Россия на перекрестке культур 8 глава
доме повесили часы (дешевые ходики) и отрывной календарь, с которого каждый день аккуратно срывался один листок (какой надо). Автор статьи вспомнил, что в городах Нигерии он видел календари, ==308
но с них либо срывали все листки сразу, либо не срывали вовсе. А часы если и были, то показывали бог знает что. Калькуляционное время, чувство, что время —деньги, позволило общине Святых Апостолов в Айеторо за несколько лет создать микроэкономику западного типа, с уровнем жизни, намного более высоким, чем у соседей. А начинали с мотыгой. Другой пример: читая индийские газеты, никогда не находишь даты, когда произошло событие. Пишут по-английски, но думают по-индийски: недавно. Дату (выступления премьера и т.п.) находишь, взяв в руки английский или американский журнал. И в этой мелочи видна отсталость индийской экономики. Я представляю себе трясину нашей отечественной экономики и думаю: как подымать ее, если потерять и то (довольно чахлое) чувство калькуляционного времени, которое мы нажили? Головоломка состоит в том, что для восстановления связи с вечностью время надо как бы остановить. И в то же время, чтобы жить во времени, его нельзя останавливать. Поворот к новому темпу, к новому стилю развития может сделать только Запад в целом (включая Россию), мир в целом. Попытка остановить одну страну либо провалится, либо (в случае маловероятного успеха) повторит судьбу Тибета. Этого, к сожалению, не видно с четвертого уровня рассмотрения истории — антропоморфного. Здесь все уникально. Каждая личность уникальна, и уникальна национальная, соборная личность. Неповторимы и непередаваемы немецкая задушевность, русская широта, японское «чувство чая» и то, что «негр думает,
танцуя» (Сенгор). Существует своего рода уникальная историография, посвященная неповторимым чертам исторического события, исторического героя, исторического народа. Лучшие сочинения в этом жанре приближаются к портрету в живописи и роману в литературе. Опыты поэтической историографии сохраняют свою ценность даже для читателя, который понимает, в отличие от Д.С.Лихачева, что многие русские черты встречаются по всей Азии и Африке и отсутствуют только на Западе. Это неважно. Все всегда уже было, но все всегда было не так (с другими интонациями, оттенками). Человек остается личностью и тогда, когда мы отнесем его к известному типу. Кромвель — это Кромвель, а Наполеон — это Наполеон. И так же остается неповторимо своеобразной национальная личность. Есть, наконец, точка зрения, с которой историография вообще немыслима. Для узника Колымы или Освенцима, для последнего из праведных А.Шварцбарта и для девочки из «Котло-
==309
вана» А.Платонова истории нет. Их личная судьба упирается прямо в вечность. А.Белый в начале революции писал о «великом трусе» (землетрясении, геологическом перевороте). О.Мандельштам ответил ему: Мне на плечи кидается век-волкодав, Но не волк я по крови своей. Запихай меня лучше, как шапку, в рукав Жаркой шубы сибирских степей. Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, Ни кровавых костей в колесе, Чтоб сияли всю ночь голубые песцы Мне в своей первобытной красе... Наверное, можно выделить и логически обособить значительно больше масштабов и точек зрения, чем я это сделал12. Но нечто все время ускользает от ума: история в целом. Построение модели моделей вряд ли удастся. Разум не в силах перешагнуть через свои противоречия. На это способно только воображение. И оно схватывает общую картину в мифе. Мой миф — клубок духовных сил; может быть, созданных нашей духовной жизнью;
может быть, совечных миру... Этот клубок подхватывает отдельных людей и целые народы, превращая их в свои «человекоорудия» и приобретая взамен отпечаток их личности. Герои истории — ее рабы, пленники исторических духов, идей, символов. След, оставленный Наполеоном, — плата за проданную истории душу. Харизматический лидер, пассионарий велики только по историческому счету сравнительно с мнимыми героями, которые задач истории не понимали и плыли в вихрях времени, как щепки, воображая, что держат в руках руль корабля. Наполеон велик сравнительно со взяточниками из Директории. Но сравнительно, с сильно развитой личностью, идущей сквозь историю, Наполеон —духовное ничтожество. Сильно развитая личность идет сквозь время к вечности, не по периферии круга, а к центру. Царствие ее — не от мира сего, не на поверхности, а в глубине: как у Будды, как у Христа. Освобожденный дух проходит сквозь исторические победы и исторические поражения, как подвижник сквозь видения — не принимая их и не отвергая, не давая схватить себя. Освобожденный дух понимает ложность всякой единственно истинной религии, всякой единственно истинной доктрины.
