 |
Теория субэкумен и проблема своеобразия стыковых культур 13 глава
|
|
|
|
таинственных и непостижимых сил. И было бы непростительной самонадеянностью
считать, что мы можем создать простую рациональную модель и однозначно все
объяснить. Однозначному расчету и подсчету поддаются только инерционные системы.
Непосредственный взрыв божественного творчества или демонического разгула
подсчету не поддается. Невозможно измерить благодать, харизму — в том числе
демоническую харизму, — вдруг полученную отдельными людьми, группами, народами.
Историки до сих пор не могут объяснить взрыв энергии, с которым скандинавы
вторглись в историю Европы и России. И вряд ли удастся на чисто человеческом
уровне объяснить русскую революцию. Нездешние силы, вторгаясь в наши расчеты,
все опрокидывают, и наивно винить Милюкова за одну из величайших в истории
катастроф. Даже слишком много чести было бы в этом для Милюкова...
Готовясь к экзамену, я когда-то выучил наизусть старую схему: глупая буржуазия —
умный пролетариат — крестьянство поняло — партия сумела — империализм сцепился".
Теперь предлагается новая схема, опять простая и ясная. И собирается новая гора
фактов, чтобы ее подтвердить. Но факты всегда
7*
==195
можно переставить, сгруппировать по-новому. Дарвин и Маркс собрали очень много
фактов, не меньше Солженицына, но антидарвинистов и антимарксистов они не
убедили. Угол военного министерства Пингвинии обрушился под тяжестью улик против
Перо; тем не менее Перо был оправдан. Я думаю, этим кончится и поход против
либералов и плюралистов.
Однако дело не столько в прошлом, сколько в будущем. Солженицын пишет о прошлом,
но он все время имеет в виду будущее. И вот здесь не как историк, а как политик
|
|
|
— он ставит совершенно реальный вопрос: способна ли нынешняя Россия выдержать
испытание свободой? Или опять повторится то, что было в 1917-м, — смута, выход
из заточения Велги и новый уицраор? Допустим, мы не дали себя убедить, что
виноград зелен. Допустим, мы убеждены, что виноград сладок, что парламентский
режим лучше самодержавия. Из этого вовсе не следует, что он практически возможен
в России. Опыт показал, что парламентаризм утвердился только в нескольких
неевропейских странах (наперечет — в Японии, Индии, Шри-Ланке, Сингапуре). Во
всех остальных он провалился. Не провалится ли он еще раз у нас — если боги
дадут нам еще раз попробовать?
Не знаю. Наверное здесь ничего решить нельзя, и нельзя решать за всех сразу.
Все, кто готов на риск свободы, уже сегодня рискуют (собственной головой). И
создают традиции плюрализма. Где та пропасть, в которую бросают свободных людей?
— спрашивает Эзоп в пьесе Лопе де Фигейредо «Лисица и виноград».
Плюрализм — это не просто много разных мнений. Это вера, что человек выше
субботы, выше принципа, выше идеи. И, конечно, выше страха, сбивающего людей в
покорное стадо. Создадут ли наши прыжки хорошее правительство? Честную
администрацию? Не знаю, но это, может быть, не самое главное. Я верю, что Богу
важнее другое: медленные сдвиги в сердцах людей.
1983-1984
Послесловие к «Проблеме Воланда»
— Обладает ли Маруся свободой воли? — спросила И.
— В тексте поэмы?31 — переспросил я. — Или если представить все как в жизни?
— В поэме.
==196
— В поэме у нее нет свободы воли, — ответила 3, — Так написала Цветаева. А в
жизни не так. Совершенно отдан стихиям зверь, и с него нет спроса. Совершенно
свободен Бог А человек — движение от зверя к Богу. Он открыт страстям, но в него
заложена и воля к свободе. Выстоять против ветра. Быть готовым использовать
каждый миг тишины, чтобы вырваться из захваченности. У Маруси нет свободы воли,
|
|
|
но она виновата в том, что ее потеряла. Виновна в том, что могла ее потерять.
Виновна в том, что не подготовилась к вторжению стихии, не позаботилась о защите
от нее...
