первой приемной ма­тери, которая купила себе и ему морские фуражки вскоре после сессии, где был объяснен его первый ри­сунок.

Арт-терапия может быть полезна как приложение к другим формам терапии или как самостоятельный вид терапии, в зависимости от опыта и образования тера­певта и того, чувствует ли он себя комфортно при та­кой работе. Хотя большинство арт-терапевтических техник применялись при работе с отдельными индиви­дами, есть широкие возможности применения этих техник при работе с семьями. Арт-терапия может быть направлена на получение информации, поддающейся интерпретации, или для того, чтобы исследовать вос­приятие детьми внутрисемейных отношений.

Глава 6 ТЕХНИКА СОВМЕСТНОГО РАССКАЗЫВАНИЯ ИСТОРИЙ

Разработанная и описанная Ричардом Гарднером, техника совместного рассказывания историй (the Mutual Story-Telling Technique (MSTT), Gardner, 1971) схожа с интервью с использованием марионеток. Ос­новное различие состоит в том, что в данной методике марионетки не используются. Вместо этого ребенок устно рассказывает придуманную историю с началом, серединой и концом. Согласно этой технике, «тера­певт, слушая историю, делает предположение о ее пси­ходинамическом значении, выделяет одну или две важ­ные темы и затем создает свою собственную историю с теми же действующими героями в похожей обстанов­ке... Однако история терапевта отличается от истории ребенка тем, что представляет более здоровое разреше­ние конфликтов и более зрелую адаптацию» (Gardner, 1993, стр. 200).

Хотя эта техника широко признана как креативная и эффективная, некоторые терапевты ставят под во­прос ее терапевтический потенциал (с психоаналитиче­ской точки зрения), утверждая лишь диагностический. Эти терапевты склонны, в целом, оспаривать «дирек­тивные» техники, предполагая следующее: «Психоана­литическая концепция терапии опирается на создание терапевтического климата, который обеспечивает есте­ственное, развернутое, спонтанное самовыражение че-

ШАЙАДЖИЛ

ИГРАВ CG VI МНОЙ ТЕРАПИИ

 

рез игру и вербализацию с минимальным структурирова­нием и вмешательством терапевта. Работа'терапевта со­стоит в том, чтобы помочь пациенту раскрыть то, чему он положил начало, а не представить что-то новое» (Levenson & Herman, 1993, p. 227). Эти авторы отстаи­вают мнение, что клиницисты должны выбирать те тех­ники, которые соответствуют теоретическим системам, которых эти клиницисты придерживаются. Поэтому неудивительно, что терапевт, обученный в русле психо­аналитической парадигмы, может оспаривать боль­шинство «директивных» техник.

Согласно данной методике, терапевт взаимодейст­вует с детьми более активным образом, слушая их, оп­ределяя, какое из действующих лиц истории представ­ляет ребенка,, идентифицируя главную тему истории и способ разрешения проблемы. Часто способность ре­бенка разрешать конфликты, представленные в исто­рии, может быть усилена, если ему предоставить аль­тернативные, возможно, более здоровые стратегии ре­шения. Эта техника эффективна при работе с боль­шинством детей, так как она работает в рамках при­вычной для детей ситуации, основного способа комму­никации, которыми являются истории и сказки. Так как ребенка просят рассказать историю, а не напря­мую рассказать о себе, то его сопротивление снижает­ся. Дети зачастую больше расскажут о самом себе та­ким, более комфортным для них образом. В действи­тельности, выбор темы, главных героев и их соперни­ков, конфликтов и их решений — все связано с волне­ниями, проблемами, страхами ребенка и теми спосо­бами, с помощью которых они пытаются справиться с ними.