К оглавлению ==310
Ибо такие доктрины превращают своих адептов в рабов, как это сделалось с марксистами и завтра может случиться с антимарксистами. У освобожденного духа нет исторических счетов, нет желания найти виноватого и осудить его. Он помнит слова Христа на Голгофе: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят». Ибо те, кто на авансцене истории, —ее рабы, и недостойно свободному человеку судиться с рабами. С этой точки зрения я пытаюсь по мере своих сил подойти к решению всех великих исторических вопросов — о причинах событий, об ответственности, о вине. Я спрашиваю: кто виноват в распятии Иисуса Христа? Что к этому привело? Предательство Иуды? Перестраховка Пилата? Кайафа и Анна с их религиозным национализмом? («Лучше один человек погибнет, чем весь народ...» — это и сейчас повторят многие почвенники.) Или Христос распят за грехи всего человечества по вечной воле? И событие это родилось в глубине истории, созревало тысячи лет и только свершилось в царствование Тиберия кесаря, при Понтийском Пилате?
Я думаю, что к распятию вели вихри вихрей и человек мог только выбрать роль в предустановленной драме, но не изменить ее ход и исход. Как разбойники, распятые одесную и ошую, могли сделать и сделали свой выбор: один язвил Христа, другой — попросил его благословения. Но ни тот, ни другой не могли изменить судьбы Христа. Только свою собственную. Двенадцать апостолов услышали слова Христа: «Один из вас предаст меня». Предал один. Мог бы предать и другой. Тот, кто предал, погубил себя (все равно почему, по каким дорожкам дьярол проник в его душу). Но если бы никто из апостолов не предал — разве Христос спасся бы? Все равно его бы схватили, отдали властям и распяли. Не так трудно найти и схватить человека, который проповедует на площадях. Никакой необходимости в Иуде Искариоте не было. Была необходимость появления Христа рядом с тысячами Иуд, необходимость луча святости в царстве грязи. Необходимо было врачу прийти к больным. И почти неизбежно, что врач, пришедший в чумной барак, погибнет. А Иуда или кто другой ускорил его гибель — не все ли равно? Иуда сделал свой личный выбор. Судьбы человечества он не изменил. Уникален Христос, а Иуда, готовый предать Христа, всегда найдется. Так и с любым историческим событием. Мировая война могла начаться в 1906-м, 1909-м, 1911 годах. Она началась в 1914 году из-за выстрела Гаврилы Принципа. Ну, а если бы осечка? Тогда война началась бы несколькими годами позже. Но она
==311
началась бы. Герцен предвидел мировую войну за несколько десятков лет. Он говорит защитникам «порядка», раздувавшим шовинистическое безумие, чтобы задержать развитие социалистических утопий: «Будет вам война Семилетняя, Тридцатилетняя...» А война вытолкнула в реальность то именно, от чего национализм должен был спасти: утопию. Удесятерила порыв к утопии и дала ему победить. Именно война 1914-1918 годов превратила историю в невыносимый кошмар. И спасением от этого кошмара показалась социалистическая утопия. Оказавшаяся сверхкошмаром.
