 |
Россия на перекрестке культур 13 глава
|
|
|
|
подумал, операция кончилась смертью. Логически Богуш был прав. Операция
(резекция легкого) при таких-то данных была рекомендована. А консультант
угадывал организм как целое. Не до конца, чтобы запретить операцию, но
достаточно, чтобы заподозрить недоброе.
Примерно то же происходит при операциях, которым подвергается общество. Многие
найдут это сравнение неубедительным. Но именно смерть Иры на операционном столе
изменила мое отношение к социальной хирургии, к революции. Перечитывая «Вехи», я
подумал: Бердяев, Булгаков и еще несколько человек заподозрили недоброе и
советовали хирургам не идти на риск. А у хирургов была точная (однониточная)
теория, и страна была положена на операционный стол. Что противопоставили теории
веховцы? Свои интуитивные оценки. Свое разномыслие Они tie сходились друг с
другом во многих частных сужде-i ниях и не сделали никакой попытки сгладить это.
На человека, требующего руководства к действию, «Вехи» должны были произвести
впечатление профессорской болтовни. Но это книга
==368
единого духа, и сейчас, через 80 лет, поражающая своей верностью жизни и даже в
частностях почти пророческая.
Война империалистическая и война гражданская
Есть что-то общее между «Вехами» и столыпинской аграрной реформой: им не хватило
времени, нескольких десятков лет спокойной жизни для спокойного внедрения в
обычай. Этого времени история не дала. Дала войну, перенапряжение всех сил
страны, распутинщину, революцию... И в обстановке глубокого кризиса победило
влечение к теории, дающей обещание простого и окончательного выхода.
Кризис начался с самого обычного: с войны, объявленной тремя императорами,
|
|
|
законными повелителями трех великих империй, вся история которых основана на
войнах (мирным путем империи не создаются). И тут на всякого мудреца оказалось
довольно простоты. Ни один из великих русских мыслителей не понял, что война в
XX веке стала чем-то чудовищным и недопустимым. Впервые под ружье были
поставлены десятки миллионов людей. Впервые вся гигантски возросшая мощь
промышленности была повернута на разрушение. Впервые газеты объединились в
пропаганде ненависти и практически слились в тоталитарную интеллектуальную
машину. Наконец, впервые сделан был шаг к созданию тоталитарной экономики. Ленин
не ошибся, увидев в германском государственном капитализме практический подступ
к плановому хозяйству. Кайзеровская военная экономика была прототипом
гитлеровской военной экономики, а гитлеровская и сталинская — близнецы-братья.
Ленин очень во многом не ошибся. Ожидая всю жизнь социального катаклизма, он
увидел то, что другие не увидели (не хотели видеть): что начался «настоящий XX
век» (Ахматова), совершенно новая эпоха, и открылись огромные возможности
«превратить войну империалистическую в войну гражданскую» и броситься в Утопию.
Чем это все кончится — он не видел. Но кончилось (кончается) уже в конце XX
века, на пороге XXI-ro, a возможности ХХ-го Ленин угадал замечательно (на уровне
политика — гениально). Поэтому он рвался к власти, захватил ее и сумел удержать.
Ленин был медиумом апокалиптической силы, вырвавшийся на поверхность истории,
одним из-тех, кто подвел человечество к нынешнему порогу преображения или
гибели.
Сейчас здание, заложенное Лениным, в обломках; но в мире бродят другие идеи,
способные вызвать ложный энтузиазм. И
==369
задача времени в том, чтобы освободиться не от одного марксистского дурчана, но
от всякого опьянения однониточной теорией, в том числе антимарксистской теорией.
|
|
|
Группа риска идей принципиально открыта. Опыт Ирана включил в нее мусульманский
фундаментализм. Возможно движение (и тоталитарная система) с лозунгами
экологического равновесия, спасения народа от наркомании и алкоголизма, от
аэробики, от коррупции, наконец. Демагоги оперируют самыми завлекательными
лозунгами. Цель вовсе не должна быть людоедской. Людоедство осуществляется на
пути к цели. Если народ заболел социальной горячкой и нашелся подходящий
лжепророк.