Гарднер вовлекал детей в игровое действие, разыг­рывая шоу, в процессе которого брал у ребенка вооб­ражаемое интервью, которое записывал на магнито-фон. Интервью помечалось заголовком, которое ребе-нок придумывал для своей истории, и помещалось в архив. Таким образом ребенок получал четкое доказа-тельство, что рассказанная им история — это нечто обычное и естественное для других детей. Эта техника называется «совместной», потому что, после того как ребенок рассказывал свою историю, терапевт расска­зывал свою. Терапевты повторяют истории детей мак­симально дословно, насколько позволяет их память. Детей это обычно озадачивает, и они могут сказать, что история, которую рассказывает клиницист, — это их собственная история. Это пересказывание их истории захватывает внимание детей. Задача клинициста состо­ит в том, чтобы воссоздать историю до места конфлик­та и затем представить стратегию разрешения кон­фликта, которая могла бы быть более конструктивной. Таким образом клиницист проникает в метафору ре­бенка, чтобы вмешаться в нее. Так как используются символы, созданные ребенком, интервенция может быть воспринята на более глубоком, метафорическом уровне.

Первый иллюстративный случай

Маркус — восьмилетний мальчик, афроамериканец, воспитывающийся в третьей приемной семье. Его пе­реход из родной семьи к приемным родителям был спровоцирован его учительницей. Она сообщила на­чальству о крайне агрессивном поведении мальчика,

 

зяншджил

ИГРА В СЕНЕЙН8Й ТЕРАПИЙ

 

которое тот демонстрировал в отношениях со сверст­никами. Маркус находил множество возможностей обидеть одноклассников, у него наблюдались вспышки агрессии, которые часто не были спровоцированы ни­какими внешними ситуациями. Учительница заметила, что агрессивное поведение Маркуса прогрессировало как по частоте, так и по интенсивности. Соответствен­но ее беспокойство по поводу Маркуса росло. Персо­нал школы пытался связаться с матерью Маркуса, что­бы обсудить сложившуюся ситуацию, но ее, по-види­мому, не тревожили их заботы. Она утверждала, что, если поведение ребенка стало проблемой для учителей, значит это их, а не ее проблема. К тому же, она так и не пришла ни на одну встречу, из назначенных учи­тельницей Маркуса для того, чтобы обсудить его успе­ваемость и поведение, и отказалась открыть дверь, ког­да учительница позднее решила без предупреждения посетить их дом.

Инцидент, который спровоцировал школьный зво­нок начальству, заключался в том, что Маркус сломал нос ребенку, младше его по возрасту, потому что тот не обратил внимание на указание Маркуса убраться с его дороги. Когда ему сделали выговор, он спокойно отве­тил: «Меня не волнует, что я поранил его. Кто просил его торчать на моем пути?» Враждебность по отноше­нию к другим и дерзкая позиция стали типичными для Маркуса. При психологическом тестировании в школе обнаружили, что его интеллект развит нормально, но потенциалы не реализованы, функционирование на­много ниже возможного. Его академическая успевае­мость резко ухудшилась за полтора года, до того как он пришел на терапию. Снижаться же успеваемость нача-

ла после того, как отца Маркуса убили во время нале­та на его магазин. Его матери было тяжело справиться с трагической смертью мужа, и у нее развилась сильная зависимость от алкоголя, с помощью которого она хо­тела облегчить свои страдания.

В школе решили, что необходимо отстранить Мар­куса от посещения уроков, и, когда служба по защите детей посетила его дом, было отмечено, что его мать не способна позаботиться о сыне надлежащим способом. Была предпринята попытка поселить Маркуса у родст­венников, но они отклонились. Маркуса поместили в приемную семью, где он поранил их домашнее живот­ное. Приемные родители потребовали, чтобы его пере­вели в другое место, так как думали, что он представля­ет потенциальную угрозу для их младшего приемного ребенка. Во второй приемной семье он находился менее двух недель, он устроил там маленький пожар в спаль­не. Его отправили в другую семью на условиях времен­ного пребывания. Все это время он требовал встречи с матерью, на которые она не приходила. Маркуса напра­вили на терапию по поводу «нарушения поведения» и: потенциально опасных агрессивных склонностей.