XX век требовал перехода к более высокой организованности, к увеличению роли государственного и международного регулирования. Но этот поворот мог иметь реалистический характер (постоянно поверяемый опытом) и характер фантастический, пренебрегающий опытом во имя единственно правильной мнимонаучной идеи. При попытке вколотить эту утопию в жизнь непременно что-то не выходит. И непременно кажется, что виноваты злодеи: классовые враги, вредители, двурушники, космополиты... И время от времени общество, зараженное вирусом утопии, охватывает судорога кампании по ликвидации врагов, вредителей, двурушников... И на первое место выдвигается провокатор, которому утопия, собственно, ни к чему, а главное — сами судороги, мучения миллионов и власть мучить миллионы людей. А потом, когда судороги кончаются и страна лежит в изнеможении, и гниет, и заражает мир тлением, нет сил преодолеть инерцию царства химер, возникшего от брака утопии с реальностью. Все это мы увидели. Все это мы испытали и, испытав, поняли. Но увидели и поняли задним числом, после эксперимента, совершенного дедами. Можно теперь винить сколько и кого угодно: либералов, революционеров, инородцев, Григория Распутина, царицу, царя. В конце концов, при самодержавном правлении от царя очень многое зависит. Больше, чем от всякого другого. Так что если виноват в разрухе один человек, то прежде всего Николай Второй. Неумный, безвольный, колеблющийся, не способный ни самостоятельно править (распустив Думу), ни стать конституционным правителем, поручив прогрессивному блоку сформировать кабинет, — он то уступал, то брал назад уступки, и сам втянул либералов в борьбу за власть, открывшую дорогу смуте. Однако и Николай, и Милюков, и царица, и Керенский (которого она хотела повесить) виновны не больше, чем медсестра, ==312
ушедшая поболтать от смертного одра. Если бы воображаемая сестра примерно выполнила свой долг, — умирающий все равно не выздоровел бы. Последний император Византии был мужественным воином и отчаянно защищал Константинополь, но Византия пала. Антонины на целый век задержали упадок Рима — но не остановили его. Мудрые правители не могут следовать один за другим непрерывной цепью. В конце концов, всегда найдется Коммод (развратный сын добродетельного Марка Аврелия), при котором процессы распада пойдут вскачь. А в XX веке шло несколько таких процессов, обрекавших Российскую империю на гибель. Распадались все традиционные империи. Утопия стала материальной силой. И из смуты рождались новые, идеологические империи. Можно было задержать болезнь (как
лекарствами, облучением, ножом задерживают рост раковой опухоли). Но шансы на полное выздоровление были ничтожны и граничат с вероятностью чуда. В 1917-1918 годах распались три империи. Это не простое следствие неудачной войны. Россия, Турция, Австрия проигрывали раньше войну за войной, не распадаясь. А в XX веке распались и колониальные империи держав-победительниц. После победы, несмотря на победу, Англия уходит из Индии, Голландия из Индонезии... Франция пытается удержать Вьетнам, удержать Алжир — но ничего не выходит. А утопия? Идея утопии существует, по крайней мере, с XVI в. Но она витала над историей Западной Европы как облако, как сон. Реальная история Запада шла так. что не располагала выпрыгивать из нее. Безумие левеллеров и Робеспьера быстро исчерпало себя. Гракх Бабёф со своим заговором равных— одиночка. Только в развитии незападных стран, в процессе вестернизации, выворачивания из своей собственной исторической колеи, возникло некоторое состояние беспочвенности, в котором утопия могла показаться наукой и захватить активное меньшинство, способное поставить других на колени. Идея утопии побеждает не там, где она долго вынашивалась, не в Англии, Франции, Германии, а в России, Китае, во Вьетнаме — и может оказаться притягательной (после всего исторического опыта России) в Гвинее, Анголе, Эфиопии... Эта идея и на Западе сливалась иногда с волей к власти; но на Западе не было традиций русской революционной интеллигенции, русского бунта и русского административного восторга, веры во всегомущество государства, живой памяти Ивана IV и Петра I. Что-то подобное было в
==313
Китае (Цинь Шихуанди, Ван Ман, Ван Аньши), и Китай подхватил русский опыт. В России и в Китае утопия вдохновила великих политиков: Ленина и Мао. На Западе крупные политики — не коммунисты. Я не буду описывать в подробностях, как золотой сон утопии, при попытке осуществить его, превращался в шигалевский кошмар. Я намечаю процесс только в самых общих чертах. Достаточно этого, чтобы увидеть, какие гигантские исторические силы пробивались сквозь безвольные шатания Николая II и самовлюбленное красноречие Милюкова или Керенского. Все почти актеры на исторической сцене 1916-1917 годов жили в прошлом: Николай — в XVIII веке, прогрессивный блок— в XIX, а шел уже XX, и единственным политиком, понимавшим, что он живет в XX веке, был Ленин. Потому он и выигрывал... Хотя сейчас, когда идея утопии в России выдохлась и внушает отвращение, трудно понять, что Ленин в нее верил и что миллионы людей заразились этой верой и не хотели видеть все более голой борьбы за власть, вырвавшейся из подсознания в сознательную деятельность большевизма. Это не панегирик победителю, это даже не оправдание. Просто объяснение. Заниматься историей — это видеть живых людей, их идеи и их страсти (прячущиеся под идеями), и в то же время угадывать дух, веющий из глубины, великий дух, наполняющий паруса одних кораблей и оставляющий в дрейфе другие. Понимание силы ветров не изменяет нашего отношения к капитану и к команде корабля. Одних мы любим, других — нет. Но становится легче понять, почему корабль не пришел в гавань. И легче выполнить заповедь: не судите и не судимы будете. 1970-1982 Примечания ' Rothermund D. Geschichtswissenschaft und Entwicklungspolitik. — «Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte». Stuttgart, 1967, Jg. 15. Hf. 4,5, S. 325-340. 2 Kant I. Idee zur einer allgemeinen Geschichte im weltbiirgerlichen Absicht (1784). — In: Kant 1. Die drei Kritiken. Stuttgart, 1949, S.460 ff. Или как философскую школу, делающую ударение на логических исследованиях; например, ньяя-вайшешика. 4 Ср. мои статьи по теории субзкумен. а также «Шэньши как тип средневекового книжника». — Сб. История и культура Китая. М., 1974, с.362-384.
==314
5 Niebuhr R. The structure of nations and empires. N.Y., 1959, p.7. 6 Кодом культуры можно назвать устойчивые элементы, определяющие поведение: систему ценностей, характер языка и символики, взаимоотношения логического и мифопоэтического, характер логики и т.п. Если код не изменился, сдвиги поверхностны и сойдут на нет. 7 Это место, изложенное в 1968 г. в Институте истории, вызвало горячие возражения. На этом обрывается рукопись примерно 1970 г. (только слегка отредактированная в 1981-1982 гг.). Дальнейшее заново написано по сохранившимся тезисам. ' Ср. также несостоявшуюся роль Дикой дивизии в 1917 году и вполне состоявшуюся роль бана Елачича в Австрии в 1848 году. '° Если не играть словом «этнос» и не называть этносом любую новую социальную группу, в том числе школу импрессионистов, как делает Л.Н.Гумилев, то японцы XIII в. не перестали быть японцами. " Можно прибавить к этому руководителей Французской революции. Никто из них не обладал безусловной харизмой. " Этот постскриптум целиком написан в 1981-1982 гг.
==315
00.htm - glava14 Троица Рублева и тринитарное мышление Три ангела под мамврийским дубом (Троица ветхозаветная) — один из самых поразительных сюжетов византийской иконописи. Даже посредственные реплики вызывают глубокий отклик. Напротив, я не знаю ни одного хорошего воплощения Троицы новозаветной (в виде седобородого Отца, чернобородого Сына и голубя — Святого Духа). В самом каноне Троицы ветхозаветной есть какое-то чудо, какое-то прикосновение к тайне. А в Отце и Сыне с голубем этой тайны нет. Непонятно, почему такую грубую и незаконченную композицию1 любят заказчики. Видимо, очень хочется ясно видеть, кто есть кто. Композиция Троицы ветхозаветной — одна из последних вспышек эллинского художественного гения. Так же как интеллектуальная икона Троицы, т.е. Символ веры и связанные с ним догматы, — последний великий взлет греческого философского гения. Языковой барьер отделил древнюю Русь от глубин византийского богословия (об этом писал Г.П.Федотов)2, но от «умозрения в красках» (Трубецкой) языковой барьер не ограждал, и русская иконопись не уступает греческой. В создании образа Богоматери византийцы остались непревзойденными. Но так же не превзойдены рублевский Спас и Троица. Судя по репродукциям, ничего лучшего и даже равного в Византии не было. Принято подчеркивать национальные особенности русской иконы. Я думаю, что наций, в строгом смысле слова, во время расцвета русской иконописи (XIV-XV вв.) не было. Был единый культурный круг православия с единым — созданным византийцами — каноном иконописи. Рублев кажется мне ближе к Византии (к Владимирской Божией Матери, например), чем к несколько вольному, красочно яркому искусству новгородцев и псковичей (где чувствуется скорее сходство со средневековым Западом). Но было что-то в воздухе времени, давшее искусст-
==316
ву Рублева новое дыхание. Может быть, надежда, иссякшая у греков?3 И Спас и Троица Рублева суть Спас и Троица, а не символы единства Руси. Однако очень может быть, что молитва у рублевской иконы помогла Дмитрию Донскому собрать полки против Мамая. И сейчас созерцание Троицы, может быть, внесет бесстрастие духа в наши споры. Великие святыни не создаются для национальных или других политических целей. Но именно по своей воплощенной божественности, по своему общечеловеческому призыву они могут укрощать распри, вдохновлять мужество, объединять и мирить. Вернемся, однако, к нашей мысли: даже второстепенные реплики Троицы ветхозаветной дают чувство прикосновения к великой тайне. А двое мужчин с голубем не трогают сердца, не захватывают. Мы сразу понимаем, что голубь, порхающий над Отцом и Сыном, обозначает Святой Дух; но мы не чувствуем присутствия Святого Духа. Совершенно ясно, кто есть кто. Достаточно бросить беглый взгляд. И большего вы не увидите. Наоборот, Троица ветхозаветная неотразимо покоряет и приковывает к себе. Чем дальше, тем больше вы погружаетесь в наплывы смысла, в море оттенков духовной жизни, ощутимых и невыразимых. Вы познаете, но что? Это никогда нельзя выразить до конца. Что-то в вас входит, что-то превосходящее вас и покоряющее вас. Перед вами открываются глубины бытия, но их не осмыслишь, не перескажешь. Невозможно даже ответить на простой вопрос — кто есть кто. Больше того. Человек, действительно чувствующий рублевскую Троицу, непременно чувствует и то, что вопрос кто есть кто здесь праздный и отвлекающий от сути, что неслиянность и нераздельность ангелов — самая суть дела; а начав различать, мы тут же превратим Троицу «в трех коров», как выразился Мейстер Экхарт. Именно этот вопрос был задан от имени царя Ивана IV Стоглавому собору: который из ангелов Христос? Кого подобает писать в нимбе с перекрестьем? Вопрос содержал в себе нелепость и кощунство, не замеченные ни царем Иваном, ни отцами Собора. Смысл нимба с перекрестьем — превосходство чести, которое дается Христу перед окружающими Его апостолами или святыми. Но ипостаси равночестны; так что надо бы писать с перекрестьем все три лица, всех трех ангелов; такие реплики Троицы есть, но их немного. Собор ответил, что Христос — средний ангел, сидящий выше двух других; писать с перекрестьем надо его. Это очень любопытное
==317
решение. Речь идет, правда, не о догмате (к словам Писания древние русские люди страшились прикоснуться), но о толковании иконы. Однако икону чувствовали тогда сильнее, чем туманные формулы богословия, и соборное решение — своего рода догмат поместной церкви, поставившей Сына даже не рядом с Отцом (как сделали католики, преданные анафеме), а выше Отца. Ибо положение фигуры на иконе имеет богословский смысл. С решением Собора согласился и видный искусствовед, проф. В.Лазарев. Он также считает возможным однозначно определить кто есть кто и признает Христом среднего ангела; ибо рука этого ангела ближе к чаше, обозначающей жертву, а чертами лица он похож на рублевского же Спаса. По-моему, в рамках рублевского творчества средний ангел скорее похож на архангела Михаила, но главное не это. Если говорить о сходстве, то прежде всего три ангела удивительно похожи друг на друга. У всех почти одно лицо — в разных поворотах, в разных духовных состояниях. Кроме того, на кого же и походить, кроме Христа? Бога не видел никогда и никто, Святого Духа также. И Спас — не портрет Христа, а символ Бога во всех Его ипостасях. Образ Спаса дает в Сыне почувствовать Отца и веяние Святого Духа. Антоний Блюм ссылался на богословскую традицию, признававшую в Иисусовой молитве обращение ко всем трем ипостасям, хотя непосредственно там обращение только к Сыну Божьему, и есть другие молитвы, обращенные к Отцу и Святому Духу. Тем более можно и нужно говорить о символическом присутствии всех трех ипостасей в иконе. Что касается расстояния между рукой и чашей, то перст среднего ангела, обращенный к чаше, можно понять и как указующий жест, как повеление взять чашу. А руки левого ангела как бы в напряжении, в готовности взять ее. Наконец, поиски сходства легче начать, чем кончить. Я прошу у читателя извинения за этот несколько грубый прием, но попробуем пойти по дороге, указанной проф. Лазаревым, и подумаем, на кого похожи другие ангелы. Мысленно закроем среднего и взглянем на них. Правый (от нас) весь погружен в созерцание. слушание-вбирание чего-то огромного, как голос из бури, нарастающего изнутри. Глаза полузакрыты: ангел глядит в Царствие Божие, которое раскрывается в духе. Иногда его лицо кажется запечалено страданием; но это страдание экстаза, по ту сторону просто страдания и просто радости, чувство блаженства на грани разрыва сердца и смерти, радость-страдание.
==318
Я знаю это суживанье глаз И взгляд, направленный к оси незримой - Не на себя, а внутрь себя. Не мимо Земных вещей, а сквозь земные вещи, внутрь нас. Вдыханье мира. Втягиванье в свод. Я знаю это застыванье — лед, Невозмутимость, полнота покоя... Снаружи смерть всецелая. А там, Внутри — как в небо чистое, пустое, Всецелость жизни входит внутрь к нам... Левый ангел уже побывал во всецелости — и выходит из нее. В глазах, взглянувших на наш мир, — тихая, грустная, но непреклонная решимость. Чем больше вглядываешься, тем больше видна эта непреклонность, этот огонь веры. Если ктото из ангелов — Слово, то именно левый. Кажется, что сейчас он заговорит — и весь, всем собой станет Божьим глаголом. Если тихое восприятие женственно, а слово, мысль, действие — мужественны, то правый ангел — воплощение женственности духа, левый — его мужской, творческой силы. Отымем у правого ангела крылья, оденем в мафорий, покроем платком голову — и перед нами Богоматерь, принимающая «страстную весть». А левый — вестник Творца — Гавриил. Если теперь снова посмотреть на среднего и попытаться решить, чего в нем больше — женственности или мужества, святого восприятия или святого порыва, то мне кажется, что ни то, ни другое в нем не перевешивает. Средний ангел как бы парит над порывами из мира внутрь и изнутри в мир, над радостью и над страданием, над всем, что может быть названо. Правый готов упасть в обморок, левый — встать и заговорить, средний ангел — в покое, глубину которого ничем не возмутить; в точке равновесия между страстным вниманием и страстной волей. Вспоминаются слова Евангелия от Фомы: если не позабудете разницу между мужским и женским, не войдете в Царство. Можно ли считать этого среднего ангела Христом? — И да, и нет. В нем есть и Христос, Христос во славе, созерцающий с небес, как Гавриил приносит весть о Его рождении... Или созерцающий, из недр Отца, Свою же готовность пойти на крест В обоих случаях Христос во славе, средний ангел, неразрывно сливается с Отцом. При таком чтении символов легко возникает приближение к Троице, которую представлял себе Мохаммед (упрекая христиан в многобожии): Отец, Мать и Сын. Если вспомнить огромную роль, которую Богоматерь играет в куль-
==319
те, и совершенно ничтожную роль Святого Духа, толкование Мохаммеда естественно. Не зная богословия, судя только по литургии, по молитвам христиан, по их иконописи, трудно представить себе, что третья ипостась — Святой Дух. Третье место (а иногда даже второе) в христианском культе занимает Дева Мария. Положение Святого Духа напоминает положение Брахмы, отодвинутого в дальний угол Вишну и Шивой. С точки зрения догматического богословия, представление Мохаммеда о Троице должно быть резко отвергнуто. Но оно выразило собой дух практического христианства. Замена одной из ипостасей вечно женственным — постоянная тенденция, выступающая то в крайностях православного учения о Софии, то в экстатической мариологии4. Теперь отбросим все прежние ассоциации и еще раз посмотрим на икону, на правого ангела. Можно увидеть в нем не женственность, а жертвенность. Агнца, готового к закланию. Тогда правый ангел определился бы как Исаак, а левый, полный решимости, — как Авраам, готовый занести нож над своим единственным сыном. Отец, вдохновленный на жертву, и Сын, кротко готовый к жертве. В решимости левого ангела — вся творческая энергия Отца, которую может вместить в себе человек. Средоточие творческой энергии в рублевской Троице — не средний ангел, а именно левый. И можно считать его образом Отца, но только отчасти. Если это просто Отец, то опять не выходит православной Троицы. Опять Христос во славе (средний ангел) созерцает, как Отец приносит Его, страдающего, в жертву. Опять две природы Христа стали ипостасями, вытеснив в незримую глубину Святой Дух. Я должен признаться, что разница между природой и ипостасью не кажется мне безусловной, непреодолимой. Эти категории, в моем понимании, тоже единосущны и равночестны. Неслиянность и нераздельность (форма связи, осознанная в спорах о двух природах Христа) целиком относится и к отношениям ипостасей (они тоже неслиянны и нераздельны). Можно указать на талантливую ошибку, сравнимую с ошибкой Мохаммеда: Г.Д.Гачев в одном из своих рассуждении относит догмат о неслиянности и нераздельности именно к ипостасям и приписывает его Константинопольскому и Никейскому соборам. Такие ошибки часто выявляют исторические возможности, оставшиеся невыявленными. Но нельзя представить себе, что подобным образом думали византийцы, создавшие канон Троицы. Они были строгие догматики. Я не сомневаюсь, что православные иконописцы посадили
К оглавлению ==320
Сына одесную Отца (т.е. для нас слева). Средний ангел в каноническом свое значении — Отец. Мягкий Отец. Бесконечно сострадательный Отец. Не суровый Бог старых пророков, а Отец наш, к Которому обращается молитва: и остави нам долги
Воспользуйтесь поиском по сайту: ![]() ©2015 - 2025 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...
|