 |
Россия на перекрестке культур 8 глава
|
|
|
|
доме повесили часы (дешевые ходики) и отрывной календарь, с которого каждый день
аккуратно срывался один листок (какой надо). Автор статьи вспомнил, что в
городах Нигерии он видел календари,
==308
но с них либо срывали все листки сразу, либо не срывали вовсе. А часы если и
были, то показывали бог знает что. Калькуляционное время, чувство, что время
—деньги, позволило общине Святых Апостолов в Айеторо за несколько лет создать
микроэкономику западного типа, с уровнем жизни, намного более высоким, чем у
соседей. А начинали с мотыгой. Другой пример: читая индийские газеты, никогда не
находишь даты, когда произошло событие. Пишут по-английски, но думают
по-индийски: недавно. Дату (выступления премьера и т.п.) находишь, взяв в руки
английский или американский журнал. И в этой мелочи видна отсталость индийской
экономики.
Я представляю себе трясину нашей отечественной экономики и думаю: как подымать
ее, если потерять и то (довольно чахлое) чувство калькуляционного времени,
которое мы нажили? Головоломка состоит в том, что для восстановления связи с
вечностью время надо как бы остановить. И в то же время, чтобы жить во времени,
его нельзя останавливать. Поворот к новому темпу, к новому стилю развития может
сделать только Запад в целом (включая Россию), мир в целом. Попытка остановить
одну страну либо провалится, либо (в случае маловероятного успеха) повторит
судьбу Тибета.
Этого, к сожалению, не видно с четвертого уровня рассмотрения истории —
антропоморфного. Здесь все уникально. Каждая личность уникальна, и уникальна
национальная, соборная личность. Неповторимы и непередаваемы немецкая
задушевность, русская широта, японское «чувство чая» и то, что «негр думает,
|
|
|
танцуя» (Сенгор).
Существует своего рода уникальная историография, посвященная неповторимым чертам
исторического события, исторического героя, исторического народа. Лучшие
сочинения в этом жанре приближаются к портрету в живописи и роману в литературе.
Опыты поэтической историографии сохраняют свою ценность даже для читателя,
который понимает, в отличие от Д.С.Лихачева, что многие русские черты
встречаются по всей Азии и Африке и отсутствуют только на Западе. Это неважно.
Все всегда уже было, но все всегда было не так (с другими интонациями,
оттенками). Человек остается личностью и тогда, когда мы отнесем его к
известному типу. Кромвель — это Кромвель, а Наполеон — это Наполеон. И так же
остается неповторимо своеобразной национальная личность.
Есть, наконец, точка зрения, с которой историография вообще немыслима. Для
узника Колымы или Освенцима, для последнего из праведных А.Шварцбарта и для
девочки из «Котло-
==309
вана» А.Платонова истории нет. Их личная судьба упирается прямо в вечность.
А.Белый в начале революции писал о «великом трусе» (землетрясении, геологическом
перевороте). О.Мандельштам ответил ему: Мне на плечи кидается век-волкодав, Но
не волк я по крови своей.
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, Ни кровавых костей в колесе, Чтоб
сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе...
Наверное, можно выделить и логически обособить значительно больше масштабов и
точек зрения, чем я это сделал12. Но нечто все время ускользает от ума: история
в целом. Построение модели моделей вряд ли удастся. Разум не в силах перешагнуть
через свои противоречия. На это способно только воображение. И оно схватывает
общую картину в мифе.
Мой миф — клубок духовных сил; может быть, созданных нашей духовной жизнью;
|
|
|
может быть, совечных миру... Этот клубок подхватывает отдельных людей и целые
народы, превращая их в свои «человекоорудия» и приобретая взамен отпечаток их
личности. Герои истории — ее рабы, пленники исторических духов, идей, символов.
