Я не могу снова вернуться домой 1 глава

В центральных фермерских районах штата Миссури, когда зима гуляет по прериям с воющим северным ветром, гоня перед собой снежинки и крупные хлопья, морозя кра­пиву, тогда, как говорят, единственное, что остается между Конкордией и Северным полюсом, — это забор из колю­чей проволоки, да и тот уже упал.

Лето же обыкновенно плохое, ибо нет на всей земле та­кого жаркого места, как Миссури в августе, разве что Кан­зас в июле. Но в промежутке, когда земля дышит свеже­стью и зеленью весны, или же осенью, когда пшеница уже заскирдована и повенчана с желтыми тыквами, Миссури можно назвать самым красивым местом на всей земле.

Кэтрин родилась здесь, в пяти милях к югу от Конкордии, на ферме в сто шестьдесят акров, 9 мая 1907 года. Ее возраст, вплоть до ее смерти, был одним из самых больших секретов в мире. «Это никого не касается, кроме меня, — сказала Кэтрин Карлу Забия в госпитале Святого Иоанна в Лос-Анджелесе, когда он пришел к ней в палату, чтобы спросить о ее возрасте, для того чтобы заполнить историю болезни. — Напишите, что мне за пятьдесят».

«Извините, мисс Кульман, — доктор-еврей улыбнул­ся, — но мне нужно знать Ваш точный возраст, чтобы вы­писать точную дозировку лекарств».

«Никто, — она почти шептала, разглядывая его с по­душки, — никто не знает, сколько мне лет. Но, дорогой доктор, если Вы дадите мне клочок бумаги, я напишу это, — теперь она уже подсмеивалась. — Но не взду­майте проболтаться хоть одной живой душе».

Кэтрин была почти права. Лишь немногие люди знали ее возраст. Мэгги Хартнер была одной из них. Но когда я попытался добыть от нее сведения, она посмотрела на меня так же, как и Кэтрин однажды, и сказала: «Зачем? Я не открою вам даже мой возраст. Почему женщина должна делать это?»

Будучи не в силах победить этот вид женского тщесла­вия, я решил подождать, пока не доберусь до паспорта Кэт­рин или не смогу поднять ее документы в Конкордии.

Кэтрин нравилось заставлять людей гадать. Она сказа­ла канадскому журналисту Аллеку Шрагетту еще в 1966 году, что ей 84 года, но была шокирована, когда он написал это в книге «Необъяснимое». Когда она умерла, заголовок на первой странице утреннего выпуска «Лос-Анджелес Тайме» гласил: «Кэтрин Кульман умерла на 66-м году жизни». Они ошиблись на два года. Должно быть, она подсмеивалась даже на небесах. Она любила надувать прессу. И ввести в заблуждение престижную «Лос-Анд­желес Тайме» — был один из ее лучших трюков, особенно, когда открылось, что газета черпала информацию от со­трудников госпиталя. Уже умирая, она все же надула док­тора. Ее тщеславие победило даже в самом конце, а вместе с ним и ее чувство юмора и удовлетворения от того, что она унесла в могилу секрет своего возраста.

Конечно, записи в Конкордии дали настоящую цифру и в то же время прояснили другую тайну — загадку того, где она родилась. Кэтрин почти удалось заморочить всем голо­ву, что она родилась в большом двухэтажном доме номер 1018 по улице Святого Луиса в Конкордии, крошечном скоплении из 1200 домов, прижавшихся к железной дороге, соединяющей Сент-Луис с Канзас-Сити. Но почему она настаивала, что родилась в городе, а не на ферме, похоже, никто так и не узнает.

В интервью мне она говорила: «Когда папа женился на маме, он обещал ей, что если она переедет с ним в деревню, после полной выплаты за ферму он построит ей самый большой дом в Конкордии. Когда посуда после ужина была вымыта, мама обычно шла рисовать картинку того большого дома, который папа обещал ей, когда кредит за ферму будет выплачен. И вот этот день пришел. Ферма была оплачена. Папа построил маме такой дом, какой она хотела. И я появилась на свет вместе с этим домом. Это был большой дом. И знаете что? С того времени, как я родилась в этом доме, до этого самого дня все шло отлич­но. У меня не было комплекса неполноценности, поскольку я знала, что любима. Я знала, что была желанным ребен­ком. Это большое наслаждение для ребенка — знать это. Я всегда знала это. Я всегда знала, что была отрадой па­пиных глаз».