Решают люди (состояние народа, его потребность в вожде, характер вождя). Был бы
человек (говорили когда-то в ГПУ), а статья найдется. И идея найдется, если есть
массовая потребность порвать с прежней жизнью, рвануться в будущее, рвануться в
прошлое. Сперва в будущее, потом в прошлое. Сперва в национализм мировой войны
(1914-1917), потом в интернационализм до нигилизма, потом снова в национализм.
Из огня
В ПОЛЫМЯ И ИЗ ПОЛЫМЯ ОПЯТЬ В ОГОНЬ.
Вход в точку покоя
Замечательный американский ученый Роберт Белла пишет, как он освободился от
рабства идей: «Я увидел, что безусловная приверженность любой личности или
группе необходимо становится демонической. Ничто человеческое не выдерживает
этой тяжести. Безусловная приверженность коммунизму или свободному миру
одинаково разрушительна. И я познал, что тьма внутри, что все мы убийцы в своих
сердцах... Единственная разница между мной и человеком, схваченным в
поножовщине, — то, что он как-то получил меньше благодати. Чувствуя все это, я
не мог больше ненавидеть или оправдывать ненависть...». С этих пор Белла
отказался от всех однониточных «как надо» и поставил себе одну высшую цель:
«удерживать деятелей от охватывающего их транса»8.
Роберта Беллу можно назвать американским веховцем. Как и наши веховцы, он прошел
через захваченность марксизмом, поплатился за это (в период маккартизма он
вынужден был уехать в Канаду) и в конце концов пришел к религиозным убеждениям,
более глубоким, чем бессознательно усвоенная и легко потерянная семейная
традиция. Название его книги основано на стихе американского поэта Стивенса: «Мы
веруем без верований,поверх (или по ту сторону)верований».
К оглавлению
==370
Бог есть дух, и этот дух живет в человеческом сердце, подсказывая ему образы
|
|
|
истины. Но ни один образ, ни одна идея, ни один человек не вмещают в себя всю
полноту истины и недостойны раболепного поклонения. Достоевский говорит моему
уму и сердцу больше, чем Толстой, но он одержим был страстями, от которых
Толстой свободен. Толстой почувствовал, что наша урбанистическая цивилизация
становится чудовищной и экологически невозможной (у него не было понятия
«экологический кризис», но чувство было). Однако рассуждения Толстого
прямолинейны, как телеграфные столбы, и «Крейцерова соната» вызывает у меня
отвращение. Я с глубоким сочувствием прочел два тома «Архипелага», но не мог
читать «Колесо», а «Раскаяние и самоограничение» прочел с чувством протеста
(хотя общие положения, с которых начинается эта статья, готов подписать своею
рукой). Я разделяю ту оценку, которую Даниил Андреев дал Ленину: не насквозь
демонизированная личность, подобная Сталину, а деятель, охваченный трансом,
«ражью», как называла его захваченность Надежда Константиновна, почему-то
употребляя слово «раж» в женском роде (об этом в книге Валентинова «Встречи с
Лениным»). И я вижу спасение не в том, чтобы проклясть Ленина и взорвать его
памятники, а в том, чтобы научиться действовать, не впадая в раж.
1982-1989
Примечания
' Ньютои был верующим, но его модель вселенной, подобной часовому механизму,
вдохновила атеистов.
2 Гумилев Л.Н. О соотношении природы и общества согласно данным исторической
географии и этнологии. — «Вестник Ленинградского университета», 1970, N 24,
с.43.
3 Гумилев Л.Н. Этногенез и этносфера. — «Природа», 1970, N 1, с.48-50.
4 Гумилев Л.Н. Этногенез и этносфера, с.55.
5 Ср.: Вениамин Блаженных. Возвращение к душе. М., 1990; Вениамин Айэенштадт.
Слух сердца. Минск, 19&0; Зинаида миркина. Святая святых. Алма-Ата, 1991;
«Потеря потери». М., 1991.