След, оставленный Наполеоном, — плата за проданную истории душу. Харизматический
лидер, пассионарий велики только по историческому счету сравнительно с мнимыми
героями, которые задач истории не понимали и плыли в вихрях времени, как щепки,
воображая, что держат в руках руль корабля. Наполеон велик сравнительно со
взяточниками из Директории. Но сравнительно, с сильно развитой личностью, идущей
сквозь историю, Наполеон —духовное ничтожество.
Сильно развитая личность идет сквозь время к вечности, не по периферии круга, а
к центру. Царствие ее — не от мира сего, не на поверхности, а в глубине: как у
Будды, как у Христа. Освобожденный дух проходит сквозь исторические победы и
исторические поражения, как подвижник сквозь видения — не принимая их и не
отвергая, не давая схватить себя.
Освобожденный дух понимает ложность всякой единственно истинной религии, всякой
единственно истинной доктрины.
К оглавлению
==310
Ибо такие доктрины превращают своих адептов в рабов, как это сделалось с
марксистами и завтра может случиться с антимарксистами. У освобожденного духа
нет исторических счетов, нет желания найти виноватого и осудить его. Он помнит
слова Христа на Голгофе: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят». Ибо
те, кто на авансцене истории, —ее рабы, и недостойно свободному человеку
судиться с рабами.
С этой точки зрения я пытаюсь по мере своих сил подойти к решению всех великих
исторических вопросов — о причинах событий, об ответственности, о вине. Я
спрашиваю: кто виноват в распятии Иисуса Христа? Что к этому привело?
Предательство Иуды? Перестраховка Пилата? Кайафа и Анна с их религиозным
национализмом? («Лучше один человек погибнет, чем весь народ...» — это и сейчас
повторят многие почвенники.) Или Христос распят за грехи всего человечества по
вечной воле? И событие это родилось в глубине истории, созревало тысячи лет и
только свершилось в царствование Тиберия кесаря, при Понтийском Пилате?
|
|
|
Я думаю, что к распятию вели вихри вихрей и человек мог только выбрать роль в
предустановленной драме, но не изменить ее ход и исход. Как разбойники, распятые
одесную и ошую, могли сделать и сделали свой выбор: один язвил Христа, другой —
попросил его благословения. Но ни тот, ни другой не могли изменить судьбы
Христа. Только свою собственную.
Двенадцать апостолов услышали слова Христа: «Один из вас предаст меня». Предал
один. Мог бы предать и другой. Тот, кто предал, погубил себя (все равно почему,
по каким дорожкам дьярол проник в его душу). Но если бы никто из апостолов не
предал — разве Христос спасся бы? Все равно его бы схватили, отдали властям и
распяли. Не так трудно найти и схватить человека, который проповедует на
площадях. Никакой необходимости в Иуде Искариоте не было. Была необходимость
появления Христа рядом с тысячами Иуд, необходимость луча святости в царстве
грязи. Необходимо было врачу прийти к больным. И почти неизбежно, что врач,
пришедший в чумной барак, погибнет. А Иуда или кто другой ускорил его гибель —
не все ли равно? Иуда сделал свой личный выбор. Судьбы человечества он не
изменил. Уникален Христос, а Иуда, готовый предать Христа, всегда найдется.
Так и с любым историческим событием. Мировая война могла начаться в 1906-м,
1909-м, 1911 годах. Она началась в 1914 году из-за выстрела Гаврилы Принципа.
Ну, а если бы осечка? Тогда война началась бы несколькими годами позже. Но она
==311
началась бы. Герцен предвидел мировую войну за несколько десятков лет. Он
говорит защитникам «порядка», раздувавшим шовинистическое безумие, чтобы
задержать развитие социалистических утопий: «Будет вам война Семилетняя,
Тридцатилетняя...» А война вытолкнула в реальность то именно, от чего
национализм должен был спасти: утопию. Удесятерила порыв к утопии и дала ему
победить. Именно война 1914-1918 годов превратила историю в невыносимый кошмар.
