 |
Теория субэкумен и проблема своеобразия стыковых культур 15 глава
|
|
|
|
расширится и не вовлечет в свою орбиту основные ценности культур Востока.
Запад (в рамках которого мы здесь рассматриваем и Россию) не раз учился у
Востока, и многие типично «западные» черты пришли с Востока (начиная с
христианства, кончая индийскими цифрами). Быть может, современная культура
модернизированных стран сумеет усвоить и другие- достижения культур Востока,
придав им «всеобщую», мировую форму. Это было бы естественным продолжением
традиций Эллады, неоднократно впитывавшей в себя мудрость Египта и Вавилона, и
других подобных эпизодов в истории Средиземноморья.
Остается прибавить несколько слов о взаимоотношениях паннациональных,
панрелигиозных и субэкуменальных общностей, а также о типологии культур,
сложившихся на перекрестке субэкумен.
Паннациональные группировки ближе к нации, чем к субэкумене. Такие термины, как
«арабская нация» и «большая африканская нация», — не простая риторика.
Панарабизм или панафриканизм обращаются не к каждому человеку, а только к арабу,
только к негру. Спор пангерманизма с панславизмом был одной из причин первой
мировой войны, расколовшей Европу. Пантюркизм и панарабизм разрушили единство
Ближнего Востока.
Время, которое на Западе называют «посленовым» (postmodern), стало временем
общего кризиса субэкумен. Их духовные вершины покоряли своих завоевателей в
Средние века. Но колониальная экспансия Европы разнесла во все стороны света
научную цивилизацию, разрушительную если не для веры, то для вероисповедания;
убеждение в безусловной истинности традиционных символов и классификаций
пошатнулось, а изнутри субэкумены крошатся на паннациональные группы. Можно
предположить, что вторая тенденция сойдет на нет (как в Европе сошли на нет
|
|
|
пангерманизм и панславизм). Однако сегодня это политическая реальность: Ближний
Восток расколот,
==221
Иран и Афганистан причислили себя к Южной и Юго-Восточной Азии, а Турция — к
Европе. Общее с арабами достояние субэкуменальной культуры оказалось слабее
национальной и паннациональной розни.
Ближе к субэкуменам панрепигиозные группировки', но полного совпадения йет. Мы
не можем отнести к Западу христианскую Эфиопию. Маргинальные культуры на юге и
востоке византийского мира стали маргинальными культурами новой субэкумены,
созданной исламом. Южноазиатская и дальневосточная субэкумены сложились как
амальгамы нескольких систем; одна из них окрашена присутствием конфуцианства,
другая — присутствием индуизма (или его наследия). Буддизм входит в обе
амальгамы как связующее звено восточной биэкумены.
Субэкуменальная и панрелигиозная общность иногда облегчают и даже направляют
формирование новой эмигрантской нации: американской (на основе субэкуменальной
общности Европы), израильской. Выходцы из Азии и Африки интегрируются в обоих
случаях с большим трудом. Попытки создать новую нацию на основе блока
мусульманских групп Индостана также имели место. Они продолжаются в нынешнем
(бывшем Западном) Пакистане.
Существует группа стыковых культур, сложившихся на перекрестке субэкумен. Она
особенно интересна в нескольких отношениях: 1) это лаборатория, в которой (на
глазах историков) продолжается процесс синтеза культурных начал и возникают
новые субэкуменальные узлы; 2) это прообраз ситуации, в которой оказались сейчас
весь Восток и вся Африка (на традиции которых наложилась вестернизация); 3) к
этой группе относится Россия, попавшая в центр истории XX века.
Анализ закономерностей развития «культур на перекрестке» может многое дать для
|
|
|
понимания общих перспектив истории. Однако такие «перекресточные» культуры, как
Индонезия, Тибет, Япония, Россия, настолько не похожи, что их и сравнивать
трудно. Только очень условно, отвлекаясь от чрезвычайно многих индивидуальных
особенностей, допустимо выдвинуть принцип сравнения: перевес стабильности (до
застоя), перевес динамизма (до неустойчивости) или равновесие стабильности и
динамизма, закрытости и открытости.
Тибет — пример культуры, достигшей стабильного синтеза автохтонных, индийских и
китайских элементов — и застывшей в своей раковине. К той же модели тяготеет
Бали. Ява, напротив, отличалась постоянной открытостью к религиозно-культур-
==222
ным движениям, потрясавшим Индию, и меняла буддизм на шиваизм, шиваизм на ислам,
как театральные декорации. Япония в иные эпохи очень открыта, в другие —
совершенно закрыта Бурное распространение христианства в южных княжествах (XVI
век) напоминает по своим темпам экспансию ислама в Индонезии, но за этим следует
режим Токугава. Через два с половиной века центральная власть, закрывшая страну,
так же решительно открывает ее (реставрация Мэйдзи). Нечто сходное было в
истории России (закрытость Московского царства и реформы Петра). В периоды
закрытости самодержавие добивается религиозно-культурного единства, и страна,
вновь открытая, вступает в международное общение как неделимое целое. Однако
этим сходство Японии и России, пожалуй, ограничивается. Япония и в раннее
средневековье то поглощает чужое, то замыкается и осваивает его (подобно
актинии, с которой ее сравнивали). Островное положение, защищенное «божественным
ветром» (развеявшим монгольскую армаду), и близость к первоклассному центру
культуры (из которого можно было черпать и китайскую и индо-буддийскую мудрость)
позволяли сохранять инициативу в процессе аккультурации. История Японии —
биография, развивавшаяся по своей собственной внутренней логике. История России,
с ее открытыми границами на западе, юге и востоке, — скорее судьба, ломавшая
едва сложившиеся культурные связи и круто заменявшая их другими (тоже
недолговечными). В решающие века своего формирования Россия остается без главной
|
|
|
своей наставницы (Византии), с идеей Третьего Рима, но без достаточных
культурных ресурсов для его создания. Нельзя считать самодурством решение Петра
связать Россию с Европой; но методы Петра были ужасны, и травмы, нанесенные им,
оказались не менее долговечны, чем благодетельные следствия новых культурных
контактов (вдохновивших одну из величайших попыток вселенского синтеза в
литературе XIX века). Положение России на перекрестке ВСЕХ субэкумен, отвлеченно
говоря, чрезвычайно благоприятно (это отметил еще Чаадаев); но непосредственно
Россия во многие эпохи общалась с отдаленными перифериями культурных миров: не с
Византией, а с Балканами; не с Багдадом, а с Сараем; не с Западом, а с Кукуем
(Немецкой слободой). Относительная тактичность реформ Мэйдзи сравнительно с
реформами Петра можно объяснить тем, что в канун Мэйдзи 40-50% японцев (мужчин)
были грамотными и сельские школы развивали в народе,дух соревнования. В России
народ был неграмотным и относился с упорным недоверием к всевластному
государству
==223
(признавая его своим только как организатора обороны, на войне). Петр не
создавал традиции, заставлявшей энергичного администратора «писать свои декреты
кнутом» (Пушкин о Петре); он только продолжил эту традицию.
Петровский надрыв повернул к Западу только верхний слой общества и оставил под
ним старое противоборство начал, стянутых обручем самодержавия. После Февраля
1917 года обруч был сброшен; и тотчас вырвался наружу хаос, выходом из которого
стал однопартийный режим.
Ни в один период своего развития Россия не входила полностью в определенный
культурный круг (как нестыковые страны). Господствующее влияние никогда'не было
единственным и никогда не царило больше 200-300 лет, а потом сменялось чуждым.
Отсюда русская широта, но также и русская шаткость (Леонтьев), беспочвенность
(Достоевский). Дух утопии, сам по себе беспочвенный, витал над землей, ища
беспочвенной почвы, чтобы облечься плотью, и нашел ее в России.
Здесь снова кое-что может дать аналогия с Индонезией. Чтобы сделать ее понятной,
|
|
|
приведем несколько выдержек из трудов замечательного религиоведа и социолога
Клиффорда Герца. Мне кажется, они демонстрируют нам подобие русской широты,
доведенной до предела и, может быть, до гротеска.
По словам Герца, даже ислам не смог внести единства в яванский калейдоскоп.
Индонезия — «наследница полинезийской, индийской, мусульманской, китайской и
европейской традиции и, вероятно, имеет больше священных символов на квадратный
фут, чем любая другая страна», — пишет Герц. Сукарно с его эклектизмом, с его
попытками соединить самые разнородные идеи в «пандоктринальную государственную
религию», отнюдь не был здесь случайным, нетипичным явлением. Результатом его
«политики напоказ» (возрождавшей, по мнению Герца, традиции «политического
театра» средневековой Явы) был, однако, нарастающий хаос, «кафкианский лабиринт
Верховного консультативного совета, Национального управления планирования,
кабинетов из сорока министров и временных консультативных ассамблей, увенчанных
пожизненным президенством»21. Вся эта гигантская пирамида, извергавшая «поток
сокращений, лозунгов, воззваний и прокламаций», оказалась совершенно
беспочвенной и рухнула за несколько дней в сентябре 1965 года.
По словам Герца, «разнородность индонезийской культуры и (разнородность. — Г.П.)
современной политической мысли.. накладывались друг на друга, создавая
идеологическую ситуа-
==224
цию, в которой на одном уровне господствовало абстрактное согласие, что страна
должна дружно штурмовать высоты современности, так же дружно не отрываясь от
своего наследия; а на другом уровне нарастало несогласие, в каком направлении
следует штурмовать высоты и в чем суть национальных основ» (с. 330). После
независимости это привело к расщеплению активных слоев населения на группы,
расходившиеся друг с другом почти во всем, кроме самых общих лозунгов. И
подавленное взаимное раздражение — одна из причин необычайной жестокости, с
которой в Индонезии совершаются политические повороты.
«Невероятно дорогой ценой, которую не стоило платить, индонезийцы, быть может,
обнаружили... глубину своей разобщенности, внутренней противоречивости и
дезориентации. Будет ли доказательство убедительным для них (учитывая ужасающий
характер подобных разоблачений), остается вопросом; и это центральный вопрос
индонезийской политики нашего времени» (с.333-334).
Сравнение с Индонезией и Японией не должно пониматься как тождество. Россия в
чем-то похожа на обе эти страны, не будучи в целом похожа ни на одну из них; да
и сами они вовсе не тождественны друг другу; следовательно, сходство каждый раз
|
|
|
частичное, проясняющее только один какой-то аспект культуры. Но при известной
осторожности сопоставления России с различными стыковыми культурами кое-что
дают. Пример Японии позволяет понять закономерность в чередовании периодов
открытости и закрытости. Пример Индонезии позволяет лучше понять опасности,
вытекающие из крайней разнородности культурных основ. Каждый пример открывает
то, что другой пример скрывает. Индонезийский — обнаруживает то, что в России
власть (за исключением периодов смуты) держит в своем железном кулаке скрытый
хаос. Надо быть слепым и глухим, чтобы не расслышать у Тютчева, Достоевского,
Толстого дыхания хаоса. В этом дыхании — ив его преодолении, в создании
художественного космоса — величие русской литературы XIX века с ее
«онтологическим реализмом». Но русская администрация отнюдь не обладает
талантами русских писателей. И за ее «инерцией страха», боязнью перемен
скрывается чувство бездны.
Эти слова — не призыв к отказу от риска. Но призыв к хорошо обдуманному риску.
Историческая энергия в России есть. Россия первой преодолела барьер
слаборазвитости. Но петровский, ленинский и антиленинский стиль движения,
основан-
8—618
==225
ный на слепой вере в спасительную силу тех или иных символов (Запада,
социализма, самодержавия, народности), грозит катастрофой. Конь, еще раз
поднятый на дыбы, может обрушиться в бездну. Анализ опасности, которыми грозит
крутой поворот, сделан в других статьях. Здесь мы хотим ограничиться несколькими
словами: чтобы пройти над бездной, нужны не только смелость и вера в себя. Нужны
еще трезвый ум и способность менять выбранное направление. Формы исторического
процесса (сравнительно мягкие и почти невыносимо резкие) зависят от очень многих
причин; но разум при любых условиях сохраняет свою задачу: без гнева и
возмущения исследовать ход вещей.
Начало 70-х годов
Примечания
' «Тоска по мировой культуре» Осипа Мандельштама не означала интерес к Индии,
Китаю или Японии; это была тоска по европейской культуре. Напротив, индийские
историки называют первую и вторую мировые войны «европейскими гражданскими
войнами». Для них Европа — нечто вроде нации.
2 Frye N. «The decline of the West» by Oswald Spengler. «Daedalus». Cambridge
(Mas), 1974, Vol.103, N1, p.7.
3 Очень интересные наблюдения о взаимозависимости субнациональных культур
высказаны также Т.С.Элиотом. См. Eliot T.S. Notes toward the definition of
culture. L, 1948.
4 Гегель называл это «неразвитой напряженностью принципа».
5 Так в Индии называют сепаратистские движения в отдельных штатах.
6 В его трактовке — это и социальные группы, и вырастающие из них нации.
7 Levi-Strauss С. Dinamique culturelle et valeurs. Jn: Approches de la science
du developpement socio-economique. P., 1971, p.271-272.
8 Чрезвычайно нам близкую. «Культурная коалиция» — термин, который мы вполне
можем принять как общее наименование для субэкумен, субэкуменальных узлов и т.п.
9 Выдвинутым, по-видимому, в споре с расизмом и полемически заостренным.
10 По крайней мере для историка; точка зрения этнолога или моралиста может быть
иной. Существенно, что К-Леви-Стросс — этнолог и несколько руссоист.
" Эти проблемы разрабатыались Т.П.Григорьевой, Е.В.Завадской и автором статьи.
12 В одном из своих выступлений (в редакции журнала «Декоративное искусство»,
1972) Л.Н.Гумилев приводил различие церкви, мечети и пагоды как бросающийся в
глаза пример этнической определенности искусства. Однако бросается в глаза, что
и мечеть, и церковь «супе-
==226
рэтничны»; это примета не этноса (персов или арабов, испанцев или французов), а
глобального региона, субэкумены. И так во всем, вплоть до орнамента.
Субэкуменальное господствует над этническим.
13 Ср. нашу статью «О причинах упадка буддизма в средневековой Индии».
" В истории ислама Коран постепенно занимает место второй ипостаси: он совечен
Аллаху и (как Веды) предшествует небу и земле.
15 Хотя есть метафора сексуальная. Инь и ян — первоэлементы бытия в китайской
метафизике — соответствуют женскому и мужскому. Но они безличны. Индивидуальной
любви, как между Амуром и Психеей, между ними нет.
16 Ср. работу Е.В.Завадской «В.М.Алексеев о философско-эстетическом ареале
слова». — В сб.: Литература и культура Китая. М., 1972.
17 Как показали анкетные опросы, современные индийцы до сих пор путают
национальность (например, бенгальскую) с джати (кастой).
" Jansen N.B.a. Stone L. Education and modernization in Japan and England.
«Comparative studies In society and history». The Hague, Vol.9, №2.
" Дочерняя цивилизация может, однако, ЗАБЫТЬ о своем ученичестве, как арийцы
Индии, чжоуцы и византийцы.
20 Этот комплекс ощутим и в нынешней Японии, и он сказывается на ее отношениях с
Китаем.
21 Geertz С. Afterword. In: Cultire and politics in Indonesia. IthacaLondon,
1972, p.321.
8*
==227
00.htm - glava11
|
|
|