6 Хайдеггер М. Время картины мира. Перевод (ИНИОН).
7 Сообщение бостонского историка Фельштинского в Институте истории 28 марта 1990
года.
e Bellah R. Beyond belief. N Y„ 1970, p. XV-XVt.
==371
00.htm - glava17
Корни будущего
|
|
|
Легко пророчествовать о прошлом, трудно о будущем. Говорят, многие пророческие
книги написаны задним < числом. И я буду пророчествовать задним числом —
пророчествовать то, что видно уже сегодня. А как эти потоки схлестнутся друг с
другом, что когда возьмет верх, надолго ли — заранее не скажешь. Тут многое
зависит от случая (например, ранняя смерть Петра II) и от свободной воли
личности (Петра I). А кто знает, где Аннушка разлила подсолнечное масло, чтобы
поскользнулся Берлиоз? Кто знает душу будущего героя и антигероя истории?
Есть законы нарастания (населения, например) и законы повторения (я об этом еще
буду говорить). Но проявляются эти законы через людей. Нет ничего нового под
луной и все — новое. Неповторимо каждое утро, и каждый цветок распускается
один-единственный раз. Хотя вечно повторяются весна и осень.
Я думаю, что не случайно все мировые религии возникли примерно в одну эпоху
(между буддизмом и исламом — всего тысяча лет). Выход за рамки племенных вер был
к этому времени подготовлен. Призыв к единому образу вечности был поддержан
имперской властью. Но сам характер призыва — неповторимо личный. Характер
Гаутамы, Иисуса, Мохаммеда.
Где-то встречаются случай и личность — вдохновленная Богом, вдохновленная
дьяволом (а иногда — целым клубком ангельских и демонических веяний). Без обиды
Темучина не было бы походов Чингисхана. Без обиды Владимира Ульянова за
казненного брата не было бы Ленина. Без мальчишек, дразнивших Coco Джугашвили
шлюхиным сыном, не сложился бы характер Сталина.
Мне возражали, что монголам нужны были пастбища, что шесть лет подряд томила
засуха и гибли от бескормицы стада
==372
Небольшие засухи случались каждый век, а Чингисхан один. И началось с обиды
Темучина: напали соседи на беззащитную стоянку, разграбили, украли жену. Темучин
отбил жену, но она уже побывала в чужих руках, и кто ее первенец, чей он сын —
никто не знал. С этих пор Темучин затаил свою великую обиду и великую месть —
китайской державе, стравливавшей племя с племенем, чтобы не собрались кочевники
в одну силу и не прорвали Великую стену.
Обида сделала Темучина Чингисханом. Я спрашивал Л.Н.Гумилева, чем ему нравится
Чингисхан. Лев Николаевич ответил: Чингисхан не любил стукачей. В походах
Чингисхана был свой дикий пафос. В них кипела и изливалась ненависть варваров к
коварству «вавилонской блудницы», к интригам и проискам великих цивилизаций.
С этих пор обида и ненависть много раз рождали силу, перекраивавшую картину
мира. Остановить эту волну редко кому удавалось. Но энергия ненависти довлеет
дневи. Волна падает, и любовь продолжает свое тихое дело. Потомки Чингисхана,
|
|
|
овладев Китаем, стали буддистами; овладев Ираном, они стали мусульманами.
Держава Чингисхана распалась, держава Тимура распалась, а границы между исламом
и восточными религиями мало изменились. Мировые цивилизации подобны дереву: буря
ломала несколько ветвей, но корни глубоко ушли в почву, и ствол не поддавался
мечам. Жизнь религиозных миров долговечнее, чем жизнь империй; коалиции культур,
связанных общими основами религии, наверняка нас переживут. Но я не думаю, что
они неизменны. И пока что ни одна религия не сумела ответить на вызов нашего
времени — так, как время этого требует. Религия спорит с религией, и ни одна не
способна остановить бесов раздора. Напротив, сплошь и рядом бесы пользуются
религией как дубинкой.