Формулировка проблемы

Нынешнее агрессивное поведение Маркуса скорее всего связано с насильственной смертью отца, а также неспособностью матери воспитать его и утешить после пережитой трагедии. Пристрастие матери к алкоголю скорее всего привело к тому, что она заботилась о сы­не крайне редко и к тому же неудачно. Мать Маркуса, казалось, была подавлена потерей и, по-видимому, не

mm miEflHOlt терапии

способна позаботиться даже о себе, не говоря о сыне. Как нам известно, она не отзывалась на приглашения в школу, чтобы встретиться и обсудить проблемы пове­дения сына. Маркус, вероятно, знал о пристрастии ма­тери к алкоголю, ухудшении ее состояния и двойствен­ных чувствах к нему. Я решила, что будет важно сразу связаться с матерью, чтобы оценить ее состояние, уста­новить возможность воссоединения и способность присоединиться и принять участие в терапии сына.

Первая сессия

Маркус был самым враждебным и дерзким ребен­ком из всех, которых я когда-либо встречала. Его ос­новной установкой было нападение: он обзывал меня, бросался игрушками, на все вопросы реагировал не­приятием и в целом сохранял высокий уровень напря­женности. Он смеялся, когда я пыталась обсудить «правила» поведения в кабинете, и проявлял враждеб­ность, когда я говорила ему, что не допущу, чтобы он навредил мне или себе. Он бегал из одного угла комна­ты в другой, пинал игрушки и сбрасывал их с полок. «Это не подходящее для твоего пребывания место, — сказала я. — Иди за мной».

Мы поднялись наверх по лестнице в другую комна­ту, которой пользовались, когда дети считали меньшую игровую комнату слишком тесной. Эта комната была большая, в ней было мало мебели, много маленьких игрушек и материалов для работы. Здесь стоял боль­шой диван с несколькими большими подушками, на стене висела большая доска для рисования мелками, возле дивана лежала кукла Бобо. Мягкая кукла без черт

лица. «У тебя не получится запереть меня в ящик», — кричал он, неохотно идя за мной и топая ногами. «Я не собираюсь никуда тебя запирать... мы идем в более просторную комнату». Когда он взял Бобо, он немед­ленно бросил его на землю, пнул и начал бороться с ним, тем самым он выпустил огромное количество энергии. Маркус посмотрел на меня и сказал: «Я могу делать все, что я захочу. Я могу пинать его, я могу сде­лать так, чтобы у него пошла кровь, я могу выколоть ему глаза». «Да, ты можешь это сделать, потому что он игрушка, а не человек», — сказала я. «Я мог бы сделать, это даже если бы это был человек». — «Ты мог бы, но кто плохая идея. У тебя будут неприятности, и ты на­вредишь другому». «Меня это не волнует», — сказал он, опять ударяя по Бобо. «Я понимаю, что сейчас тебе это неважно, но это нехорошо, бить других, потому что ты попадешь в беду, у тебя будут неприятности». Он не от­реагировал словами, но, казалось, немного успокоился и начал бродить по комнате. Он подошел к доске и на­чал рисовать Барта Симпсона¹. Он оказался хорошим художником, и его изображение Барта было очень по­хоже на прототип. «Он выглядит в точности, как Барт Симпсон», — сказала я. — «Я знаю, я хороший худож­ник». — «Да, так и есть», — подтвердила я и увидела легкий налет улыбки на его лице. Я нарисовала облако над головой Барта, после чего, не говоря ни слова, он написал на нем: «Я пну тебя под зад».

Это было демонстрацией того, что он еще доставит мне неприятности, несмотря на то что мы пережили спокойный момент около доски. Перед тем как он ухо* дил, я спросила его о ящике: «Что ты имел в виду, ког-

Персопаж мультипликационного сериала.