Этот разговор переносит проблему Воланда в нашу собственную жизнь. Сейчас ничего
не происходит32. Ни революций, ни контрреволюций. Но что-то происходит все
время, и мы в этом участвуем. И накапливается захваченность. Накапливается хаос.
Каждый из нас, кто бы он ни был: мужчины и женщины, взрослые и дети, — либо
втягивается в хаос, либо пытается высвободиться из него и создать свой остров
свободы, свой маленький космос. Каждая минута, в которой гармония и тишина, —
такой космос. Каждое стихотворение, каждая страница, исписанная нотами. Каждая
попытка продумать свою жизнь и понять ее как духовный опыт.
«Молодец» — поэма о женской страсти. Но нет никакой границы, способной
остановить поток ассоциаций. Когда Марину Ивановну спросили (после публичного
чтения поэмы): «Это о революции?» — она ответила: «Это и есть революция». Ее
поэма — о всякой захваченности и о трагической вине любой захваченности. Ибо
всякая захваченность трагична, чем бы человек ни был захвачен: борьбой за
справедливость или тоской Федриных уст.
Во всякой страсти действуют сверхчеловеческие силы, и бедный человек, которого
они подхватили! Когда старуха-кормилица признается в своей вине и сама просит
казни, Тезей отвечает: Ведьма, не за что! Сводня, не за что!
Ты — над хрипами? Ты — над трупами?
Образумься, старуха глупая!
В мире горы есть и долины есть, В мире хоры есть и низины есть, В мире моры есть
и лавины есть, В мире боги есть и богини есть.
==197
Ипполитовы кони и Федрин сук Не старухины козни, а старый стук Рока. Горы
сдвигать — людям ли? Те орудуют. Ты? Орудие. Ипполитова пена и Федрин пот Не
старухины шашни, а старый счет, Прязаведомая, старинная. Нет виновного, все
невинные! И очес не жги, и волос не рви, Ибо Федриной роковой любви — Бедной
женщины к бедну дитятку Имя — ненависть Афродитина К мне за Наксоса разоренный
сад. В новом образе и на новый лад Но все та же вина покарана, Молнья новая,
туча старая. Там, где мирт шумит, ее стоном полн, Возведите им двуединый холм.
|
|
|
Пусть хоть там обовьет — мир бедным им! Ипполитову кость — кость Федрина.
Заключительный аккорд гражданской войны в Испании напоминает финал цветаевской
трагедии: в одну долину свезли трупы всех погибших, красных и белых, — и надо
всеми поставили большой крест.
Трагедия оправдывает своих героев. Нет виновного, все невиновные! Нет в мире
виноватых! Кто это сказал? Тезей, Лир, Шекспир, Цветаева? Здравый смысл
бормочет: попадаются всетаки мерзавцы вроде Яго. Да, попадаются. Но мы любим
Отелло, убивающего Дездемону. Мучительно любим его, но мы всетаки его любим. Я с
юности люблю Макбета — сквозь все его преступления вижу душу по природе светлую
— и зачарованную ведьмами. Способность зачаровываться — это, по-моему, великий и
светлый дар, что-то от дара вечного детства, без которого не войти в царство. И
миллиона злодеяний не было бы без этой способности (смотря какая чара захватит).
Чувствительность к чаре — великий крест для зачарованных и великий соблазн для
дудочников: заманить, увлечь, утопить в своих страстях. Взрослый ребенок
беззащитен перед дудочкой, дудочка ведет его к обрыву, в топь, в омут, в
рабство... И он разбивает голову о камни, он вылезает из болота, перепачканный
тиной. Зачаровываемость — это ранимость такая же страшная, как ге-
==198
мофилия, как для юродивого его способность впитывать в себя чужие помыслы и
мучиться чужими болезнями. Жертвы этих даров, как бы они ни падали, куда бы они
ни падали, выше рассудочного суда.