В странах, прошедших через Просвещение, религиозный фанатизм отступил, потерял
первое место — но это место не осталось пусто. Вырос фанатизм социальный,
национальный. Опасаясь социальных взрывов, влиятельные круги поддерживали
национализм. К началу XX в. над Европой нависли тучи обиды и ненависти.
Предвоенная тишина была покровом, наброшенным на кипение страстей.
И всем священный меч войны Сверкает в неизбежных тучах.
Блок
==373
Война могла начаться в 1906-м, 1911 гг. (из-за колониальных споров, подогретых
германской спесью, французской обидой и жаждой реванша). Она началась из-за
рядового террористического акта, как лавина может сорваться от одного брошенного
камня. И раскрылся ящик Пандоры.
«Я принадлежу к тем, кто смертельно ранен двумя великими бедствиями, — мировыми
войнами и единоличной тиранией, — писал узник Владимирской тюрьмы Даниил
Андреев. — Никакие усилия разума, никакое воображение или интуиция не способны
нарисовать опасностей грядущего, которые не были бы связаны, так или иначе, с
одной из двух основных: с опасностью физического уничтожения человечества
вследствие войны — и опасностью гибели духовной вследствие абсолютной всемирной
тирании». Андреев еще не догадывался о третьей великой опасности: об
экологическом кризисе. Но в своем чувстве рокового времени великий духовидец был
прав.
Мы привыкли начинать это время с 1917 г. На самом деле Новое время, начавшееся
где-то на рубежах XV и XVI вв., окончилось в 1914 г. Во всех странах, кроме
коммунистических, это азбучная школьная истина. С 1914 г. мы живем в «посленовое
время». В 1914 г. возникло что-то, чего раньше не было. Из этого «чего-то» Ленин
вылепил свое государство, Гитлер — свое, и мы до сих пор живем на той же самой
почве. Меняются слова (коммунизм, нацизм, фундаментализм), а суть остается.
Сумеет ли XXI век преодолеть кризис?
Муссолини называл себя учеником Ленина, а Гитлер многое взял у Муссолини. Но
наивно объяснять сходные черты заимствованием. Влияние, пример только помогают
оформить то, что просится к жизни. В Китае созрела новая революционная тирания,
и русский пример подтолкнул роды. В Индии зрело что-то другое, и Ганди пошел за
Толстым, а не за Лениным. Ленин и Сталин, Муссолини и Гитлер лепили из одного
материала, созданного мировой войной. Из материала ненависти. От этого и
сходство того, что они вылепили.
Прежние войны вели профессиональные армии, сохранявшие что-то от рыцарских
правил игры. Народы в целом не воевали. Возвращаясь к родным очагам, солдаты
всасывались мирной средой, растворялись в ней. Мир в эпопее Толстого сильнее
войны. Мировая война все это переменила. Она загнала в окопы слишком много
мужчин — добрую половину во всех великих цивилизованных странах. И цивилизация
начала расползаться, как старая кожа змеи, и вылезла жестокость. Жестокость
вошла в искусство, даже в религию (об этом хорошо
==374
написал Г.П.Федотов в эссе «Ессе homo»). Жестокость надула паруса идеологий
классовой и расовой борьбы...
Само понятие борьбы изменилось. Когда Маркс говорит о диктатуре, он видит перед
своими глазами римского диктатора времен республики. Диктатор может отдать
приказ казнить каждого десятого в дрогнувшем войске, но он не станет поджигать
свою столицу, как Нерон, топить новгородцев в Волхове, как Иван Грозный. У
диктатора нет вкуса к жестокости. Он жесток по необходимости. Война развязала
вкус к жестокости, и он окрасил XX век. Даже в искусстве стран, не знавших всех
ужасов войны.
В воюющих государствах все газеты объединились в травле врага. Первая мировая
война — неслыханная прежде четырехлетка ненависти. Пастернак обронил
замечательную фразу: 1913-й год был последний, когда легче было любить, чем
ненавидеть. Ненавидеть, ловить шпионов, искать измену. Оставалось научиться
поворачивать ненависть из стороны в сторону: с немца на буржуя, а потом, когда
буржуев повыбили, снова на немца. Или на американца. Это сумели сделать
большевики.