 

МИШ ДЛИЛ

11ГРШ1Ш11Н0ПТШШ1И

 

да говорил мне о ящике?» — «То, что другое ничтоже­ство держало меня в ящике». — «Какое другое ничто­жество?» — «Доктор Пелтс». — «Что ты подразумева­ешь под ящиком?» — «Никто больше не сделает этого со мной». — «У меня нет никаких ящиков, не беспо­койся об этом!» — «Ты девчонка, ты все равно никак не сможешь запереть меня в ящике». Он выбежал за дверь, и служащий, который привел его на сессию, в тревоге побежал за ним. Первая сессия была трудной.

Начальные сессии

Следующие четыре или пять сессий были аналогич­ны первой. Маркус установил для себя ритуалы, кото­рые были довольно предсказуемы. Он шел сразу в большую комнату, безжалостно пинал и толкал Бобо и затем шел к доске. Слов за это время было сказано не много. Маркус рисовал картинки, похожие на комик­сы, в основном Барта Симпсона, вероятно, он гордил­ся тем, что так хорошо умеет рисовать. Пару раз я про­сила его нарисовать маму и папу Барта, но он отказы­вался. «Может быть, когда-нибудь ты нарисуешь», — сказала я. Я хотела обратиться к проблеме, касающей­ся его матери и отца. До настоящего времени он отка­зывался отвечать на какие-либо вопросы, касающиеся его матери, или говорил: «Я не знаю», или «Меня это не волнует».

Я узнала, что ранее, до того как мальчика направи­ли ко мне, он один или два раза встречался с другим психологом, доктором Пелтсом. Мне дали его теле­фон, и, когда я позвонила ему, он сказал, что вряд ли сможет мне помочь, так как видел Маркуса лишь од-

нажды. Я спросила, как прошла сессия. Доктор Пелтс ответил, что ребенок был неконтролируемым, и он поместил мальчика внутрь игрушечного ящика, на ко­торый сел сверху, чтобы закрыть его на какое-то вре-мяЯ была ошеломлена. Доктор Пелтс спросил о мо-­ей квалификации, где я обучалась, и посоветовал мне набраться опыта работы с детьми, страдающими серь­езными эмоциональными расстройствами, перед тем как начать работать с Маркусом. Казалось, он зани­мал оборонительную позицию и держался враждебно, затем он заявил, что «это все, что я могу вам расска­зать».

В следующий раз, когда я увидела Маркуса, я сказа­ла ему, что разговаривала с доктором Пелтсом. Он по­смотрел на меня с широко раскрытыми глазами. Я ска­зала: «Он был не прав, посадив тебя в ящик. Никому не понравится сидеть внутри коробки», «Он ничтожество... я его ненавижу», — ответил Маркус, на что я сказала: «Посадить тебя в коробку — это была нелепая идея». Он стал спокойным и начал что-то рисовать.

Я чувствовала крайнюю необходимость в том, что­бы обеспечить Маркусу такую окружающую обстанов­ку, которая позволила бы ему раскрыться и принять поддержку и помощь с моей стороны. В то же время я не должна была нарушать его оборонительную пози­цию. Я продолжала пытаться установить контакт с его матерью, но она не отвечала на мои телефонные звон-ки. Я поинтересовалась у людей из службы по защите детей, оказывают ли они ей какие-либо услуги, и они сказали, что каждую неделю посещают ее и возят на встречи анонимных алкоголиков, они не слишком оп­тимистично отзывались о ее перспективах. Они обра-

 

11 - 9374

IirPABmiRfiHOflTEPAfliri

тились к ней с просьбой о том, чтобы встретиться с Маркусом, но она отреагировала на это плачем и ска-зала, что Маркусу лучше без нее. Она пришла к выво­ду, что не способна заботиться о сыне. Положитель­ным моментом было то, что мать осознала свое состо­яние, — это был явный прогресс. Я узнала ее адрес и решила навестить ее вечером.

Я подумала, что если попросить Маркуса рассказать мне историю, то это может способствовать прогрессу в терапии* Он с неохотой отвечал на вопросы напрямую, и один раз, когда я спросила его, что еще он делает хо­рошо, кроме рисования, он сказал, что «рассказывает хорошие истории». В тот момент он отказался расска­зать мне что-нибудь, и я сказала: «Может быть, ты за­хочешь это сделать в следующий раз».

«Как насчет того, чтобы рассказать мне историю? — спросила я. — Помнишь, ты говорил, что рассказыва­ешь интересные истории». «О чем?» — спросил он. «О чем хочешь... просто придумай историю, у которой было бы начало, середина и конец. Потом, может быть, я тоже расскажу тебе историю». Он сел на стул с мел­ком в руках и рассказал мне следующую историю.

«На одной ферме, не в городе, был большой дом. Его жи­тели не выращивали там животных, чтобы потом убивать их. Они выращивали только овощи, чтобы потом есть их, и еще хозяйка дома любила выращивать цветы. Цветы были раз­ные: черные, зеленые, красные, желтью. Она любила их. Она заботилась о них, подкармливала их витаминами, чтобы они росли лучше. Но однажды большой лысый тип пришел в дом с большим шлангом и большим длинным ножом. Он сказал ей, что собирается полить растения, но тут.он вытащил свой большой нож и срезал все цветы. Хозяйка плакала и плака­ла И ни разу больше не взглянула на свой сад. Конец».

«Утвоей истории есть название?» — спросила я. Ему не понравился вопрос, и он решительно заявил: «У нее нет названия. Это просто история». «Хорошо, теперь послушай мою историю», — ответила я.

«Когда-то на ферме, не в городе, был большой голубой дом. Животных, которых выращивают, чтобы потом убить, — там не было. Живущие там люди выращивали овощи, кото­рыми питались. Хозяйка этого дома любила цветы, она вы­ращивала много разных цветов: черных, зеленых, красных, желтых, оранжевых. (Маркус прервал меня на этом месте и сказал: «Только не оранжевых. Я ненавижу оранжевый». Я по­правилась.) Хозяйка любила все свои цветы и заботилась о них: поливала и давала им витамины, и они вырастали боль­шие и красивые.

Однажды в дом пришел большой лысый тип с большим шлангом и длинным ножом. Он сказал хозяйке, что польет ее сад, но на самом деле пошел и срезал все цветы. Хозяй­ка сильно-сильно печалилась из-за своих цветов и плакала, плакала, плакала.

Позднее, одним солнечным утром, произошло вот что. Леди проснулась, умылась и увидела, как ярко светило солн­це. Она выглянула в окно и посмотрела на свой сад. Она не смотрела туда уже давно, потому что каждый раз, когда она вспоминала про свои цветы, она начинала плакать и грус­тить из-за того, что потеряла их. Она посмотрела в окно и открыла от удивления рот. Она поспешила к своему саду. Она боялась, что ей все привиделось, когда она смотрела на сад из окна наверху, и, может быть, ее глаза обманули ее.

Когда она подошла ближе, она увидела, что ее глаза не лгали. Это было правдой. Цветы были там. Еще очень ма­ленькие, с крошечными зелеными листочками. Срезанные цветы кто-то убрал, и сад был таким, как и раньше: полным надежды. Она побежала обратно в дом и спросила кухарку, что случилось. «Ну, — медленно сказала кухарка, — мне бы-ло так плохо из-за того, что случилось, что я подумала, мо­жет быть, я смогу' сделать так, чтобы сад снова расцвел.

 

ЗЛН.ШДЖШ1

Я собиралась вам все рассказать, но не успела». Хозяйка крепко обняла кухарку и поблагодарила ее от всего сердца. «Я не могу дождаться того момента, когда увижу свои цве­ты снова выросшими. Спасибо вам за то, что вмешались. моя грусть не позволяла мне позаботиться о них». Она взя­ла свои старые садовые перчатки и побежала в сад ухажи­вать за новыми цветами. Конец».

— Знаешь, как называется моя история? — спроси­
ла я.

— У нее нет названия. Не хочу знать.

— Хорошо, если передумаешь, можешь спросить у
меня.

— Она похожа на мою историю, — заявил он.

— Да, она действительно похожа.

— Я придумал эту историю.

— Да, ты придумал.

— Моя история не такая, как твоя.

— Да, они немного отличаются.

— Моя лучше.

— Ты думаешь, твоя история лучше, чем моя?

— Да... она была лучше.

— Моя история немного отличалась от твоей, не
совсем, а чуть-чуть.

— Я могу идти?
-Да.

— Интересно, чтобы твоя мама подумала про твою
историю.

— Она бы ей не понравилась.

— Трудно сказать. Может быть, когда-нибудь ты
сможешь рассказать ей свою историю.

— Я ухожу, — сказал он, побежал вниз по лестнице
и выбежал за дверь.

Комментарии

История Маркуса иллюстрировала его беспокойство по поводу матери и его собственное чувство заброшен­ности. Все в его истории шло хорошо, пока не пришел угрожающий мужчина с шлангом и ножом. Мать была обманута предложением этого человека полить расте­ния в саду и позволила ему находиться рядом с ними, в ответ на что он все разрушил. В результате мать бы-ла раздавлена своей потерей и отказывалась смотреть на свой сад, дабы избежать страданий. Сад, скорее все-го, представляет жизнь Маркуса и его отца. Жизнь от­ца прервалась насильственным путем, и, хотя мать лю­била Маркуса, она оказалась неспособна найти силы на его воспитание и заботу о нем, так как не могла справиться с горем. Маркус также служил видимым на­поминанием о своем отце, и мать не могла вынести его присутствия рядом с собой.

В своей истории я не отрицала событий, которые произошли в жизни Маркуса. Ночные взломщики дей­ствительно вторглись в спокойное, мирное окружение Маркуса и убили его отца. История Маркуса была со­средоточена на чувстве потерянности его матери, вы­званном смертью отца, хотя смерть отца также нашла свое отражение. В своей истории я предложила идею, что мать будет горевать какое-то время и кто-то другой может заботиться и ухаживать за садом, пока она не бу­дет готова к тому, чтобы вернуться обратно к своим обязанностям. Я отвела кухарке роль человека, присма­тривающего за хозяйством. Без ведома матери кухарка ухаживала за садом и возвращала его к жизни. Таким образом, когда мать нашла силы выглянуть в окно, она увидела в саду новую жизнь, и вместо того чтобы про-

 

ПИАНА ДЖИЛ

игр ш;шГ11шП ГРАНИН

 

должать грустить, наполнилась надеждой и ожиданием будущего.

После того как я рассказала историю, я поняла, что была слишком оптимистична. В то время, пока за Мар­кусом присматривал альтернативный опекун и его мать была парализована горем, было неясно, пересилит она свое горе или будет жить с ним. Другими словами, я не знала, будет ли она способна выйти из состояния де­прессии и начать думать о будущем. Я решила устано­вить параллельные контакты как с приемной семьей, так и с матерью Маркуса, которая до настоящего вре­мени не отвечала ни на какие запросы.

Контакт с приемной семьей

Маркус жил с приемными родителями с того време­ни, как начал ходить на лечение, которое длилось уже 4 месяца. Он был единственным ребенком в этой семье и, следовательно, получал столько внимания, сколько ему было нужно. Сперва он демонстрировал негатив­ное отношение ко всему, разбивал вещи, скверносло­вил и вообще вел себя дерзко. Когда он осознал, что его приемные родители не делали ему ничего плохого, его поведение стало немного сдержаннее. Он все еще вел себя непредсказуемо, и его приемные родители бы­ли сбиты с толку его спорадическими вспышками аг­рессии.

Предыдущая123456789101112Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: