 |
Россия на перекрестке культур 9 глава
|
|
|
|
наши, яко же и мы оставляем должникам нашим... Отец, раскрывающий свои объятия
блудному сыну. Отец, принимающий молитву мытаря: Господи, буди милостив мне
грешному. Отец сидит чуть повыше других (православие сохраняет неравенство Отца
и Сына в отношении к Святому Духу). Ошую (т.е. от нас справа) — Святой Дух,
исходящий от Отца. Отцы Стоглавого Собора не подумали, что, посадив Сына в
центре, они заставили Святой Дух исходить от Сына, а не от Отца (отсаженного
одесную Сына и отделенного от Святого Духа). С точки зрения моего вероятностного
богословия, допускающего несколько образов одной непостижимой тайны, это не
очень большая беда, но византийцы предпочли гибель своего государства и турецкое
рабство католическому filioque.
Православный Отец не может сидеть ниже Сына. Это решает. Полуоборот к Сыну,
указующий перст, направленный к чаше, сострадание в чертах лица не противоречат
образу евангельского Отца, отдающего Сына в жертву. В левом — готовом к подвигу
— изображен Сын. Правый, восхищенный в духе, посильно изображает Святой Дух. В
этом смысле можно понять и наклон его головы, повторяющий наклон головы среднего
ангела, как бы удваивающего его лик своим ликом. Относительно правого ангела,
впрочем, нет споров. В рамках церковного учения о Троице можно спорить о левом и
среднем на иконе Рублева. В левом сливаются творческая решимость Создателя
вселенной и решимость Христа к подвигу, в среднем — сострадательный Отец
Евангелия и Его сострадательный Сын. В правом явно преобладает восхищенность в
Духе, и лучший образ Святого Духа (который ведь как-то надо изобразить)
невозможно представить.
Однако, если смотреть на Троицу глазами нецерковного человека, разные смыслы
|
|
|
снова наплывают друг на друга. И не только в иконе, но и в словесном образе
Троицы. В каждом лице Ее как-то ощутимы, как-то присутствуют и другие лица. Если
изобразить это формулой, выйдет А^А=В=С. В Отце присутствует Дух, присутствует и
Сын, единосущный Отцу и до всех времен пребывавший в недрах Отчих; в Сыне —
Отец, волю Которого Он творит, в Духе — Бог, из Которого Он исходит. Или, если
отбросить имена и богословствовать вместе с Мариной Цветаевой, — первая ипостась
— Там (но не только там); вторая — Здесь (но не только здесь); а третья — Всюду
(и нигде).
-
==321
Язык Христа и апостолов — обыкновенный человеческий язык, грамматика которого не
впускает в себя ипостасное мышление. Сказано, что Бог есть Дух. Мария зачала от
Святого Духа, но Христос — Сын Отца Небесного. Если приложить к этим отношениям
элементарную логику, то выйдет, что различие между первой и третьей ипостасью
вообще надуманно: А=С и С=А; есть Бог-Дух и есть Сын; место третьей ипостаси
остается вакантным, и Даниил Андреев вводит на него Софию, Вечно женственное
(подобным образом понимали Троицу и другие гностики).
Как отнестись к этой ереси и к другим подобным ересям? Прежде всего мне хочется
подчеркнуть, что Троица — Единое в трех лицах, в каждом из которых полностью
присутствует Целое, со всеми его возможностями. Лица единосущны. А сущность —
трехипостасна. Значит, каждое лицо Троицы само по себе ипостасно, внутренне
подвижно, текуче — в известных рамках, в треугольнике, замкнутом в круг или
овал. Сохраняя эту внутреннюю форму Троицы, можно видеть преимущественное
выражение той или другой ипостаси или природы в любом из ангелов
(преимущественное, но не исключительное). В среднем ангеле можно увидеть и Отца,
и Сына, и Святой Дух. Последнее соответствовало бы ереси Иоахима Флорского,
поставившего выше всего именно Святой Дух. Иоахим учил, что прошло время Отца,
|
|
|
наступило время Сына, готовится время Святого Духа. Помыслив в центре Святой
Дух, увидим одесную (для нас слева) Отца, ошую (для нас справа) Агнца, готового
к закланию. Тринитарные отношения не подчиняются закону исключенного третьего.
Разные возможности понимания, не останавливающие вечной смены наплывов, вечный
ток любви, переполняющей ипостаси и переливающейся от одной к другой, не ложны.
Они только иерархически соподчинены в структуре вероисповедания. Для церкви Сын
богословски фиксирован одесную Отца; но второстепенные чтения могут и должны
восприниматься на заднем плане, как обертоны к основной мелодии. Без этой смены
наплывов, без текучести, без возможности ереси не будет и догмата единосущности.
Единосущность — или пустое слово, за которым ничего не стоит, или символ
некоторой внутренней игры, в которой лица меняются, могут меняться местами. По
словам Мейстера Экхарта, «игра идет в природе Отца; зрелище и зрители суть
одно». Троица Рублева — символ этой игры. Она полна внутреннего движения, и три
ангела как бы постоянно меняются в наших глазах, обмениваются своими поворотами
единосущия.
==322
Круг этого движения Рублев совершенно ясно очертил. Все сказано линией и цветом.
Но остается бесконечное множество оттенков, наплывающих и исчезающих,
бесконечное множество невыявленных поворотов. Внутренне текучее остается
таинственным, даже если оно с утра до вечера перед глазами. Познав его форму, мы
только яснее видим непостижимость его глубин. Сколько оттенков зеленого цвета в
дереве под окном? Сколько новых оттенков прибавят луч солнца, набежавшее облако?
Названий цветов — семь, оттенков — тьмы. И неизвестно, что считать, где единица
счета в качественной бесконечности. Вдумываясь в эту тайну, китайцы создали
образ Дао, Пути, замкнутого в вечный круг, вечно постигаемый (названное Дао) и
вечно непостижимый (неизреченное Дао). Троица — тот же круг, но не разлитый в
природе, а парящий в небе, которое внутри нас.
Образы творческой сердцевины мира могут быть разными, но их суть, их внутреннее
движение сходны. Иногда это сходство становится даже внешним. Меня всегда
|
|
|
поражало сходство Троицы ветхозаветной с буддийскими иконами (расположение
фигур, общее настроение), и я сочувственно принял гипотезу Л.А.Лелекова,
предположившего прямое влияние буддийской Троицы на христианскую. Лелеков
(доклад которого я слышал в конце 60-х годов на конференции о каноне в
искусстве) находит буддийские прототипы не только Троицы, но и еще двух икон:
Деесиса и Успения. Посредствующим звеном он считает манихейство, точнее —
манихейскую книжную миниатюру. Августин рассказывает, что сжег, став
христианином, свои манихейские книги, многие из которых были роскошно
иллюстрированы. Мани (III в.) почитал и Христа, и Будду, пытался соединить их
учения. Манихеи, переходя в христианство, должны были трижды три раза отречься
от Будды (свидетельствует византийский канон). Поэтому в каких-то манихейских
миниатюрах должны были быть буддийские заимствования. Распространившись в
Средиземноморье, реплики буддийских икон стали одним из источников христианской
иконописи.
Строго доказать гипотезу Л.А.Лелекова невозможно, пока не найдены манихейские
книги, точно датированные и с уцелевшими иллюстрациями; а это маловероятно. Но я
лично чувствую себя убежденным. Моим представлениям о внутренней близости
высоких религий не противоречит гипотеза о круге средиземноморско-индийских
влияний, и я верю, что образ Будды, сложившийся под влиянием образа Аполлона,
участвует в формировании образа Христа.
II*
==323
В центре буддийской иконы Троицы — сидящий Будда; справа и слева от него, чуть
пониже, чуть меньше ростом, — сидящие бодисатвы. Это зримая троица — символ
незримой Трикайи (трех тел Будды): тела дхармы, тела превращений (нирманьякайя)
и тела блаженства (самбхогакайя). Слово «тело» здесь так же условно, как «лицо»
применительно к третьей ипостаси. Речь идет о духовной сущности, символически
представленной тремя существами.