Война создала и материальный костяк для государства, основанного на ненависти:
управляемую экономику, подчиненную единой воле. Военная экономика Германии была
образцом, на который несколько раз ссылался Ленин. По этому образцу он строил
свой социализм.
Нормальный, привычный, разумный мир был опрокинут Непредвиденное грозило со всех
сторон. В сознании массы людей, сбитых с толку, перекатывались волны злобы,
страха и отчаяния. Я не буду разбирать причины, по которым в некоторых странах
эти волны понемногу вошли в берега, а в других — перехлестнули через здравый
смысл (национальные особенности — слишком большая тема. Ее нельзя анализировать
мимоходом). Там, где растерянность была особенно невыносимой, масса ухватилась
за вождя. Вождь знал, как надо Он действительно знал что-то, чувствовал силу,
которая его вела: к призраку величия — и к срыву в пропасть.
С 1914 г. и до сего дня идет лавинообразное нарастание проблем, неразрешимых без
солидарности, и страстей, рвущих солидарность на части, разрывающих на куски
даже сложившиеся национальные государства. Показалось, что клин вышибают клином,
что мировой порядок можно создать силой, на волне тех страстей, разбуженных
первой мировой войной, ко-
==375
торые достигли своего пика во второй войне. Но вторая мировая война закончилась
атомной бомбой.
Уже в 1914-1918 гг. сила военных машин и масштабы разрушений вышли за рамки
традиционных национальных войн. Национальный суверенитет, способный раскрыть
ворота этого ада, встал под вопрос. Появились проекты Пан-Европы, создана была
Лига наций. Но из проектов ничего не вышло, Лига оказалась бессильной. Реальнее
показалась ставка на империю. И две империи столкнулись в борьбе за власть над
миром. «Внутренний пафос новейшей истории — в стихийном стремлении ко
всемирному, — писал Андреев. — Интернациональностью своей доктрины и планетарным
размахом отличалось самое мощное движение первой половины нашего столетия.
Ахиллесовой пятой движений, ему противополагавшихся — расизм,
национал-социализм, — была их узкая националистичность, — точнее —узкорасовые
или национальные границы тех блаженных зон, химерою которых они прельщали и
завораживали. Но к мировому владычеству стремились и они, и притом с
колоссальной энергией... На что указывает это знамение времени? Не на то ли, что
всемирность, перестав быть абстрактной идеей, сделалась всеобщей потребностью?
Не на то ли, наконец, что мир стал неделим и тесен, как никогда? Не на то ли,
наконец, что решение всех насущных проблем может быть коренным и прочным лишь
при условии всемирных масштабов этого решения?»
Атомная бомба запретила имперское решение. Этого тупо не понимал Сталин,
стараясь усилить и расширить империю, потерявшую смысл. Этого не понимал Мао. Но
простой, почти биологический, спинномозговой здравый смысл дал понять Хрущеву,
что военного выхода нет, и карибский кризис кончился миром. Началось мирное
соревнование. Империя, не приспособленная к миру, неизбежно должна была
проиграть. Утопия, прикрывавшая собой советскую военную машину, была обречена.
Она держалась по инерции и рухнула, как только кончился застой и начались
попытки реформ. Нельзя починить слишком ветхое платье: оно рвется повсюду.
Перестроить изжившую свой смысл империю на рациональных началах никому не
удавалось. Г.П.Федотов это понял в конце 40-х, я — в 60-е. Некоторые этого до
сих пор не понимают.
Империи кончились. Все империи. Следовательно, и наша. (Все люди смертны, Кай
человек...) Однако глобальные задачи остались. И для решения их остается путь
добровольной фе-
==376
дерации, для которого нужны не страсти, а разум и вера. Напряжение разума и
веры, способное пересилить страсти.
Между тем война, начавшаяся в 1914 г., до сих по не кончилась. Страсти,
сдавленные в спорах ядерных держав, кипят в малых войнах и в уличном терроре.
Вся мощь Америки не может уберечь ее граждан от взрывов обыкновенных, неядерных
бомб и от массового буйства. Характер террора изменился — в сторону еще большей
жестокости. Каляев послал письмо супруге великого князя Сергея Александровича,
чтобы она не садилась в коляску к мужу, приговоренному партией
социалистов-революционеров. Великая княгиня его не послушалась и еще взяла с
собой двух племянников. Увидев женщину и детей, «деликатный убийца» (как его
назвал Камю) положил бомбу обратно в сумку и дождался следующего случая, когда
великий князь ехал один. Это не было чудачеством: боевая группа действия Каляева
одобрила. Какая пропасть между началом века и современными террористами!
Еще более жестокими стали малые войны. Садизм хорватов в годы второй мировой
войны и садизм сербов в Боснии только во сне мог бы себе представить европеец
«прекрасной эпохи». Где-то там, в Турции, — другое дело: это объяснялось
средневековым варварством, азиатским варварством, мусульманским варварством. Но
в Боснии царит христианское варварство. Христиане насилуют мусульманок.
Христиане убивают детей. Все стереотипы культуры, к которым приучил нас «Дневник
писателя» Достоевского, вывернуты наизнанку и брошены под ноги толпы.
После громких международных и немецких трибуналов, после всех обличении фашизма
— новые взрывы расизма в благополучной Германии, зверство толпы в стране, где
люди сыты, одеты, обуты и проводят отпуск на море. Что же говорить о голодных
двух третях человечества! Там экстремизм перестал быть уделом меньшинства,
перестал вызывать массовые протесты. Он сам стал массовым, он захватывает всю
массу, большую часть массы, и заставляет пугливо отступать перед собой тех, кто
не захвачен безумием.
Я принимал участие в конференции общества, созданного в 30-е годы для морального
перевооружения человечества. Я встречал там прекрасных людей; но как их мало!
Как неохотно прислушиваются народы к их призывам! Единственный крупный успех
общества — франко-германское сближение в конце 40-х годов. Но этот процесс
поддерживал общий страх перед сталинской империей. Что заменит этот страх?
==377
Призывы прощать врагов слышны уже 2000 лет. Они входили в одно ухо и выходили из
другого. Что сегодня может победить тупой эгоизм, остановить дух раздора? Разве
только состояние биосферы. Биосфера не резиновая, она не в состоянии вместить в
себя рост экономики, хотя бы самой чистой, и рост населения. Или прекратится
рост, или катастрофически деградирует биосфера (а с ней мы все). Только
солидарное человечество способно перейти от цивилизации физического роста,
разрушающего естественную среду, к цивилизации духовного роста, вписанной в
природу и оберегающей природу, как саму себя. Это необходимо — и почти
невозможно. Необходим гигантский духовный и нравственный скачок. Дух войны,
сопровождавший всю историю человечества, должен уступить духу любви. Дело не
только в разумных планах. Разумные планы не помогли ни в Карабахе, ни в
Югославии, нигде, где господствуют страсти. Задачу нельзя решить одним умом,
одними правительственными решениями. Нужен сдвиг в поведении миллиардов людей.
Нужен духовный порыв. Помогут ли здесь одряхлевшие религии?
Сегодня они позволяют использовать себя в национальных спорах или вспыхивают
коптящим пламенем фанатизма. Возникшие в древности, в изолированных империях,
вселенские по духу религии слились с местными культурами и сегодня противостоят
друг другу, как племя — племени. Сумеют ли они найти общий язык?
Даниил Андреев верил в Розу мира, в унию всех христианских церквей и тесный союз
христианства со всеми этическими религиями. Такую организацию трудно себе
представить. Но возможен диалог, прислушиванье друг к другу и дружелюбное
сотрудничество ради спасения жизни на Земле.
До полосы катастроф остались считанные годы. Сумеем ли мы их использовать? Если
цивилизация не сможет преобразиться, она рухнет и погребет человечество под
своими обломками. Солидарность в духе — условие, без которого уже сегодня
рушатся попытки разумной политической, социальной и экономической солидарности.
Сумеем ли мы подняться над своей духовной вялостью и разобщенностью?
Андреев рассчитывал на энергию отчаяния. Скорее всего так думает и Провидение и
станет подталкивать человечество к солидарности железной клюкой катастроф.
==378
Били вас палками, розгами, кнутьями. Будете биты железными прутьями...
Некрасов
А между тем духовное единство так просто!
Есть старый анекдот о слушателе, испуганно спросившем лектора: «Вы сказали, что
солнце погаснет через семь мил.лионов лет? — Нет, через семь миллиардов», —
ответил лектор. Слушатель успокоился. Этого человека беспокоило, что будет через
семь млн. лет. А среднего человека... Нет, о том, -что будет через семь лет, он
иногда задумывается. Но через семьдесят! Серьезно о таких вещах не думают. Разве
только научные фантасты, сочиняя свои романы. А между тем едва ли не главное в
подходе к экологии — это дальнозоркость. Есть экология сегодняшнего дня (верхняя
часть айсберга) и экология завтрашнего дня. В будущем, где спрятано гораздо
больше, чем 7/8 льда.
Сегодняшяя экология — это сумма проектов, требующих каких-то денег, известных
усилий и какого-то уровня сознательности от населения (примерно такого же, как
правила уличного движения). В развитых странах все это более или менее
достигнуто. Можно спокойно оставаться со своей погоней за новыми вещами и при
своем нынешнем (очень низком) духовном уровне.
Другое дело — завтрашний день (где-то в XXI веке). Он загородит дорогу
экономическому росту, потребует остановить рост населения. Рост благосостояния в
физических величинах станет невозможным. Останется место только для духовного
роста. Устроит ли это нынешнее большинство? Согласится ли оно с ограничениями
добровольно?
Мне приходилось слышать интеллигентов, которые нашли выход в религиозном
фундаментализме. Фундаменталисты отказываются от излишеств, живут просто, по
Писанию. Вот, казалось, и решение экологической проблемы. Но упущена деталь:
Писание запрещает противозачаточные средства. Двадцать детей, живущих
впроголодь, давят на биосферу не меньше двух, едящих досыта. При нынешних темпах
роста населения (за сто лет — втрое) этого одного достаточно, чтобы вырубить все
леса и задыхаться от недостатка кислорода. Или пустить в ход биологические
регуляторы вроде СПИДа.
Вторая деталь: рост числа фундаменталистов происходит большею частью в странах,
куда современная интеллектуальная культура еще слабо проникла, и в тех кругах,
где она вовсе
==379
отсутствует. Понимание глобальных проблем в массах верующих очень слабо развито.
Сумеет ли развитое меньшинство проводить разумные решения, опираясь на волю
большинства?
Я могу себе представить, что в некоторых странах с очень крепкой традицией
политической свободы парламенты удержатся. Но Китай идет по другому пути,
практичному для перенаселенных южных стран, и крах советского коммунизма не
смутил китайских руководителей. Можно представить себе довольно большую группу
русских интеллигентов, ушедших в созерцание, в медитацию, в молитву и очень
сдержанных в потреблении (не привыкать стать). Но ведь такой поворот требуется
не от группы, не от слоя, а от целого народа. И не от одного народа,а от всех.
Экология завтрашнего дня — это проблема духовного поля, в котором перегорят
искушение сладкой жизни на Западе и верность букве предания там, где она сегодня
сильна. Духовное поле может быть создано только усилием творческого меньшинства.
Но сила этого поля должна быть не меньше, чем та, что преобразила Римскую
империю. Сумеет ли XXI в. выполнить эту задачу? И не так поверхностно, как
христианство Х в. — заменив подлинное избрание Христа обрядом крещения?
Я ставлю вопросы. Ответит на них будущее. Мне ясно одно: экологический кризис —
|
|
|