Никто не спорил с этим. Но все спорили с тем, что она родилась в большом доме в Конкордии.

Ее отец, Иосиф А. Кульман, был стройным курчавым фермером немецкого происхождения, как и почти все жите­ли Конкордии, маленькой лютеранской крестьянской общи­ны в шестидесяти милях к востоку от Канзас-Сити. Ему было двадцать пять лет, когда он женился на Эмме Валькенхорст, которой было всего семнадцать. Они сразу пере­ехали на ферму Кульмана — крупный участок земли в пяти милях южнее Конкордии в деревне Джонсон. Стар­шая сестра Кэтрин, Миртл, была рождена там, так же, как и ее старший брат Эрл. Миртл было пятнадцать лет а Эрлу — десять, когда Эмма Кульман родила третьего ребенка.

Тетушка Гасти (Августа Паулина Кульман-Барроу), старшая сестра Джо* Кульмана, приехала в тот самый ве­чер. Это было в четверг, около четырех часов. Она погоня­ла чалую кобылу, впряженную в двухместную повозку. Пе­рекинув вожжи через дышло и привязав лошадь позади остроконечного двухэтажного дома, разместившегося посре­ди северных сорока акров фермы, она направилась к спаль­не, где Эмма ухаживала за новорожденной девочкой. Гасти, у которой было четверо детей, была мягкой женщиной, кото­рая никогда не вмешивалась в дела своего брата Джо. Но сейчас, если то, что она услышала от своей двенадцатилет­ней дочери Фаниты, было правдой, она считала необходи­мым высказаться.

*Джо — сокращенное от «Иосиф». Так называли отца Кэтрин Кульман. — Прим. пер.

«Эмма, я слышала, ты собираешься назвать малышку Кэтрин». — «Верно. Перед самой смертью твоей матери мы с Джо как раз говорили с ней. Мы сказали ей, что на­зовем ребенка в ее честь, если родится девочка, хотя мы из­меним написание». (Катерина Мария Боргстедт родилась в земле Вестфалия, в Германии, в 1827 году. Она вышла за­муж за Иоханнеса Генриха Кульмана в 1851 году, и моло­дожены переехали в Соединенные Штаты два года спустя, осев в немецкоязычной общине в Конкордии, в штате Миссури. Она умерла в возрасте восьмидесяти лет, за три месяца до того, как ее невестка родила ее тезку).

«Это хорошее немецкое имя, — мягко сказала Гас­ти, — но вам следует помнить, что никого из девочек мамы не назвали Катериной». — «Ну, тогда как раз время на­звать этим именем внучку».

«Вы что, не понимаете? — продолжала Гасти. — Имя не звучит правильно здесь, в Миссури. Каждую осли­цу в штате зовут Кэйт. На самом деле, ту ослицу, что забила насмерть сына нашей сестры Марии Магдалины, Ясока, звали Кэйт. Такое имя опозорит всю семью Кульман».

Эмма уперлась: «Но это не опозорит семью Валькенхорстов. Кроме того, ее имя не Кэйт, а Кэтрин Иоханна. Иоханна — в честь моей мамы. И она не опозорит Куль­манов, это я обещаю».

Это обещание, когда пройдут годы, как часто боялась Эмма Кульман, не будет сдержано. Но ничто не могло из­менить ее упрямый немецкий нрав. Обращаясь к пятнадца­тилетней Миртл, стоявшей в другом конце комнаты, Эмма сказала: «Я думаю, это будет складно звучать: Кэтрин Кульман. Как по-твоему, Миртл?»

Миртл живо кивнула, и спор утих.

Гасти больше ничего не сказала. Она посмотрела еще на малышку, пристроившуюся у груди Эммы, и затем спус­тилась к повозке. «Это достаточно плохо — родиться ры­жей, — сказала она своей лошади, отвязывая ее, — но пройти всю жизнь с именем типа Кэйт — это больше, чем ребенок сможет вынести».

Только два года спустя, Джо Кульман — а надо ска­зать, что его ферма уже была оплачена, и в его карманах водились денежки — пришел к Вильяму X. Петерингу, ме­стному разносчику почты, и заключил сделку на крупную сумму о покупке земли на улице Святого Луиса в Конкор­дии. Покупка была совершена 23 февраля 1909 года и была должным образом зарегистрирована в суде провин­ции Лафейетт. Строительство началось в следующем году, но лишь в 1911 году Кульманы — Джо, Эмма и три их ребенка: Миртл, Эрл (которого звали Кули) и четырехлет­няя Кэтрин — въехали в него.

Но почему Кэтрин всегда утверждала, что родилась в большом белом двухэтажном доме, — это еще одна из тех тайн, которые окутывали ее жизнь. Все же она никогда не отступала от этого мифа. В 1972 году, вскоре после полу­чения ею степени почетного доктора гуманитарных наук в Университете Орала Робертса в Талсе, штат Оклахома, вос­хищенный обожатель Кэтрин Кульман Руди Плаут из Кон­кордии начал местную компанию за сооружение постоян­ного мемориального знака в честь Кэтрин, предлагая поместить его у автострады. Надпись на знаке, в частности, содержала слова: «Здесь родилась Кэтрин Кульман, она была членом Баптистской Церкви, рукоположенным свя­щенником Церковного евангелического союза, известна своей верой в Святой Дух».

Но горожанам это не понравилось. Кэтрин была вез­де в чести, кроме своего родного города. Просачивались сообщения о ее несметных богатствах. Похоже, что мно­гие из ее телефонных разговоров с матерью прослушива­лись местным оператором на станции, пока Эмма была жива. Когда Кэтрин хвасталась маме суммой какого-либо особого пожертвования или тем, сколько человек пришло на собрание, это сразу становилось известно всему город­ку. Поскольку большинство людей в Конкордии жили хуже среднего или едва дотягивали до среднего уровня, то было общее чувство, что того, кто зарабатывает больше, особенно если он связан с религией, нужно презирать. Некоторые прихожане местной баптистской церкви пола­гали, что Кульман должна была помогать им в строитель­стве, поскольку она никогда не просила вычеркнуть ее из списков прихожан. Были и другие причины, заставлявшие маленькую консервативную общину быть более чем не­важного мнения о ее наиболее знаменитом члене. Люди знали, что она общается с пятидесятниками, практикует чудотворные исцеления и что однажды она отказалась принять своего старого школьного приятеля, когда приеха­ла в Канзас-Сити для служения с чудесами. Все это вызывало ревностный гнев части горожан. И когда ма­ленькая группа во главе с Руди Плаутом предложила установить мемориальный знак, утверждающий, что Кэт­рин родилась в Конкордии (хотя все старожилы знали, что она родилась на ферме в деревне Джонсон), — это было уже чересчур.

31 июля 1972 года Кэтрин писала Гарри Р. Войту, мес­тному историку и профессору Колледжа Святого Павла в Конкордии: «Этим письмом я удостоверяю, что разрешаю установить предложенный знак на автостраде, утверждаю­щий, что Конкордия является родиной Кэтрин Кульман».

Группа разгневанных горожан собрала городское со­брание, на котором было много спора и криков. К сожале­нию, люди из Конкордии забыли, что название их городка означает «гармония». Гарри Байзенхерц, редактор местной газеты «Конкордиан», решил попытаться уладить дело. Он написал письмо Кэтрин, прося ее дать точные данные о ме­сте и времени ее рождения. Естественно, Кэтрин проигно­рировала вопрос о дате, а на вопрос о месте рождения на­писала: «Я уверяю Вас, что чувствую себя глубоко польщенной тем, что люди из «моего родного города» по­чтили меня воздвижением мемориального знака, определя­ющего Конкордию моей родиной!