Христианизируя эту композицию, иконописцы избрали библейский сюжет о трех
ангелах, возвестивших рождение Исаака. Средний ангел чуть выше посажен и кажется
|
|
|
чуть крупнее по своей стати, чем остальные. (Бесспорных указаний на это в Библии
нет.) Таким образом, основа буддийской иконы сохранена. Но чтобы отрезать
ассоциации с нею, Троица изображалась с Авраамом и Саррою, подносящими хлебы.
Таким образом фиксировался библейский контекст.
У Рублева в этом не было никакой нужды. Не зная о буддизме, отделенный многими
веками и морями от ранней Византии, в которой складывался канон, он чувствовал
ненужность суетящихся маленьких фигурок с блюдами в руках. И Рублев (или, может
быть, его неведомый предшественник) дерзнул отбросить лишнее Три ангела как
символ трехипостасного Бога предстали во всей своей ничем не заслоненной
предмирной чистоте, едва прикасающейся к земле (остались только знаки земного:
дуб, стол, чаша). Вершина греческого умозрения в красках была освобождена от
искажавших ее исторических ограничений, и суть ее заблистала еще ярче. После
Рублева здесь нечего прибавить и нечего отнять.
Три ангела — одна фигура в трех ракурсах — лучше выразили единосущность,
равночестность, неслиянность и нераздельность глубин бытия, чем Будда и
бодисатвы. Греческая мысль вообще четче, конструктивнее индийской — ив слове, и
в скульптуре, и в архитектуре. В философии индийского мистицизма (которую,
впрочем, не надо смешивать с индийским рационализмом) все переходит во все любым
образом, так что образ перехода остается сплошь и рядом непродуманным: например,
нирвана есть сансара, йога есть бхога. (Т.е. покой есть суета, дисциплина есть
упоение страстью. Единство достигается прыжком через абсурд без всяких мостков
или перил для ума.) Примерно так осознавала себя в борьбе с римским разумом
раннехристианская мысль: я верую, ибо это бессмысленно. Но потом греческие Отцы
Церкви разработали формы ипостасного мышления, в которых сверхлогическое
приобрело не-
==324
кую структуру текучих наплывов и перестало быть противоразумным, абсурдным.
Рублевская Троица — наглядный образ этой высшей разумности.
Однако различия христианской и буддийской Троицы и связанной с ними мысли менее
существенны, чем. сходство. Буддийская Трикайя тоже означает мистическое
тождество трех аспектов духовного целого. Нирманьякайя — тело превращений — это
Будда страдающий, проходящий свой земной путь. Самбхогакайя — тело блаженства —
это Будда на седьмом небе. Бросается в глаза подобие Христу страждущему и Христу
во славе, Христу Пантократору. Сходные мысли я нашел у двух исследователей
(тоже, если не ошибаюсь, не повлиявших друг на друга): у Кумарасвами и
|
|
|
Д.Т.Судзуки. Трудности возникают только с дхармакайей, не поддающейся простому
уподоблению какому-нибудь элементу христианского богословия. Здесь перед нами,
по-моему, другая структура Троицы, нечто вроде андреевской Троицы, в которой
первая и третья ипостаси сливаются в едином Боге-Духе. Буддийский пример,
выдержавший испытание веков, позволяет лучше понять андреевскую ересь.
Всякая икона верна своей таинственной глубине, если достигнуто неслиянное и
нераздельное единство Здесь и Там. Это относится и к зримым, и к
интеллектуальным иконам (символам веры, догматам). Поэтому суть Троицы я вижу не
в именах ипостасей, а скорее в их отношениях (единосущности, равночестности,
неслиянности и нераздельности). Лица Троицы не суть атомы; они сами по себе
ипостасны — или, в других терминах, неслиянно и нераздельно двуприродны. В
христианской Троице двуприродность выявлена во втором лице, и только свободное
умозрение постигает ее и в первом, и в третьем. В андреевской Троице подчеркнута
двуприродность первого лица, Бога-Духа, а второе и третье, мужественное и
женственное, тяготеют к одноприродности. Можно выразить это так, что
двуприродность, уходя внутрь во втором лице, обнаруживается в первом. В каждом
мысленном образе сверхмысленной Троицы что-то упущено. Только совокупность
тринитарного богословия дает представление о том, что оно пытается познать.
Предположительное вселенское учение о Троице включает в себя не только все
догмы, но и многие ереси.
Можно представить себе возведение в ранг ипостасей женственного и мужественного,
но только как аспектов единого духа, а не двух противоположных полюсов, инь и
ян, — женственности и мужественности, отделившихся и только дополняющих друг
==325
друга. Отделившееся не ипостасно. В рамках буддийской символики возможна Троица,
где в центре Будда, а по сторонам его Праджня (аналог Софии) и Упайя (Метод,
мыслимый в мужском роде). Будда, Праджня и Упайя неслиянны и нераздельны.
Буддисты выражают это проще: Просветление (Будда), интуитивная мудрость
(Праджня) и истинный путь к ней (Упайя) суть одно и то же, только в каждом из
них это одно и то же выступает в разных своих поворотах. Мне кажется, допустим и
таком способ выражения. Главное для меня — неслиянность и нераздельность Здесь и
Там, человека и Бога, единство покоя в движении и движения в покое, т.е. живая
ипостасная мысль сообщает движение любому образу, буддийскому или христианскому.
Мистик-мыслитель видит, например, что человечность Христа не может быть от Него
отделена и в недрах Отца, до всех времен. А потому человечность Сына становится
и человечностью Отца. «Я без Тебя ничто, — сказал Ангелус Силезиус, — но что Ты
без меня?» Для мистика двуприроден и Святой Дух; Вл.Соловьев познал в нем «общее
сердце Отца и Сына». В каждой ипостаси может быть познано единство идеи
(тяготеющей к Единому, как истина, добро и красота у Платона) и ее личностного
воплощения, тяготеющего к единству с личным Богом. То же и в буддизме. «Кто
видел меня, видел дхарму, кто видел дхарму, видел меня», — сказал Гаутама Будда
монаху, захотевшему повидать его перед смертью. Эти слова (напоминающие слова
Христа и слова Павла о Христе) мог повторить и бодисатва, воплощение Софии
(Праджни) или Метода (Упайи). Каждый из них — и личность, и принцип, и часть, и
целое. В каждом из них просвечивается вся система ипостасей и природ. Без этого
ипостасности нет и Троицы тоже нет. Буддизм мыслит ипостасно, созерцая
дхармакайю как великую пустоту, т.е. чистый дух, и все порождающее начало (т.е.
как бы Отца Небесного). Индуизм мыслит ипостасно, созерцая в высшем своем Боге
единство Ниргуны Брахмана (непостижимого Абсолюта, сущего Ничто) и Сагуны
Брахмана (сущего во всей твари, в блеске красок и полноте звуков).
Здесь — это слишком здесь. Там — это слишком там.
М.Цветаева Преодоленный разрыв Здесь и Там — тайна иконологичес-
==326
кого мышления, нашедшего свое наиболее совершенное воплощение в Троице. Этот дух
веет и там, где слово Троица не произнесено и даже не мыслится: Здесь и Там
едино. Ты в объятье двух миров. Так просто! Белизна нераздельна с белой тканью
платья..
Р.М.Рильке
Здесь — имманентность, творческое присутствие в мире, сагуна; там —
трансцендентность, внемирность, сверхмирность, ощутимая только в духовных
касаниях, ниргуна. Единство сагуны и ниргуны, имманентности и трансцендентности
—примерно то, что Отцы Церкви выразили словом «единосущие». Троеличье (тримурти)
индуизма, по-моему, вообще не Троица, а распределение трех функций Отца:
создания, хранения и разрушения мира. Но движение к тринитарности в индуизме
есть; образ, найденный христианским поэтом Рильке, повторяет Рамануджу: верующий
соединяется с Богом, как синева с синим цветком.
Знакомство с ипостасным мышлением вне догматического христианства и вне
христианства вообще помогает понять огромные, до сих пор не использованные
возможности развития конфессиональной догматики. Суть ипостасного мышления не в
одном числе «три». Не менее важна неслиянность и нераздельность двух, толкающая
к трем. Может быть, греческие отцы смутно чувствовали это, отстаивая исхождение
Святого Духа только от Отца. Двуприродность Христа задана в Его
богочеловечности, а Отец, без особой связи со Святым Духом, тяготеет к
одноприродности. Таким образом, борьба против filioque имела духовный смысл
—была борьбой за сохранение внутреннего движения в первой ипостаси, против
окончательного оттеснения Отца Сыном. Но католики также были правы: дух
совершенной любви не может исходить только от одного, взаимность не может быть
односторонней. Тут спор не об условных знаках, а трудность выбора между двумя
решениями, каждое из которых захватывает и покоряет. Может быть, сравнительное
изучение тринитарного мышления позволит в конце концов выйти на уровень
метатеологии, на котором оба решения будут релятивироваиы и потеряют свою
непримиримость.
Знакомство с ипостасным мышлением в Азии позволяет также лучше понять искушения
софиологии. Женственное, кото-
==327
рое только женственно, сводит нас с уровня чистого творчества на уровень
сотворенного. Отцовство первой ипостаси не половое; это просто символ
творчества. А отделенно женственное неполно и требует своего дополнения, мужа.
Отсюда необходимость «брака ипостасей» — выражение Даниила Андреева, которое мне
кажется нелепым. Пишу об этом с сожалением, потому что в «Розе мира» много
прекрасных, вдохновенных страниц, много глубинно увиденного.
Ипостаси именно потому ипостаси, что едины без всякого брака, предвечно едины.
Они принадлежат уровню бытия, где нет обособления и не нужно преодолевать
обособление, нет плюса и минуса, северного и южного полюса, нет силовых линий
магнитного или полового напряжения. Всякое одно есть в то же время другое.
Говоря языком китайской метафизики, это уровень Дао, в котором «именуемое и
безымянное порождают друг друга» (Даодэцзин), не становясь отдельными. А
отделенно женственное — с уровня двойственности, с уровня полярности, инь и ян.
Инь — темное, текучее, восприимчивое, женственное; ян — светлое, твердое,
активное, мужское. Троица, в которую вводится отделившееся женственное, тотчас
теряет свою ипостасность, становится системой из трех родственных, связанных
(хотя бы и браком), но разных элементов, т.е. не троицей, а триадой, троебожьем.
Внутренне подвижное и замкнутое в себе единство превращается в начало
множественности (одно, как сказал Лаоцзы, порождает два, два порождает три, три
порождает тьму вещей)6.
Однако этим дело не кончается. Тантризм правой руки (культ женственного,
остающийся в рамках своего рода софиологии) очень легко переходит в тантризм
левой руки. Упайя ассоциируется с мужчиной, Праджня — с женщиной, и просветление
достигается в обряде яб-юм (ритуальный, подготовленный аскетическими упражениями
половой акт). Я не отрицаю, что близость мужчины и женщины, соединенных любовью,
может дать подлинное просветление; и возможно, что в некоторых случаях обряд,
исполненный со всей верой, заменяет личное чувство. Но вероятность профанации
здесь настолько велика, что практически все тантристские секты левой руки рано
или поздно вырождаются. Андреев чутьем поэта угадал, что его Роза мира станет
орудием антихриста и превратится в темный оргиастический культ (по его
предвидению, в XXIII или XXIV веке).
Изучение ипостасной мысли Востока позволяет также лучше понять ересь Иоахима
Флорского. Религии Святого Духа,
==328
где на первое место выдвигается третья ипостась, вполне возможны; но не впереди,
а рядом. Они давно существуют в Индии; это буддизм и ведантизм. Все высшие
религии суть воплощения предвечной Троицы (с большей или меньшей степенью
человеческого несовершенства). Ни одна из них не подлежит упразднению или
отмене. Мир не может быть ни внешне христианизирован (за счет иудаизма, ислама,
индуизма, буддизма), ни дехристианизирован. Возможно и нужно другое: переход от
религиозной полемики к общению в духе любви, перенос акцента с качества символов
на качество духовного опыта, переход от гордыни вероисповедания к смиренному
сознанию своей нищеты и скудости.
Троица — место будущей встречи всех высоких религий, не только христианства и
буддизма, создавших учение о Троице, но тех, в которых это учение не сложилось и
есть только элементы тринитарности (Дух Божий, носившийся над водами, и
нераздельность Бога и ангелов в иудаизме, предвечность Корана в исламе и т.п.).
Ни одна религия не воплотила Предвечную Троицу во всех Ее ипостасях и природах,
и разница степени развития богословия может даже оказаться обратно
пропорциональной духовной глубине: фарисеи, гордые своим восхождением, окажутся
последними, а мытари, сознающие свою духовную убогость, — первыми. Если
взглянуть на христианство трезвыми глазами аравийского купца, то это религия
Сына, заслонившего Отца, и (добавлю от себя) с неразвитым зачатком понимания
Троицы, оставшимся совершенно чуждым подавляющему большинству христиан и даже
христианских богословов'. Поэтому практическому христианству нечем гордиться
перед религиями Отца (иудаизм, ислам) и религиями Святого Духа (буддизм,
ведантизм). Ни одно вероисповедание не благодатно в своей гордыне; все
благодатны в своем смирении. Все способны выйти на уровень метатеологии, с
которого догматические религии будут познаны как отражения одной великой тайны в
разных зеркалах. Для этого не нужно никакой верхушечной унии —только внутреннее
развитие каждой религии вглубь, и в форме открытых вопросов Богу и
антидогматических парадоксов (Иов, дзэн, Кьеркегор), и в форме творческого
продолжения и углубления догматики. А главное — в духе любви, сочувственного
внимания и понимания.
Предвечная Троица духовна, и человек может войти в нее только восхищенным в
духе. Понять Троицу, понять общее сердце Отца и Сына — значит войти в него. Суть
Троицы — не три
==329
и не два, а неслиянное и нераздельное событие человека с Богом, одновременно
личным (Бог есть любовь) и веющим повсюду Духом (Бог есть Дух). В этом, и только
в этом событии преодолевается несовершенство языка, созданного христианством,
или буддизмом, или индуизмом. То, что написано Святым Духом (учил Силуан
Афонский), может быть прочитано только Святым Духом. И если оно будет так
прочитано, исчезнет почва для ненависти и почвенничество, привязанность к
старине, утратит свою фанатическую закрытость.
Поэтому важнее всей мыслимой символики рублевской Троицы — ее непосредственное
переживание. Троица может быть прочитана как простой образ духовной жизни
личности. Правый ангел — образ созерцания, вбирания в себя света до
самозабвения, до потери себя в свете. Средний — внутренний свет, озеро
внутренней тишины, совершенная полнота внутреннего покоя. Левый — начало
деятельной мысли, возникающей в озере тишины, в успокоившемся духе...
Теперь ты знаешь — мы, как анемоны, Сомкнуться можем в предвечерний час, Вобрав
в себя все то, что день принес, И вновь раскрыться, новый день встречая. И мы не
только можем делать так, Нет, это долг наш. Мы должны Учиться замыкать в себе
бездонность...
P.M. Рильке
Каждая душа может осознать себя в образах, созданных живописью, или поэзией или
музыкой, — и найти в них свою божественную форму: Я есмь орган, Он органист, не
я.
Во мне волна Его святого хмеля.
И тот разрушит песню Бытия, Кто нас смешает — или нас разделит.
По клавишам бесчисленным скользя, Он трогает мои живые раны.
Я есмь орган, но мне самой нельзя
Дотронуться до тайных труб органа.
Я есмь орган, но лишь Создатель мой, Вдохнув свой дух, играет на органе.
Я глубь и тайна для себя самой,
К оглавлению
==330
Я оживаю от Его касаний. Вот он вошел, Предвечный Органист... О этот свет,
вонзенный в темень ночи! Да будет звук мой первозданно чист, Чтоб передать все
то, что Он захочет. Что значит смерть? Есть только Ты и я. Во мне волна
божественного хмеля, И тот разрушит песню Бытия, Кто нас смешает или нас
разделит.
Не только Бог, но и мы сами едины в трех лицах: созерцания иконной красоты,
овнутрения ее и творческой мысли. Учения о Троице — буддийское и христианское —
возникают примерно в одно время, вскоре после первого осознания личности в
философии и первой неудовлетворенности философией, неудовлетворенности жесткими
логическими связями и различиями7. Единосущность, равночестность, неслиянность и
нераздельность ипостасей — лучшее достигнутое человеком осознание сверхсистемной
структуры своего внутреннего мира и Божьего мира, Божьего бытия. Рублевская
Троица — мандала, т.е. символическое изображение внутреннего мира, царствия,
которое внутри нас. Мира, возникающего из тишины и возвращающегося в тишину.
И поэтому созерцание трех ангелов у мамврийского дуба возвращает нас к себе, к
своей глубине, на которой мы мало и редко живем. Или созерцание рублевского
Спаса, в котором, по-моему, есть все то, что развернуто в Троице, и еще что-то,
но еще тоньше, еще неуловимее сказанное и еще труднее поддающееся анализу3. Или
созерцание закатного луча, в котором тают горы и стеклянеют воды: Так наступает
царство духа: Последний свет хранит вода, Твердыня стала легче пуха, А нежность,
как гора, тверда. В ней есть такое средоточье, Такой недвижимый настой, Что
можно увидать воочью, Почти пощупать Дух Святой..."
==331
Два подступа к Троице
Моя работа «Троица Рублева и тринитарное мышление» была впервые прочитана как
доклад в Ленинграде летом 1978 г. Когда Самиздат стали печатать, текст (с
некоторыми произвольными сокращениями) был опубликован в журнале «Страна и мир»
(Мюнхен, 1989, N 6). Статья «Иконологические мышления как система и диалог
семиотических систем» напечатана в сборнике «Историко-филологические
исследования» (Памяти Н.И.Конрада), М., 1974. Термины
«иконологические»,«ипостасное» и «тринитарное» я считаю синонимами. Имеется в
виду мышление, основные категории которого — единосущность, равночестность,
неслиянность и нераздельность. Общая черта ипостасного мышления — выход за рамки
жестких отношений тождества и различия, текучая системность, в которой A7iA=oo=
B?'B.
Мой подход в чем-то перекликается, а в чем-то отличен от анализа «Троицы»
Рублева и догмата о Троице, предпринятого Б.В.Раушенбахом («Вопросы философии»,
1990, 1993). Встретившись с Борисом Викторовичем на конференции в Киеве 24 мая
1993 г., я убедился, что мои работы до него не дошли. Тем более замечательно,
что два человека, совершенно разных по складу ума, бьти захвачены одной темой.
Замечательно и то, что оба мы — не богословы. Древняя традиция оказалась
современной проблемой для эссеиста и конструктора ракет. Я шел от
непосредственного медитативного восприятия рублевской «Троицы» и от ее структуры
к структуре догмата. Борис Викторович шел от решений VII Вселенского собора к
иконе, методически сопоставляя каждый пункт соборных постановлений (числом 8) с
характером и расположением фигур. Я сравнивал христианский канон изображения
Троицы с буддийским. Борис Викторович этого материала не привлекал. Следуя
разными путями, мы, однако, оба доказываем, что композиция рублевской Троицы на
порядок лучше передает суть дела, чем неканонические иконы, иногда называемые
«Троицей новозаветной», «Отечеством» и т.п. (мужчина с седой бородой, мужчина с
черной бородой и голубь). Неканонические иконы не соответствуют ряду важных
пунктов соборных постановлений, показал в своем докладе Б.В.Раушенбах.
Неканонические иконы не передают отношения ипостасей друг к другу, переливов
сущности в сущность, говорил я.
Однако интересны и различия наших подходов. Борис Вик-
|
|
|