И спасением от этого кошмара показалась социалистическая утопия. Оказавшаяся
сверхкошмаром.
|
|
|
XX век требовал перехода к более высокой организованности, к увеличению роли
государственного и международного регулирования. Но этот поворот мог иметь
реалистический характер (постоянно поверяемый опытом) и характер фантастический,
пренебрегающий опытом во имя единственно правильной мнимонаучной идеи. При
попытке вколотить эту утопию в жизнь непременно что-то не выходит. И непременно
кажется, что виноваты злодеи: классовые враги, вредители, двурушники,
космополиты... И время от времени общество, зараженное вирусом утопии,
охватывает судорога кампании по ликвидации врагов, вредителей, двурушников... И
на первое место выдвигается провокатор, которому утопия, собственно, ни к чему,
а главное — сами судороги, мучения миллионов и власть мучить миллионы людей. А
потом, когда судороги кончаются и страна лежит в изнеможении, и гниет, и
заражает мир тлением, нет сил преодолеть инерцию царства химер, возникшего от
брака утопии с реальностью. Все это мы увидели. Все это мы испытали и, испытав,
поняли. Но увидели и поняли задним числом, после эксперимента, совершенного
дедами.
Можно теперь винить сколько и кого угодно: либералов, революционеров, инородцев,
Григория Распутина, царицу, царя. В конце концов, при самодержавном правлении от
царя очень многое зависит. Больше, чем от всякого другого. Так что если виноват
в разрухе один человек, то прежде всего Николай Второй. Неумный, безвольный,
колеблющийся, не способный ни самостоятельно править (распустив Думу), ни стать
конституционным правителем, поручив прогрессивному блоку сформировать кабинет, —
он то уступал, то брал назад уступки, и сам втянул либералов в борьбу за власть,
открывшую дорогу смуте.
Однако и Николай, и Милюков, и царица, и Керенский (которого она хотела
повесить) виновны не больше, чем медсестра,
==312
ушедшая поболтать от смертного одра. Если бы воображаемая сестра примерно
выполнила свой долг, — умирающий все равно не выздоровел бы. Последний император
Византии был мужественным воином и отчаянно защищал Константинополь, но Византия
пала. Антонины на целый век задержали упадок Рима — но не остановили его. Мудрые
правители не могут следовать один за другим непрерывной цепью. В конце концов,
всегда найдется Коммод (развратный сын добродетельного Марка Аврелия), при
котором процессы распада пойдут вскачь. А в XX веке шло несколько таких
процессов, обрекавших Российскую империю на гибель.
Распадались все традиционные империи. Утопия стала материальной силой. И из
смуты рождались новые, идеологические империи. Можно было задержать болезнь (как
|
|
|
лекарствами, облучением, ножом задерживают рост раковой опухоли). Но шансы на
полное выздоровление были ничтожны и граничат с вероятностью чуда.
В 1917-1918 годах распались три империи. Это не простое следствие неудачной
войны. Россия, Турция, Австрия проигрывали раньше войну за войной, не
распадаясь. А в XX веке распались и колониальные империи держав-победительниц.
После победы, несмотря на победу, Англия уходит из Индии, Голландия из
Индонезии... Франция пытается удержать Вьетнам, удержать Алжир — но ничего не
выходит.
А утопия? Идея утопии существует, по крайней мере, с XVI в. Но она витала над
историей Западной Европы как облако, как сон. Реальная история Запада шла так.
что не располагала выпрыгивать из нее. Безумие левеллеров и Робеспьера быстро
исчерпало себя. Гракх Бабёф со своим заговором равных— одиночка. Только в
развитии незападных стран, в процессе вестернизации, выворачивания из своей
собственной исторической колеи, возникло некоторое состояние беспочвенности, в
котором утопия могла показаться наукой и захватить активное меньшинство,
способное поставить других на колени. Идея утопии побеждает не там, где она
долго вынашивалась, не в Англии, Франции, Германии, а в России, Китае, во
Вьетнаме — и может оказаться притягательной (после всего исторического опыта
России) в Гвинее, Анголе, Эфиопии... Эта идея и на Западе сливалась иногда с
волей к власти; но на Западе не было традиций русской революционной
интеллигенции, русского бунта и русского административного восторга, веры во
всегомущество государства, живой памяти Ивана IV и Петра I. Что-то подобное было
в
==313
Китае (Цинь Шихуанди, Ван Ман, Ван Аньши), и Китай подхватил русский опыт. В
России и в Китае утопия вдохновила великих политиков: Ленина и Мао. На Западе
крупные политики — не коммунисты.
Я не буду описывать в подробностях, как золотой сон утопии, при попытке
осуществить его, превращался в шигалевский кошмар. Я намечаю процесс только в
самых общих чертах. Достаточно этого, чтобы увидеть, какие гигантские
исторические силы пробивались сквозь безвольные шатания Николая II и
самовлюбленное красноречие Милюкова или Керенского. Все почти актеры на
исторической сцене 1916-1917 годов жили в прошлом: Николай — в XVIII веке,
прогрессивный блок— в XIX, а шел уже XX, и единственным политиком, понимавшим,
что он живет в XX веке, был Ленин. Потому он и выигрывал... Хотя сейчас, когда
идея утопии в России выдохлась и внушает отвращение, трудно понять, что Ленин в
нее верил и что миллионы людей заразились этой верой и не хотели видеть все
более голой борьбы за власть, вырвавшейся из подсознания в сознательную
деятельность большевизма.
Это не панегирик победителю, это даже не оправдание. Просто объяснение.
Заниматься историей — это видеть живых людей, их идеи и их страсти (прячущиеся
под идеями), и в то же время угадывать дух, веющий из глубины, великий дух,
наполняющий паруса одних кораблей и оставляющий в дрейфе другие. Понимание силы
ветров не изменяет нашего отношения к капитану и к команде корабля. Одних мы
любим, других — нет. Но становится легче понять, почему корабль не пришел в
гавань. И легче выполнить заповедь: не судите и не судимы будете.
1970-1982
Примечания
' Rothermund D. Geschichtswissenschaft und Entwicklungspolitik. —
«Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte». Stuttgart, 1967, Jg. 15. Hf. 4,5, S.
325-340.
2 Kant I. Idee zur einer allgemeinen Geschichte im weltbiirgerlichen Absicht
(1784). — In: Kant 1. Die drei Kritiken. Stuttgart, 1949, S.460 ff.
Или как философскую школу, делающую ударение на логических исследованиях;
например, ньяя-вайшешика.
4 Ср. мои статьи по теории субзкумен. а также «Шэньши как тип средневекового
книжника». — Сб. История и культура Китая. М., 1974, с.362-384.
==314
5 Niebuhr R. The structure of nations and empires. N.Y., 1959, p.7.
6 Кодом культуры можно назвать устойчивые элементы, определяющие поведение:
систему ценностей, характер языка и символики, взаимоотношения логического и
мифопоэтического, характер логики и т.п. Если код не изменился, сдвиги
поверхностны и сойдут на нет.
7 Это место, изложенное в 1968 г. в Институте истории, вызвало горячие
возражения.
На этом обрывается рукопись примерно 1970 г. (только слегка отредактированная в
1981-1982 гг.). Дальнейшее заново написано по сохранившимся тезисам.
' Ср. также несостоявшуюся роль Дикой дивизии в 1917 году и вполне состоявшуюся
роль бана Елачича в Австрии в 1848 году.
'° Если не играть словом «этнос» и не называть этносом любую новую социальную
группу, в том числе школу импрессионистов, как делает Л.Н.Гумилев, то японцы
XIII в. не перестали быть японцами.
" Можно прибавить к этому руководителей Французской революции. Никто из них не
обладал безусловной харизмой.
" Этот постскриптум целиком написан в 1981-1982 гг.
==315
00.htm - glava14
Троица Рублева и тринитарное мышление
Три ангела под мамврийским дубом (Троица ветхозаветная) — один из самых
поразительных сюжетов византийской иконописи. Даже посредственные реплики
вызывают глубокий отклик. Напротив, я не знаю ни одного хорошего воплощения
Троицы новозаветной (в виде седобородого Отца, чернобородого Сына и голубя —
Святого Духа). В самом каноне Троицы ветхозаветной есть какое-то чудо, какое-то
прикосновение к тайне. А в Отце и Сыне с голубем этой тайны нет. Непонятно,
почему такую грубую и незаконченную композицию1 любят заказчики. Видимо, очень
хочется ясно видеть, кто есть кто.
Композиция Троицы ветхозаветной — одна из последних вспышек эллинского
художественного гения. Так же как интеллектуальная икона Троицы, т.е. Символ
веры и связанные с ним догматы, — последний великий взлет греческого
философского гения. Языковой барьер отделил древнюю Русь от глубин византийского
богословия (об этом писал Г.П.Федотов)2, но от «умозрения в красках» (Трубецкой)
языковой барьер не ограждал, и русская иконопись не уступает греческой. В
создании образа Богоматери византийцы остались непревзойденными. Но так же не
превзойдены рублевский Спас и Троица. Судя по репродукциям, ничего лучшего и
даже равного в Византии не было.
Принято подчеркивать национальные особенности русской иконы. Я думаю, что наций,
в строгом смысле слова, во время расцвета русской иконописи (XIV-XV вв.) не
было. Был единый культурный круг православия с единым — созданным византийцами —
каноном иконописи. Рублев кажется мне ближе к Византии (к Владимирской Божией
Матери, например), чем к несколько вольному, красочно яркому искусству
новгородцев и псковичей (где чувствуется скорее сходство со средневековым
Западом). Но было что-то в воздухе времени, давшее искусст-
==316
ву Рублева новое дыхание. Может быть, надежда, иссякшая у греков?3
И Спас и Троица Рублева суть Спас и Троица, а не символы единства Руси. Однако
очень может быть, что молитва у рублевской иконы помогла Дмитрию Донскому
собрать полки против Мамая. И сейчас созерцание Троицы, может быть, внесет
бесстрастие духа в наши споры. Великие святыни не создаются для национальных или
других политических целей. Но именно по своей воплощенной божественности, по
своему общечеловеческому призыву они могут укрощать распри, вдохновлять
мужество, объединять и мирить.
Вернемся, однако, к нашей мысли: даже второстепенные реплики Троицы
ветхозаветной дают чувство прикосновения к великой тайне. А двое мужчин с
голубем не трогают сердца, не захватывают. Мы сразу понимаем, что голубь,
порхающий над Отцом и Сыном, обозначает Святой Дух; но мы не чувствуем
присутствия Святого Духа.
Совершенно ясно, кто есть кто. Достаточно бросить беглый взгляд. И большего вы
не увидите.
Наоборот, Троица ветхозаветная неотразимо покоряет и приковывает к себе. Чем
дальше, тем больше вы погружаетесь в наплывы смысла, в море оттенков духовной
жизни, ощутимых и невыразимых. Вы познаете, но что? Это никогда нельзя выразить
до конца. Что-то в вас входит, что-то превосходящее вас и покоряющее вас. Перед
вами открываются глубины бытия, но их не осмыслишь, не перескажешь. Невозможно
даже ответить на простой вопрос — кто есть кто. Больше того. Человек,
действительно чувствующий рублевскую Троицу, непременно чувствует и то, что
вопрос кто есть кто здесь праздный и отвлекающий от сути, что неслиянность и
нераздельность ангелов — самая суть дела; а начав различать, мы тут же превратим
Троицу «в трех коров», как выразился Мейстер Экхарт.
Именно этот вопрос был задан от имени царя Ивана IV Стоглавому собору: который
из ангелов Христос? Кого подобает писать в нимбе с перекрестьем? Вопрос содержал
в себе нелепость и кощунство, не замеченные ни царем Иваном, ни отцами Собора.
Смысл нимба с перекрестьем — превосходство чести, которое дается Христу перед
окружающими Его апостолами или святыми. Но ипостаси равночестны; так что надо бы
писать с перекрестьем все три лица, всех трех ангелов; такие реплики Троицы
есть, но их немного. Собор ответил, что Христос — средний ангел, сидящий выше
двух других; писать с перекрестьем надо его. Это очень любопытное
==317
решение. Речь идет, правда, не о догмате (к словам Писания древние русские люди
страшились прикоснуться), но о толковании иконы. Однако икону чувствовали тогда
сильнее, чем туманные формулы богословия, и соборное решение — своего рода
догмат поместной церкви, поставившей Сына даже не рядом с Отцом (как сделали
католики, преданные анафеме), а выше Отца. Ибо положение фигуры на иконе имеет
богословский смысл.
С решением Собора согласился и видный искусствовед, проф. В.Лазарев. Он также
считает возможным однозначно определить кто есть кто и признает Христом среднего
ангела; ибо рука этого ангела ближе к чаше, обозначающей жертву, а чертами лица
он похож на рублевского же Спаса. По-моему, в рамках рублевского творчества
средний ангел скорее похож на архангела Михаила, но главное не это. Если
говорить о сходстве, то прежде всего три ангела удивительно похожи друг на
друга. У всех почти одно лицо — в разных поворотах, в разных духовных
состояниях. Кроме того, на кого же и походить, кроме Христа? Бога не видел
никогда и никто, Святого Духа также. И Спас — не портрет Христа, а символ Бога
во всех Его ипостасях. Образ Спаса дает в Сыне почувствовать Отца и веяние
Святого Духа. Антоний Блюм ссылался на богословскую традицию, признававшую в
Иисусовой молитве обращение ко всем трем ипостасям, хотя непосредственно там
обращение только к Сыну Божьему, и есть другие молитвы, обращенные к Отцу и
Святому Духу. Тем более можно и нужно говорить о символическом присутствии всех
трех ипостасей в иконе. Что касается расстояния между рукой и чашей, то перст
среднего ангела, обращенный к чаше, можно понять и как указующий жест, как
повеление взять чашу. А руки левого ангела как бы в напряжении, в готовности
взять ее.
Наконец, поиски сходства легче начать, чем кончить. Я прошу у читателя извинения
за этот несколько грубый прием, но попробуем пойти по дороге, указанной проф.
Лазаревым, и подумаем, на кого похожи другие ангелы. Мысленно закроем среднего и
взглянем на них. Правый (от нас) весь погружен в созерцание. слушание-вбирание
чего-то огромного, как голос из бури, нарастающего изнутри. Глаза полузакрыты:
ангел глядит в Царствие Божие, которое раскрывается в духе. Иногда его лицо
кажется запечалено страданием; но это страдание экстаза, по ту сторону просто
страдания и просто радости, чувство блаженства на грани разрыва сердца и смерти,
радость-страдание.
==318
Я знаю это суживанье глаз
И взгляд, направленный к оси незримой -
Не на себя, а внутрь себя. Не мимо
Земных вещей, а сквозь земные вещи, внутрь нас.
Вдыханье мира. Втягиванье в свод.
Я знаю это застыванье — лед, Невозмутимость, полнота покоя...
Снаружи смерть всецелая. А там, Внутри — как в небо чистое, пустое, Всецелость
жизни входит внутрь к нам...
Левый ангел уже побывал во всецелости — и выходит из нее. В глазах, взглянувших
на наш мир, — тихая, грустная, но непреклонная решимость. Чем больше
вглядываешься, тем больше видна эта непреклонность, этот огонь веры. Если ктото
из ангелов — Слово, то именно левый. Кажется, что сейчас он заговорит — и весь,
всем собой станет Божьим глаголом.
Если тихое восприятие женственно, а слово, мысль, действие — мужественны, то
правый ангел — воплощение женственности духа, левый — его мужской, творческой
силы. Отымем у правого ангела крылья, оденем в мафорий, покроем платком голову —
и перед нами Богоматерь, принимающая «страстную весть». А левый — вестник Творца
— Гавриил.
Если теперь снова посмотреть на среднего и попытаться решить, чего в нем больше
— женственности или мужества, святого восприятия или святого порыва, то мне
кажется, что ни то, ни другое в нем не перевешивает. Средний ангел как бы парит
над порывами из мира внутрь и изнутри в мир, над радостью и над страданием, над
всем, что может быть названо. Правый готов упасть в обморок, левый — встать и
заговорить, средний ангел — в покое, глубину которого ничем не возмутить; в
точке равновесия между страстным вниманием и страстной волей. Вспоминаются слова
Евангелия от Фомы: если не позабудете разницу между мужским и женским, не
войдете в Царство.
Можно ли считать этого среднего ангела Христом? — И да, и нет. В нем есть и
Христос, Христос во славе, созерцающий с небес, как Гавриил приносит весть о Его
рождении... Или созерцающий, из недр Отца, Свою же готовность пойти на крест В
обоих случаях Христос во славе, средний ангел, неразрывно сливается с Отцом. При
таком чтении символов легко возникает приближение к Троице, которую представлял
себе Мохаммед (упрекая христиан в многобожии): Отец, Мать и Сын. Если вспомнить
огромную роль, которую Богоматерь играет в куль-
==319
те, и совершенно ничтожную роль Святого Духа, толкование Мохаммеда естественно.
Не зная богословия, судя только по литургии, по молитвам христиан, по их
иконописи, трудно представить себе, что третья ипостась — Святой Дух. Третье
место (а иногда даже второе) в христианском культе занимает Дева Мария.
Положение Святого Духа напоминает положение Брахмы, отодвинутого в дальний угол
Вишну и Шивой.
С точки зрения догматического богословия, представление Мохаммеда о Троице
должно быть резко отвергнуто. Но оно выразило собой дух практического
христианства. Замена одной из ипостасей вечно женственным — постоянная
тенденция, выступающая то в крайностях православного учения о Софии, то в
экстатической мариологии4.
Теперь отбросим все прежние ассоциации и еще раз посмотрим на икону, на правого
ангела. Можно увидеть в нем не женственность, а жертвенность. Агнца, готового к
закланию. Тогда правый ангел определился бы как Исаак, а левый, полный
решимости, — как Авраам, готовый занести нож над своим единственным сыном. Отец,
вдохновленный на жертву, и Сын, кротко готовый к жертве. В решимости левого
ангела — вся творческая энергия Отца, которую может вместить в себе человек.
Средоточие творческой энергии в рублевской Троице — не средний ангел, а именно
левый. И можно считать его образом Отца, но только отчасти. Если это просто
Отец, то опять не выходит православной Троицы. Опять Христос во славе (средний
ангел) созерцает, как Отец приносит Его, страдающего, в жертву. Опять две
природы Христа стали ипостасями, вытеснив в незримую глубину Святой Дух.
Я должен признаться, что разница между природой и ипостасью не кажется мне
безусловной, непреодолимой. Эти категории, в моем понимании, тоже единосущны и
равночестны. Неслиянность и нераздельность (форма связи, осознанная в спорах о
двух природах Христа) целиком относится и к отношениям ипостасей (они тоже
неслиянны и нераздельны). Можно указать на талантливую ошибку, сравнимую с
ошибкой Мохаммеда: Г.Д.Гачев в одном из своих рассуждении относит догмат о
неслиянности и нераздельности именно к ипостасям и приписывает его
Константинопольскому и Никейскому соборам. Такие ошибки часто выявляют
исторические возможности, оставшиеся невыявленными. Но нельзя представить себе,
что подобным образом думали византийцы, создавшие канон Троицы. Они были строгие
догматики.
Я не сомневаюсь, что православные иконописцы посадили
К оглавлению
==320
Сына одесную Отца (т.е. для нас слева). Средний ангел в каноническом свое
значении — Отец. Мягкий Отец. Бесконечно сострадательный Отец. Не суровый Бог
старых пророков, а Отец наш, к Которому обращается молитва: и остави нам долги
|
|
|