Но есть высший суд, перед которым и они виноваты. «Всякий человек за всех и за
все виноват» (Достоевский — Шекспиру, Достоевский — Цветаевой). Нет ни
виновности, ни невиновности: есть совиновность. Раскольников виноват, но с ним
вместе виноваты студент и офицер, говорившие о возможности убить процентщицу,
публика, восторженно простившая Наполеону его преступления, и пр. Бессмысленно
спрашивать, кто более совиновен со Смердяковым — Дмитрий или Иван. «Оба убивают
своего отца — один чувством, другой мыслью» (М.Волошин). Идея никогда не
|
|
|
действует одна, без союза со взрывами темных, неосознанных страстей. В «Братьях
Карамазовых» клубок страстей Мити почти отодвигает в сторону и Алешу, и Ивана, и
Великого инквизитора, и Зосиму... В «Идиоте» Настасью Филипповну и Мышкина губит
Рогожин безо всяких выписных идей. Просто из ревности. Достоевский поразительно
глубоко увидел роль идей, помыслов, способность мысли, текста поработить
создателя" этого текста, и все же в центре его внимания — не идея, поработившая
сердце, а само сердце, тяготение сердца к рабству, неспособность к свободе,
недостаток воли к свободе.
Раскольников виновен в убийстве. Хотя его несет к дому старухи-процентщицы
помимо воли, и помимо воли он поднимает топор. Но он виновен, потому что
свободен, — потому что были мгновения, когда помысел терял над ним власть, и он
мог сказать ему: прочь! прочь! прочь! Отойди от меня, сатана! Он виновен, потому
что не воспользовался мигом света, не ухватился за луч, протянутый с неба.
Потому что он пропустил миг свободы, свой Юрьев день, когда раб может решить,
отдаваться ли дальше падению в бездну? Или остановиться? Ибо искра Божья есть в
каждом, и она дает силу на отречение.
Нынешние страсти другие, чем в 1917-м. Но по сути мы одни и те же: либо
мертвецы, окоченевшие в быте, в дрязгах и очередях, либо рабы своей ненависти,
«обесевшие» (выражение Солженицына) не меньше, чем террористы, охотившиеся за
Столыпиным.
Политика сейчас" — дело смертельно скучное, она никого не волнует, за
исключением диссидентов. Зато в почете другие страсти. «Мужско-женские отношения
— суровое дело», — ска-
==199
зала мне знакомая. «Почему суровое? Скорее нежное», — ответил я. Оказалось,
действительно жестокое, какуДостовеского: всю жизнь тянуло к подлецу, хотя
понимала, что подлец. И в этой рабской захваченное™ теряла и теряет душу.
Я здесь чего-то не понимаю и никогда не пойму. То есть умом понимаю, по книгам
читал. Но сердцем не понимаю. По-моему, сердце может сделать горбатую желанной,
увечного — милым. Если этого нет, значит, очень мало в человеке сердца. И тогда
(мимо сердца) тянет не к сердцу, не к душе, а к силе. И в политике та же
бездуховная женственность. Та же эротическая захваченность силой. Потянуло к
сильным, взявшим в руки власть (потянуло Маяковского, потянуло Есенина,
Клюева...). Можно ли судить Марусю, захваченную страстью? Страну, полюбившую
молодца? По Шекспиру— нельзя, по Достоевскому— можно. То есть самим себя —
можно. «Это от нас приходят мечтатели с растравленными до красноты глазами, со
зрачками, устремленными вдаль, это наши видения носятся над страной и миром, как
|
|
|
смутные сны», — пишет один из современников (Марк Харитонов).
Свободу завоевали люди, веровавшие в Бога и судившие сами себя Божьим судом.
Свободу потеряли — потерявшие самих себя, утонувшие в хаосе. И каждый из нас,
потерявший себя, не нашедший себя, виноват в том, что будет завтра. Становится
одним из преступников, подготовивших завтрашнюю катастрофу.
Начало 1985 г.
Публикуя этот текст, написанный на пороге современности, я хорошо сознаю его
несобранность, неполноту и нестройность. Но что-то сквозь всю эту неполноту
сказалось. Во время внешнего застоя лучше видны (слышны? ощутимы?) глубинные
внутренние сдвиги, и, может быть, мои заметки помогут кому-нибудь сделать
следующий шаг, копнуть глубже моего.