Я всегда гордилась тем фактом, что родилась в Конкордии, где люди все еще самые лучшие в мире, и они продол­жают оставаться солью земли...»

Когда письмо зачитали в Конкордии, соль земли поте­ряла свой соленый вкус. Люди, которых Кэтрин окрестила «самые лучшие в мире», разозлились и запретили строить знак на дороге. Если вообще должен быть какой-то знак, он должен быть на Стэйт-Роад, 23, в деревне Джонсон. Есть некоторые вещи, которыми Конкордия могла бы гор­диться, но эта «подручная Господа» не из их числа. Хотя люди из Конкордии, возможно, и хотели бы отречься от Кэтрин, после того как она стала знаменитой, она никогда не выражала ничего, кроме доброты и благодарности к тому городу, где она выросла.

Джо Кульман пошел в извозный бизнес, управлял плат­ной конюшней для извозчиков и возглавлял контору дос­тавки имущества. Он был известен как самый состоятель­ный член общины. Хотя он был отпавшим от веры баптистом и не переносил на дух всех проповедников, не­смотря на это, его выбрали мэром в городе, который на 90% состоял из лютеран.

Кэтрин было всего 6 лет, когда ее старшая сестра Миртл вышла замуж за молодого студенческого евангелиста Эверетта Б. Парротта и переехала в Чикаго. Это было за три года до того, как Эмма произвела на свет последнего из детей Кульманов — Женеву. Кэтрин и ее брат вили из отца ве­ревки. Папа давал им все, что они только желали, и оставлял всю дисциплинарную сторону маме. Эта несбалансированная ситуация портила характер Кэтрин всю ее жизнь.

Когда шестнадцатилетний Кули (которого дома звали «мальчик») мучился приступами аппендицита, а вся семья тогда находилась у дедушки Валькенхорста на рождественс­ком ужине, Джо почти сошел с ума от беспокойства. Мать Эммы умерла в раннем возрасте от аппендицита, который рассматривался как почти смертельная болезнь в начале XX века. Джо превратил одну спальню в большом доме на улице Святого Луиса в больничную палату, привез доктора и двух медсестер из Канзас-Сити и потратил целое небольшое со­стояние, выхаживая «мальчика». Однажды после обеда он с помощью двух сестер поднял «мальчика» с постели и подвел его к окну, чтобы он мог видеть новую игрушку, купленную для него. Это была высокоскоростная гоночная автомашина новой марки «Дюзенберг», той самой марки, что использова­лась на обкатке гоночной трассы в Индианаполисе. После того как Кули поправился, отец купил ему также спортивный самолет, который он осваивал, путешествуя по Среднему За­паду с предвыборными речами. Когда он не летал, то гонял на автомобиле на местных ярмарках. Мама не одобряла это­го, но сердце папы было мягким и щедрым. Кули получал все, что просил. Те, кто знали Кули, говорили, что он был «буй­ный». Некоторые говорили, что он входил в «Ночную шин­ную компанию», группу людей, которые по ночам воровали шины для перепродажи. Позднее он женился на Агнесс Вартон, которую люди в Конкордии характеризовали как чу­десную женщину, помогавшую ему сойти с плохого пути. Он пошел на работу к Хайпи Валькенхорсту (не родственнику) в качестве автомобильного механика.

Кэтрин боготворила своего отца. Обычно он тихо си­дел, пока она расчесывала его вьющиеся волосы или запус­кала гребень в его густые усы. Часто, даже после того как она стала подростком, он любил держать ее на коленях, и она клала свою голову ему на плечо. «Папа никогда в жиз­ни не наказал меня, — говорила она мне. — Он никогда не поднял на меня руки. Никогда. Ни разу. Только мама дисциплинировала меня. Она била меня в подвале, так, что­бы соседи не слышали, как я кричала. Затем, когда папа приходил домой, я бежала к нему, садилась на колени, и он успокаивал мою боль.

Я не могу вспомнить, чтобы мама проявляла какую-либо привязанность, когда я была ребенком. Никогда. Мама была отличным надсмотрщиком. Но она никогда не гово­рила мне, что она гордится мною или что я поступаю хоро­шо. Ни разу. Это только папа дарил мне любовь и привя­занность».

После того как Кэтрин стала знаменитой, она, бывало, садилась к телефону вечером и говорила с матерью часами кряду. По словам телефонистки, Кэтрин все время пыта­лась доказать своей матери, что у нее большие успехи. «Она посмеивалась и подхихикивала, — рассказывала бывшая телефонистка. — И мы, конечно, сидели, прослушивая раз­говор, и хихикали тоже. Затем она говорила матери о том, что она получила. «Мама, я получила самую большую елку на Рождество в городе. Она такая высокая, и на ней боль­ше 5000 лампочек!» Она рассказывала о размере пожерт­вований на ее чудесных служениях, словно она пыталась убедить мать, что у нее все отлично».

Пожалуй, Кэтрин заслуживала те взбучки, что она по­лучала ребенком. Однажды, когда она гостила у своего де­душки Валькенхорста на его ферме, он показал ей свой участок с арбузами, объяснив, что хотя снаружи арбузы зе­леные, внутри они уже почти красные. Кэтрин до самого дня ее смерти ни во что не ставила чужие слова. Ее пыт­ливый характер требовал проверять все своими руками. Когда дедушка Валькенхорст вернулся домой, его ждала ужасная картина: девятилетняя Кэтрин взяла разделочный нож и вскрыла каждый арбуз на участке — более сотни штук, — просто чтобы удостовериться, что они все крас­ные внутри. Дома мама уже ждала ее на лестнице, ведущей в подвал.

Мамин день рождения был 28 августа, и когда Кэтрин было девять лет, он выпал на понедельник. В понедельник у Эммы Кульман всегда была стирка. Это было, по словам Кэтрин, «частью ее теологии». Она стирала белье по поне­дельникам и гладила по вторникам так же регулярно, как люди посещают церковь по воскресеньям. Кэтрин подумала, что лучшее, что она могла бы сделать для мамы, которая всегда порола ее, была бы неожиданная вечеринка ко дню рождения. Она знала, как ее мама любила развлечения. Она любила надеть свое платье до пола с высоким ворот­ником, длинными рукавами и манжетами на шнурках, сде­лать высокую прическу, водрузить шляпу с маленькой ву­алью и подавать чай в своем классе в методистской Воскресной школе или членам «Королевского Герильда» — миссионерской организации в церкви. Никто, похо­же, не видел госпожу Эмму Кульман одетой нечопорно или с бигуди в волосах. Кэтрин позднее говорила: «Я не помню, чтобы я видела мою мать, спускающуюся к завтраку в хала­те. Когда мама приходила к завтраку, она уже была полно­стью одета. Она хотела быть готовой на тот случай, если посторонний зайдет в дом».

Но стирка — это было другое дело. В день стирки мама запирала дверь и проводила целый день, возясь с та­зами с горячей водой. Используя ребристую стиральную доску, она скребла белье, полоскала его в оцинкованном тазу, пропускала через ручной отжиматель, закрепленный на другом тазу, и затем развешивала на веревке позади дома. Как говорила Кэтрин, стирка белья по понедельникам была частью «маминой теологии». Даже в те хлопотные авгу­стовские дни, когда подсолнухи вдоль забора жухли от жары, Эмма Кульман склонялась над горячими тазами, сти­рая белье.

Маленькая Кэтрин не учла этого, когда она за неделю до события задумала сделать матери сюрприз в день ее рожде­ния. Она обошла дома маленькой общины и пригласила тридцать самых выдающихся женщин города на вечерин­ку — сюрприз для мамы. Это должно было произойти в два часа в понедельник. Не говоря об этом больше никому, она просила каждую из женщин принести с собой пирог.

После обеда 28 августа Эмма сказала Кэтрин, что она устала: «Я пойду наверх прилягу на пару минут и отдохну, чтобы потом закончить стирку». Кэтрин выскочила на крыльцо встретить дам.

Ровно в два часа раздался стук в дверь. Эмма, которая успела задремать, соскочила с кровати. Забыв о том, как она одета, она спустилась вниз. Ее волосы, по крайней мере те, что не были уложены в неловкие детские завитки, висе­ли беспорядочно, закрывая лицо. Длинное платье было сильно мятым, и все в мокрых пятнах. Ее лицо было гряз­ным и покрыто потом. Открытые до локтей руки, с зака­танными рукавами, покраснели от полоскания в едком ра­створе. Она была в старых туфлях с застежками наверху, расстегнутыми на лодыжках, без чулок.

Эмма пришла в ужас, увидев двух дам в дверях. Осоз­нав, как она одета, она повернулась и бросилась назад на­верх. Но было слишком поздно. Они уже увидели ее сквозь застекленную дверь. Ей ничего не оставалось сде­лать, как впустить их.

«С днем рождения, Эмма!» — сказала госпожа Лохоефенер. Эмма Кульман стояла в дверях, взирая на дам. Пе­ред ней были госпожа Лохоефенер и госпожа Хэервальд, две женщины, занимающие высокое положение в городе, одетые так, словно они только что вышли из модного сало­на. Обе держали в руках белые слоеные пироги, превосход­но украшенные. Она впустила их и едва успела закрыть дверь, как услышала еще шаги на деревянном крылечке. К ней пришли г-жа Тиман, г-жа Шриман и г-жа Хильда Шредер — все с пирогами, одетые, словно в Пасхальное воскресенье утром. Затем леди стали прибывать так часто, что Эмма уже не успевала закрывать дверь. Она просто стояла у входа, пока они «вплывали». Но между дамами она заметила улыбающееся веснушчатое лицо своей озорной рыжеволосой дочери, которая смотрела сквозь папоротники, которые заполняли всю огромную цветочницу на белой подставке, стоявшую у крылечка. Эмма заскрежетала зуба­ми. «Только погоди, милая барышня, — проговорила она про себя. — Ты только погоди».

Весь остаток вечера Эмма Кульман обдумывала нака­зание. Впрочем, ей приходилось думать в процессе лихора­дочной работы: уборки горшков с плиты, нагревания воды к чаю и подачи его дамам, которые, похоже, были несказанно рады вечеринке. Но в тот вечер, когда ушла последняя из дам, мама схватила свою преступницу за руку и поволокла ее вниз по лестнице, ведущей в подвал. Позднее Кэтрин рассказывала, что пирогов у них осталось на две недели вперед, однако большую часть ей пришлось съедать стоя, так велик был гнев матери.

Джо Кульман никогда не понимал грубых методов вос­питания Эммы. «Мальчик», дабы улизнуть от них, давно уже покинул дом. Миртл вышла замуж. Когда Джо пы­тался прекращать порки и осуждал критику поведения Кэт­рин, Эмма набрасывалась на него. В итоге он стал все больше времени проводить вне дома. Оборудовав малень­кую комнату позади платной конюшни, он оставался там ча­сто всю ночь. Когда же Джо Кульман был дома, он прово­дил время с Кэтрин, ища и получая ту любовь, которой не находил у своей жены. В ответ Кэтрин обожала папу почти так, как аборигены поклоняются истуканам; и это обожание было настолько сильно, что каждый раз, когда она говорила о нем — даже спустя 35 лет после его смерти — слезы появлялись в ее глазах.

Папа начал брать Кэтрин с собой, когда он собирал чеки. Торговцы привыкли видеть ее. Они прозвали ее «ма­ленький Джо». Позднее ей самой понравилось ходить в разные места типа: «Производство домашней птицы г-на Брокмана», «Бакалейная лавка г-на Руммера», аптечный магазин, универмаг, мясной рынок; и она собирала там де­нежные чеки * для папы сама. Джо был толковым бизнес­меном, и он учил Кэтрин всяким приемам и принципам бизнеса — эти уроки ей сильно помогали в последующие годы. Даже когда «Фонд Кэтрин Кульман» был уже со­здан, Кэтрин часто пользовалась принципами бизнеса, кото­рым она выучилась у отца. И она редко ошибалась.

*В США распространена оплата услуг и товаров чеками, а не наличными деньгами. — Прим. пер.