«Гласность», 1987
Примечания
' «Вестник РХД», № 138, с.258.
2 «Вестник РХД», Na 130, с.134.
3 Читатель найдет освещение этого в книгах Б.Г.Кузнецова, В.В.Налимова и других.
К оглавлению
==200
4 Эта мысль показалась мне моим собственным изобретением. Но буквально через два
месяца, летом 1984 года, я нашел сходные идеи у Хайдеггера в его «Времени
картины мира».
5 В последние годы это нелепое словоупотребление распространилось (1990).
6 Троцкий писал в своем дневнике, что без Ленина революция бы погибла (сообщение
Фельштинского, 1990 г.).
7 Булгаков М.А. Избранное. М., 1982, с.15-16, 17-19. ° Солженицын, Сахаров и
другие сделали очень много для того, чтобы сдвинуть гору, но гора инерции все
еще остается горой. Даже сейчас, когда мы живем под флагом перестройки и само
правительство зовет к инициативе и риску. Можно только надеяться, что наша воля
к переменам выведет страну из тупика (1987). И сегодня инерция еще не побеждена.
Она только изменила форму и стала инерцией развала (1990).
9 В таком толковании слово «мессианизм» теряет свою исключительность и перестает
быть соблазном. — Г.П.
10 Воспоминания Волошина подтверждает дневник его приятельницы, госпожи Хан.—
Г.П.
" Так почувствовала февраль и Марина Цветаева:...Свобода — гулящая девка На
шалой солдатской груди.
Солдатский бунт, взрыв стихии. Ни Волошину, ни Цветаевой в голову не приходило,
что за это можно кого-то винить. — Г.П.
12 М.Волошин здесь чрезмерно сближает Петра I с Иваном IV: утопия Ивана не была
«идеалом прогресса своего времени». Но сквозь неточность выражения видна общая
перспектива: русское самодержавие лепило общество, недостаточно устойчивое само
по себе, по заморским идеалам (византийским у Ивана, западным у Петра). — Г.П.
13 М.Волошин здесь, кажется, попал в плен своей расовой схемы. — Г.П.
14 Ср. «Трагедию интеллигенции» Г.П.Федотова. Взгляды Волошина и Федотова
поразительно близки. Знал ли Федотов Волошина? Или он сам пришел к аналогичной
концепции?
15 Здесь невозможно не вспомнить Ахматову — ее портрет Сталина: «Бориса дикий
страх, всех Иоаннов злобы и Самозванца спесь взамен народных прав». — Г.П.
16 Это объяснение логически не связано с первым (о конфликте между самодержавием
и созданной им же интеллигенцией); но с более широкой точки зрения оно дополняет
его: событие возникает на перекрестке многих логик, многих цепей, причин и
следствий. — Г.П.
" Любопытно сравнить с этим вьетнамцев. Они опирались на коммунистический Китай,
но ни одному местному китайцу не дали выдвинуться. — Г.П.
" Здесь, как и в трактовке интеллигенции, М.Волошин близок к Г.П.Федотову.
Любопытно, что роль евреев в советской государственности кончилась вместе с
эпохой экспериментов. С конца 30-х годов беспокойных евреев вытеснили
флегматичные украинцы. — Г.П.
''' Волошин переводит слово «перманентный».
20 Я делал выписки из тетради (кем-то написанной), но заканчивал по изданию:
М.Волошин. Стихотворения, т.1. Париж, 1982, с.355-379.
==201
" Пастернак Б. «Охранная грамота». М., 1980, с.257-258.
= Письма В-А.Ходасевича Б.А.Садовскому. Ардис, 1983, с.97.
23 «Ленинградская панорама», 1984, с.488-489.
" Здесь и далее цитаты из «Железной мистерии» приводятся по списку, ходившему в
Самиздате. Поэма напечатана в 1990 г. («Молодая гвардия»).
25 Каросса (у Андреева) — порожденная адом материя, из которой создаются
демонические тела. Видимо, намек на прямое участие преисподней в битве. — Г.П.
26 Разновидность демонов, подобных коню Медного Всадника. На них ездят игвы. —
Г.П.
27 Гагтунгр — «имя планетарного демона нашей брамфатуры». " Полностью
демонизированная личность Сталина — редкость в мире Андреева. Даже Иуде
Искариоту он дарует спасение.
29 «И что же! Вот поразительно! Обмолчали...», «И еще один историк: «Нас не
интересует роль Парвуса в русской революции...» (А.Солженицын. Наши плюралисты,
«Вестник РХД», № 139, с. 139).
30 Каждый пункт легко развернуть: русская буржуазия не обладала политическим
опытом; придя к власти, она не нашла ничего лучшего, чем продолжать
обанкротившуюся политику царизма и т.д.
31 «Молодец».
32 Написано в конце эпохи застоя.
33 Писано в период застоя.
Очерки культурологии
==202
==203
==204
00.htm - glava10
Теория субэкумен и проблема своеобразия стыковых культур
дихотомия «национальное-интернациональное» до сих пор сковывает нашу мысль.
Реакция на национализм принимает форму абстрактного интернационализма, реакция
на интернационализм толкает к возрождению национализма. Между тем эта дихотомия
была верна (да и то относительно) только в Европе XIX — начала XX века, когда
казалось, что субнациональные культуры исчезают, а европейское мыслилось как
мировое'. Обе эти предпосылки опровергнуты жизнью. «Упадок или старость Запада
стали такой же частью современного мировоззрения, как электрон или динозавр»2 —
пишет Н.Фрей. Однолинейная схема прогресса с Европой во главе не выдержала
испытания первой мировой войны, 1918 год стал началом конца европоцентризма.
Началось изучение «культурных кругов» (Шпенглер), «цивилизаций» (Тойнби),
«коалиций культур» (Леви-Стросс)3. Наличие «культурных кругов» (глобальных
регионов) сейчас общепризнано, вошло s язык публицистики и в структуру
региональных комиссий и агентств ООН (Европа, Ближний Восток, Южная и
Юго-Восточная Азия, Дальний Восток). Между нацией и человечеством встали
какие-то новые общности. Что они собой представляют? Можно ли их рассматривать
как один тип, или они распадаются на несколько типов, в чем-то противоположных?
И как они изменили наш взгляд на всеобщую историю?
Шпенглер (с категоричностью первооткрывателя новой идеи)" считал, что всеобщая
история — иллюзия, созданная рационализмом; культурные круги возникают и гибнут,
не передавая друг другу ничего, кроме обломков, лишенных общей связи и смысла.
Это, однако, противоречит двум устойчивым пред-
Частично опубликовано в «Уч.зап.Тартуского ун-та», 1976, Na 392, и в журнале
«Diogene», 107.
==205
ставлениям, созданным религией и наукой Европы: 1) Новый Завет возник на почве,
подготовленной Ветхим Заветом, и новое (благодать) превосходит ветхое (закон);
2) процесс эволюции жизни ведет от примитивных форм к более расчлененным; и homo
sapiens выше, чем homo habilis.
Если встать на почву фактов, то процесс накопления знаний, передаваемых от
цивилизации к цивилизации, трудно отрицать. Способность к пониманию чужого (не
только по кусочкам, но и в органической целостности) продемонстрирована самим
Шпенглером, писавшим о десятке погибших культур ярко и талантливо. Пифагор
как-то понимал египтян, Бируни — Индию. Средневековье приняло от античности
христианство. Можно не называть это прогрессом; можно признать, что прогресс не
безусловен и связан с некоторыми невозобновимыми потерями; можно согласиться,
что Европа потеряла свою гегемонию. Но всеобщая история от этого не исчезла, и
Тойнби попытался придать ей новый облик. В интеллектуальной атмосфере кризиса
веры в прогресс и веры вопреки кризису возникла его метафора: цивилизация,
совершая свой роковой круг возникновения, расцвета и гибели, подобна циркулярной
пиле: вращаясь, она все глубже врезается в древесину, все ближе к центру — к
высшим духовным ценностям. И мудрость, купленная ценой страдания, передается
наследникам. Построены были и другие модели, благодаря которым историк как-то
может созерцать и циклические движения, и единую реку истории, движущуюся
(несколькими параллельными рукавами) к общему устью.
Хуже обстоит дело с уточнением понятий «культурный круг», «коалиция культур»,
«цивилизация». Все три термина (почти синонимичные) прилагаются к большому кругу
явлений, которые хотелось бы дифференцировать. Особенно расплывчат термин
«цивилизация», лишенный какой бы то ни было таксономической определенности.
Можно говорить о цивилизации Афин, Эллады, Средиземноморья, человечества. У
Тойнби практически имеется в виду крупная и устойчивая коалиция культур, но
отчетливое определение, что такое «цивилизация», никогда дано не было.
Количество «цивилизаций» в схеме английского историка менялось. Проблема страны
на перекрестке между цивилизациями не была четко поставлена. Россия сначала
получила статут цивилизации, а затем поделена между византийским и западным
миром. Таких неясностей и противоречий накопилось слишком много.
Этот комплекс вопросов имеет и историографическое зна-
==206
чение, и практически-политический смысл. По нашему мнению, без анализа его не
может быть понята ни история, ни судьба России, ни история и современное
развитие стран Азии. В прошлом Азии и Африки мы не находим ни сложившихся наций,
ни всемирных, интернациональных связей (созданных только капитализмом). А в
настоящем, рядом с процессом формирования наций, поднимаются волны
субнациональных движений (трибализм, коммунализм, регионализм)5 и движений
«паннациональных», охватывающих целые группы народов и создающих своеобразные
кусты наций. На основе паннациональных идеологий возникали даже отдельные
государства, не говоря о множестве федераций, конфедераций и других объединений.
Паннациональные общности иногда называют нациями особого рода. Так, Л.С.Сенгор
говорил о «микронациях» и о большой «африканской нации французского языка»;
приходится читать об «арабской нации» и даже о «нации ислама». С другой стороны,
теоретики «европеизма» рассматривают нацию как «окаменевшую идею», как простое
препятствие «на пути превращения в сверхнацию» (Ортега-и-Гассет). Если исходить
из слое, то «африканская нация» — это идеал национализма, а «европейская
сверхнация» — идеал космополитизма. Аберрация поддерживается тем, что на Европу
мы смотрим изнутри, и она представляется нам суперэтничной; а на Африку мы
смотрим извне, и ее этническая специфика бросается в глаза. На самом деле Европа
в целом тоже обладает известным этническим своеобразием. Это становится
заметным, как только мы взглянем на нее со стороны, глазами индийца или китайца.
То, что в одном случае называется национализмом, а в другом — выходом за рамки
национализма, оказывается одним и тем же явлением: волей к сохранению и развитию
культуры глобального региона.
Существует не только простое различие национального и интернационального, а
целая лестница этнических уровней. Проще всего проследить ее в Индии, где
писатель, живущий в Мадрасе, одновременно чувствует и осознает себя: 1) тамилом;
2) дравидом; 3)индуистом; 4) гражданином Индии; 5) афро-азиатом и 6)
представителем мировой культуры XX века; причем все эти привязанности могут
вступать в конфликт друг с другом, и то, что условно признано национальным
самосознанием, т.е. сознанием принадлежности к Республике Индии, активизируется
и заслоняет все остальное, главным образом, в периоды острых внешнеполитических
конфликтов (Индия — Пакистан, Индия — Китай).
==207
Этнические страсти (и национальные, и субнациональные, и супернациональные)
очень живучи и, видимо, долго еще будут волновать человечество. Волнуют они и
наших читателей. Статьи Л.Гумилева об «этносах»6 вызвали очень широкий, живой,
отнюдь не только академический интерес. Мы никак не можем согласиться с рядом
положений Л.Н.Гумилева. Но его интересно выслушать, с ним интересно спорить, и
читатель найдет этот спор в статье «Однониточные теории». Сама гиперболичность
суждений Л.Н.Гумилева, страстность, «пассионарность» тона обладает известным
достоинством. Она в какой-то мере передает эмоциональный контекст проблемы, поле
страстей, которым она до сих пор окружена и без которого не может быть понята.
Ибо уровень национального — это отнюдь не уровень чистого разума, и абстрактный
интернационализм всегда проходит здесь мимо чего-то очень важного.
Своеобразной параллелью к теории этносов Л.Н.Гумилева является теория культур
К.Леви-Стросса. Правда, сходство между этими двумя концепциями отнюдь не полно.
Но их объединяет важная черта: отказ от стадиальности, от какой бы то ни было
иерархии уровней культуры. Леви-Стросс смело ставит рядом достижения эскимосов,
хорошо приспособившихся к суровому климату Арктики, и Индии, создавшей
непревзойденные по глубине религиозно-философские системы7. Единственное, что
смущает французского ученого, — это проблема некоторых культур (например,
аборигенов Австралии, не изменившихся в течение 6000 лет). И здесь он
высказывает ряд интересных соображений: «Никакая культура не одинока; она всегда
существует в коалиции с другими культурами, и именно это позволяет ей
накапливать свои достижения. Вероятность возникновения особенно долгих
кумулятивных серий зависит, естественно, от широты, длительности и вариативности
режима коалиции» (с.281). «Европа в начале Ренессанса была местом встречи и
смешения самых различных влияний». Напротив, культурные контакты доколумбовой
Америки были несравненно беднее. И в результате она накопила меньше «образцов
поведения» (с. 284). В ее развитии оказались «пробелы» (с.282). «Организация,
менее гибкая и слабо расчлененная, объясняет, по-видимому, крушение их (культур
Мексики и Перу. — Г.П.) под ударами завоевателей. И решающая причина может быть
найдена в том, что американская культурная коалиция была основана между
партнерами, менее отличающимися друг от друга, чем в Старом Свете» (с.282-283).
==208
Развивая эту мысль8, Леви-Стросс приходит к интересному выводу, что способность
к прогрессу — следствие «формы общения» культур (maniere d'etre ensemble). «В
этом смысле можно сказать, что кумулятивная история (т.е. история накопляющихся
достижений. — Г.П.) — это форма истории, характерная для таких социальных
суперорганизмов, которые составляют группы обществ, тогда как застойная история
— признак неполноценного образа жизни изолированных обществ» (с.283).
Здесь К.Леви-Стросс останавливается. Связанный принципом равноценности культур9,
он не хочет идти дальше, не хочет предположить, что «коалиция культур» сама по
себе может стать устойчивым явлением, своего рода культурой. Если принять это
предположение, то разница между культурой и «коалицией культур» вообще
становится условной (в конце концов каждая культура есть «форма общения»). Тогда
противопоставление «культура» — «коалиция культур» уступает место лестнице
уровней интеграции культуры, стадиальной лестнице, отдельные ступени которой
неравноценны (по крайней мере с эволюционной точки зрения): племенной уровень
интеграции выше родового, региональный выше племенного и т.д. Тогда
целесообразно подойти к Индии или Китаю как «суперорганизмам», решившим загадку
перехода от неустойчивой «коалиции культур» (в духе доколумбовой Америки) к
устойчивой «суперкультуре» (загадка, которая перед эскимосами даже не вставала).
Тогда выдвигается проблема структуры коалиции и становится ясным, что устойчивые
цивилизации Старого Света (Запад, Ближний Восток, Южная Азия, Дальний Восток) —
явления, требующие особого анализа; и трактовка их в одном ряду с племенными
культурами эвристически нецелесообразна10.
Наличие устойчивых региональных «коалиций культур» — давно установленный факт.
Однако «коалиция» —термин, подчеркивающий скорее рыхлость и непрочность связей,
чем их устойчивость. Поэтому мы вынуждены ввести группу новых, нескладно
звучащих терминов: субэкуменальный узел, субэкумена, бисубэкумена, —
обозначающих разные типы «глобальных регионов» или «коалиций культур».
Предложенные термины могут быть раскрыты только в контексте. Но для первой
ориентировки дадим краткое определение: 1. СУБЭКУМЕНАЛЬНЫЙ УЗЕЛ — группа стран,
объединенных известной общностью культуры, более или менее «суперэтничной»
|
|
|