Несмотря на долгое время, проведенное вместе, Джо Кульман никогда, в сущности, не понимал свою озорную рыжую дочку. Было проще дать ей денег или купить пла­тье, чем пытаться разобраться в ее проблемах. Его бесси­лие понять глубину ее духа проявлялось особенно сильно в том, как он отреагировал на глубокое духовное переживание, которое было у нее в методистской церкви — в той церк­ви, где Эмма нашла для себя удовлетворение.

Джо Кульман не был религиозным человеком. Он пре­зирал проповедников, говоря, что все они «делают это за деньги». Он был глубоко опечален, когда Миртл уехала из города, чтобы выйти замуж за разъезжающего евангелиста, предсказывая, что замужество будет недолгим (и оказался прав). Если он вообще посещал богослужения в баптистской церкви, где был записан, то лишь на Рождество или когда у Кэтрин было там выступление. Кроме этого он ни­когда не молился, не читал Библию или не выражал свои религиозные чувства как-то иначе. Все же, видимо, он имел больше понятия, чем думали о нем церковные люди. Иног­да нерелигиозные люди способны видеть вещи более ясно, поскольку их ум не забит мякиной традиционной религии. Похоже, так думала и Кэтрин. И всю жизнь у нее было нежное отношение к людям типа отца, которые не были околдованы организованной религией, но жаждали Бога.

Преподобный Хуммель, баптистский евангелист, был в Конкордии на двухнедельном служении пробуждения в кро­шечной методистской церкви. На собраниях произошло не­которое возбуждение. Одна из городских фанатичек, бабуш­ка Крессе, которая посещала все собрания пробуждения во всех церквях, была исключительно активна на этом собра­нии. Хотя лютеране и члены «Объединенной Церкви Хри­ста» хмурили брови, наблюдая ее фанатичную активность, методисты, находившиеся, скорее, в традициях пробуждения начала 1900-х годов, не считали, что это выходит за рамки обычного, если кто-то ходит взад и вперед по проходам «в по­исках потерянных душ» во время традиционного призыва к покаянию. Бабушка Крессе была из такой породы, и как только евангелист кончал проповедь, она вставала и, начиная с первого ряда, говорила с детьми, побуждая их выйти вперед и взыскать Господа прямо у алтаря.

Кэтрин, которой только что исполнилось четырнадцать лет, посетила все собрания на этой неделе. Иногда она са­дилась рядом с матерью, но чаще — с группой девчонок ее возраста, таких же хохотушек, как и она сама. Всю неделю она видела, как бабушка Крессе ходила вдоль рядов. Сна­чала девчонки смеялись над ней. Но по мере того как неде­ля шла к концу, и они видели, что все больше их подружек приходят к покаянию, они начали пугаться. Что если ба­бушка Крессе подойдет и к ним?

Но не бабушка Крессе «заколдовала» Кэтрин. Во­скресным утром, стоя с матерью на богослужении, Кэтрин начала плакать, как только проповедник призвал к покаянию. И только годы спустя, когда она была в состоянии оценить то переживание в перспективе прошедшего време­ни и с учетом ее нового опыта, она поняла, что ее коснулся Святой Дух. Ее всхлипывания становились все сильнее и сильнее, ее начало трясти. Эмма смотрела на свою щуплую долговязую 14-летнюю дочку и в растерянности не находи­ла слов, чтобы поддержать ее или утешить. Как и у многих в церкви, ее отношения с Богом были скорее социальными. Они ограничивались продажей куличей, собраниями мисси­онерского общества, послеобеденным чаем (где она была надлежащим образом одета, разумеется) и посещением цер­ковных собраний. Но не было никаких учений, как отвечать на неожиданную встречу со Святым Духом. Действительно, некого и вспомнить, кто имел бы такую встречу со Святым Духом, во всяком случае, — с такими результатами. Эмма вернулась к книге с гимнами, сосредоточив взгляд на словах и нотах, не в силах понять, что происходит рядом с ней.

Кэтрин уронила свою книжку с гимнами на полочку, прикрепленную к полированной церковной скамье в ряду перед ней, и рванулась в проход. Ее подружки по школе, си­девшие в двух рядах от нее, смотрели широко открытыми глазами, как она прошла вниз по проходу и упала в первом ряду. Уронив голову на руки, она плакала так громко, что ее было слышно во всей церкви.

Марта Иохансен, больная женщина, которую подобно бабушке Крессе считали «слишком религиозной», поскольку она верила в ад, перегнулась через спинку скамьи и подала Кэтрин платок: «Не плачь, Кэтрин. Ты всегда была такой хорошей девочкой».

Даже «религиозные люди», похоже, были не в состоя­нии понять обличающую силу Святого Духа, сошедшего на молодую девушку. Все же переживание Кэтрин не сильно отличалось от того, что описано в Библии. Самуил, Исайя, Павел, Мария, мать Иисуса, и многие другие персонажи Библии имели встречи с Богом, которые были глубоко эмо­циональными, часто шокирующими событиями. Но, как и в библейские времена, так и в Конкордии в 1921 году, похоже, никто ничего не понял.

Весь остаток своей жизни Кэтрин любила рассказывать о том, что случилось тем утром после богослужения: «Идя домой с мамой, я чувствовала, что весь мир изменился. Я заметила цветы, растущие вдоль дороги. Я никогда раньше их не замечала. И небо: оно было лазурно-голубое, с белы­ми, пушистыми облаками, которые смотрелись подобно за­виткам волос ангелов. Господин Креноке по-новому покра­сил свой дом. Но дом не изменился! Кэтрин Кульман изменилась. Это была та же самая краска, та же улица, тот же город. Но я была не той же самой. Мягкий бриз касал­ся моих щек и развевал мои волосы. Я думаю, что Кэтрин Кульман плыла всю дорогу домой в то воскресенье».

Папа был на кухне, когда Эмма и Кэтрин вошли в па­радную дверь. Кэтрин подбежала к нему, обняв его за та­лию: «Папа, что-то случилось со мной. Иисус вошел в мое сердце».

Джо Кульман посмотрел вниз, вглядываясь в лицо сво­ей дочери. Его лицо не выражало эмоций. «Я рад», — сказал он. Это было все. Он повернулся и пошел прочь. Позднее Кэтрин говорила: «Понял он или нет, я не знаю. Я так никогда и не узнала».

Но, впрочем, в одном Кэтрин была уверена — ее жизнь вышла в новое измерение. Перемена не была мгно­венной, но новые возможности доступа к Богу через Иисуса Христа должны были привести к чудесным изменениям. Но пока этого не произошло. Увы, все продолжало разви­ваться, как и прежде, — постоянно хуже и хуже.

На следующий день вечером на собрании пробуждения евангелист попросил тех молодых людей, которые решили полностью посвятить себя на служения Богу, — а таковых было несколько — выйти вперед.

«Теперь скажите людям, как вы планируете распоря­диться своей жизнью», — сказал он.

Не моргнув глазом Кэтрин ответила: «Я собираюсь найти миловидного проповедника и выйти за него за­муж». Она заставила смеяться все собрание, когда повер­нувшись к преподобному Хуммелю, который был холост, недвусмысленно подмигнула ему. Все помнили, что ее старшая сестра вышла замуж за молодого евангелиста, который проводил собрания в этой же церкви восемь лет до этого.

Но Эмма Кульман не смеялась. Она знала, что Кэтрин была кокеткой. Она также знала, что если она положит глаз на какого-либо мужчину, на любого мужчину, она завоюет его. Поэтому она видела в церкви единственную надежду для Кэтрин. Она начала побуждать Кэтрин войти в состав церкви и быть активной в организационной работе.

Но Кэтрин все же предпочла вступить в папину бапти­стскую церковь, а не в мамину методистскую. Она была себе на уме.

«Не знаю, как и совладать с Кэтрин, — говорила Эмма Кульман своей близкой подруге, когда дочери было шестнадцать лет. — Она провалила экзамен по математи­ке, и ей придется пересдавать. Она совсем как мальчик. Она отбилась от рук».

Предыдущая12345678910111213141516Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: