Я не могу снова вернуться домой 8 глава

Другим «доказательством» Кэтрин была некая Присцилла Бойко, 38-летняя конторская служащая, рассказав­шая о себе, что она была парализована с рождения. Затем Присцилла сообщила, что теперь она может нормально хо­дить, факт ее исцеления подтвержден исследованиями со­трудников питтсбургского госпиталя.

После этого, попросив гигантскую толпу взять друг дру­га за руки, Кэтрин «повела их в особой молитве» за Бил­лингтона, сказав, что она просит пастора «поместить свои деньги туда, где находятся уста». Ее предложение состояло в том, чтобы Биллингтон положил 5000 долларов на услов­но депонированный счет, и беспристрастный совет духовен­ства и мирян будет уполномочен решить это дело на основе свидетельств. Если она победит, то пожертвует эти деньги в «Объединенный фонд» города Акрона

Биллингтон, в свою очередь, сделал некоторые встреч­ные предложения. Отступив от своих самых непреклонных заявлений, сделанных вначале, он сказал, что хотел бы, чтобы жители Акрона знали, что он верит в божественное исцеле­ние; но что есть такие «целители верой», с которыми ему не по пути. А посему он настаивал, чтобы Кэтрин письменно, под присягой поклялась, что эти исцеления были вызваны исключительно ее молитвами.

Это поставило Кэтрин в затруднительное положение, ибо она никогда не претендовала на то, что ее молитвы ис­целяют.

Затем, когда схватка уже почти достигла кульминации, в местной газете на первой странице появилась статья, из которой стало ясно, что газетчики сумели раскопать про­шлое Кэтрин и обнаружили, что несколько лет назад Кэт­рин вышла замуж за разведенного евангелиста.

Кэтрин взорвалась. Это не было просто ярмарочной игрой. В течение почти семи лет она была свободна от того старого скандала, и вот теперь он выплыл снова, подняв уродливую голову как раз в то время, когда, казалось, она уже одержала победу.

Когда Роберт Хойт из акроновского «Бикон Джорнал» брал у нее интервью, Кэтрин отрицала, что была замужем.

«Мы никогда не были женаты. Я никогда не давала брачных обетов, — говорила она с горящими глазами, — Вы знаете, что произошло? Я скажу вам, что произошло. Я упала в обморок, полностью потеряла сознание, — говорю я вам — перед тем, как давать брачный обет».

Потрясая кулачками перед лицом молодого репортера, она кричала: «Это — правда, пусть мне поможет Бог».

Хойт был настойчив: «У нас есть фотокопия вашего брачного заявления». — «Если я и подписывала заявле­ние на вступление в брак, то его мне просто принесли на подпись. Я не припоминаю, чтобы я подписывала подобную бумагу. Я не верю, что есть какая-либо разница, была я замужем или нет. И это — все, что я собираюсь вам сказать».

Печально, что Кэтрин и Биллингтон вели свое сраже­ние на публике, к нескрываемому восторгу неверующего мира. Но бесконечно печальнее было то, что битва не име­ла этических границ. Она переместилась теперь от теологи­ческих понятий к личностям, а точнее — к личности Кэт­рин. Та старая тень прошлого, которую она так отчаянно хотела оставить позади, продолжала снова возникать, снова преследовала ее.

Годы спустя Кэтрин рассказала мне небольшую исто­рию, которая помогла объяснить до некоторой степени, по­чему она так неистово отрицала свой брак с Волтрипом. Похоже, она давным-давно определила для себя, что луч­ший путь обойти неприятный факт — это просто сделать вид, что он никогда не существовал, и продолжать двигаться дальше.

«Я проповедовала в маленькой церкви в Нью-Джер­си, — говорила она, — и жила в доме у одного из членов общины. Я так живо вспоминаю это, потому что это была неделя выборов в тот самый год, когда Франклин Рузвельт баллотировался на третий президентский срок.

У мисс Анны, моей хозяйки, была близкая подруга, на несколько лет старше ее самой. Это была крупная, дородная женщина, которая насмерть стояла против переизбрания Рузвельта на третий срок. Они ввязалась в кампанию од­ной женщины, которая хотела остановить его. Ее муж был богат, и она потратила тысячи долларов на эту кампанию.

Что ж, подошел вечер дня выборов, и она была абсо­лютно истощена от умственного напряжения и физических усилий. Около 7 часов вечера ее муж сказал: «Ступай в постель. Когда станут известны окончательные результаты, я позову тебя».

Она пошла спать в полной уверенности, что Рузвельт по­терпит поражение и ее разбудят, чтобы праздновать победу.

Конечно, Рузвельт буквально «смел» конкурентов, побе­див с большим отрывом. В доме мисс Анны зазвонил те­лефон. Это был муж той самой женщины, которая еще спа­ла. Он сказал: «Анна, срочно приходи. Господин Рузвельт победил, и когда я скажу об этом моей жене, это убьет ее.Унее будет удар, и она умрет. Приходи поскорей и помоги мне сообщить ей это».

Мисс Анна сказала мне: «Кэтрин, я скоро вернусь. Не знаю, как долго я там пробуду».

Потом она рассказала мне, что там произошло. Было два часа утра, и Анна вошла на цыпочках в комнату, с ню­хательной солью в руках. Она предприняла все меры пре­досторожности, чтобы у этой старой женщиной не случи­лось удара.

Та проснулась и увидела мисс Анну у постели: «Анна? Что случилось? Мы победили?»

Мисс Анна с нюхательной солью в руке подошла по­ближе к своей старой подруге и сказала: «Извини, но мис­тер Рузвельт будет президентом на третий срок».

Полная и грузная, она села в своей постели. Подняв го­лову и гордо держа подбородок, она сказала: «Анна! Анна! Мы просто будем жить так, словно этого никогда не было!»

И до самого дня своей смерти она никогда ни с кем этого не обсуждала. Она никогда не говорила о том, что Рузвельт правит страной. Она просто действовала так, слов­но этого никогда не было. Ее сердце продолжало стучать ровно, и ни один нерв не дрогнул».

Кэтрин закончила свою историю, затем, наклонившись ближе ко мне, резюмировала: «Это — один из самых боль­ших уроков, которые я когда-либо получала. Не проходит ни одной недели, поверьте мне, чтобы не случилось нечто, ужасно не огорчившее меня. Меня могли бы разорвать на тысячи кусочков. Когда ты имеешь дело с человеческими жизнями, как я, то это — самая тяжелая работа в мире. Поверьте мне! Но снова и снова я поступаю так, как по­ступила та женщина. Я сказала себе самой: «Кэтрин, живи так, словно этого никогда не было». Это — лучший путь в мире, чтобы принять поражение и разочарование. Вот такие дела».

Вооруженный этим откровением, я смог понять до не­которой степени, почему Кэтрин чувствовала себя правой, делая вид, что она никогда не была замужем; а также делая вид, что она моложе, чем на самом деле (она также сказала акроновским газетчикам, что ей едва больше 30 лет, хотя на самом деле она уже отпраздновала свое 45-летие). Каким- то образом, для себя самой, ей было едва за тридцать. И каким-то образом, пользуясь той же самой логикой, она ни­когда не была замужем. Подобно подруге мисс Анны, она просто жила так, словно этого никогда не было.

Хотя Биллингтон и упомянул со своей кафедры о разво­де Кэтрин, он не стал разглагольствовать по этому поводу. К его чести, он не был грязным бойцом. Он чувствовал, что он прав и что он сможет выиграть битву без ударов ниже пояса. 28 августа он установил последний срок (пятница) для сво­его предложения дать 5000 долларов всякому, кто сможет до­казать, что молитва Кэтрин исцелила кого-либо.

«После 12 часов в пятницу, 29 августа, я отменяю свое предложение и оставляю это дело на решение обществен­ности, дабы люди определили, кто был честен, а кто был жуликом в вопросе исцеления верой», — сказал он в ин­тервью, данном прессе.

Кэтрин осознала, что правила игры некоторым образом изменились. Она никогда не утверждала, что исцеляют ее молитвы. Все, что она делала, — это лишь обратить вни­мание на то, что Святой Дух свершает на ее собраниях. Она обсудила создавшееся положение с Хамбардами и ре­шила, что у нее нет иного выбора, как только вступить в игру и зайти с козырного туза.

В пятницу, 29 августа, в 11.05 утра она включила маг­нитофонную запись, сделанную госпожой Хесс на одной радиостанции в Акроне. Билл Берне с другой радиостан­ции в Питтсбурге провел интервью с госпожой Хесс. Ста­рая женщина свидетельствовала, что она была немой всю свою жизнь вплоть до 1948 года, когда она начала посещать богослужения, проводимые мисс Кульман. После третьего «собрания с чудесами», она почувствовала, что может слы­шать и говорить.

В это время Мэгги Хартнер вела дела в Питтсбурге. Она пошла в офис доктора Б. Э. Никлеса, чтобы взять пись­мо, написанное Роберту Хойту из акроновского «Бикон джорнал», в котором говорилось о мисс Присцилле Бойко, которая была парализована от рождения, перенесла серию операции в течение нескольких лет и ходила в ортопедической обуви, пока не получила исцеления на одном из «собраний с чудеса­ми» у Кэтрин. Доктор сообщил, что он проверял состояние мисс Бойко время от времени начиная с 9 сентября 1950 года, но ни разу не лечил ее ногу, «по причине физической не­возможности лечения конечности и постоянных неконтроли­руемых судорожных мышечных спазмов, которые оставляют пациента в очень ослабленном состоянии».

«Впрочем, — сказал он, — я обратил внимание на то, что состояние ее конечности изменилось в стопе, лодыжке, голени и колене от полной неподвижности до некоторой подвижности сейчас. Кровообращение в стопе и голени су­щественно усилилось».

По профессиональным соображениям доктор Никлес просил не называть его имя в статье, но согласился лично подтвердить свои заявления, если потребуется.

Мэгги принесла письмо в газету Акрона до установлен­ного доктором Биллингтоном срока.

На следующий день Биллингтон объявил, что Кэтрин не выполнила своих обязательств. В передовой статье он пи­сал: «Мисс Кульман (он настаивал на обращении «мисс Кульман») убедительно доказала, когда она пыталась ухва­титься за предложение относительно 5000 долларов, что она претендует на роль «целителя верой». Я установил оконча­тельный срок, чтобы лишь вывести ее на чистую воду».

Пастор заключил, что он выполнил свою задачу и те­перь аннулирует свое предложение: «Я взялся доказать об­щественности, что «целители верой» являются большими жуликами, чем устроители "цифровой лотереи"».

Никто не победил. Биллингтон ушел с поля боя, а Кэт­рин прочно села на мель. Произошло то, что всегда проис­ходит, когда христиане пытаются обосновать духовные вещи перед неверующей толпой, — они потерпели фиаско.

«Я не хотела денег, — сказала Кэтрин Рексу Хамбарду. — Я только хотела убедить доктора Биллингтона, что Евангелие, которое он профессионально обязан проповедо­вать, реально и что Бог, Которого в силу своей профессии он обязан любить, — чудесный и замечательный».

^ Всю следующую неделю, осознав тщетность своих уси­лий, Кэтрин предпринимала попытки исправить положение. В воскресенье вечером она нанесла специальный визит в «Баптистский храм города Акрона» и лично доктору Биллингтону, пытаясь выразить ему свою любовь и сожаление о том, что случилось. Но он не пожелал ее видеть.

«Что касается меня, то я полагаю, что не было никакой вражды между доктором Биллингтоном и мною, — сказа­ла Кэтрин, — он вызвал меня на бой, и все, что я дела­ла, — так это защищала свое служение».

В интервью по телефону она сказала Джону Ватерсу из местной газеты: «Всего этого вообще не должно было быть. Теперь это смешно. Для мужчины или женщины, прочно стоящих в вере, вся эта история — просто хорошее чтиво. Но для тех, кто слабы в вере, я боюсь, это может по­служить причиной полной ее потери и, следовательно, вечно­го проклятия. Это очень не по-христиански для двоих людей, которые в силу своей профессии обязаны проповедо­вать Евангелие, которые верят в Иисуса Христа как в Сына живого Бога и основывают свою веру на одной и той же Библии, — вести себя так, как они вели себя».

Когда Ватере спросил Кэтрин, почему она приняла предложение Биллинггона, она смутилась, а затем сказала: «Я хотела бы уйти от того, чтобы поднимать это дело снова, поскольку мы уже сделали столько плохого. Но, отвечая на ваш вопрос, я скажу, что я должна была принять этот вызов, ибо не только Кэтрин Кульман была вызвана на поединок, но тысячи и тысячи христиан разных конфессий, которые верят и практикуют «исцеление верой». Если бы я не при­няла вызов, то доктор Биллингтон стал бы утверждать, что я мошенница и что я не могу дать ни одного свидетельства исцеления». И затем она нанесла свой coup de grase *: «Вы знаете, те же самые чудеса, что происходят на моих собра­ниях, будут происходить и на собраниях доктора Биллингтона, если он будет вселять веру в сердца своих прихожан».

*«Coup de grase» (франц.) — «удар милосердия», после­дний удар (в дуэли), добивающий раненого, дабы завершить его страдания. Наносится обычно из милосердия к противнику. Прим. пер.

Несмотря на все ошибки во время этой злосчастной битвы, результаты Кэтрин остались неизменными. В то воскресенье более четырех сотен человек ответили на при­зыв к покаянию в палатке семьи Хамбардов, объявив, что они хотят отдать свои жизни Христу. И четверо вышли вперед в «Баптистском храме» города Акрона.

Но не все было потеряно. Одно из замечаний Биллингтона, которое больно задело их, содержало критику в адрес семьи Хамбардов: «Я заметил, что все «целители верой» действуют вдали от дома и никогда не начинают постоянно­го служения где-либо». Рекс и Мод Эмми Хамбарды ре­шили остаться в Акроне, основав «Храм Голгофы», а по­зднее — «Собор будущего». Узнав силу Святого Духа, который не только спасает, но и исцеляет, их церковь вы­росла и стала одной из крупнейших и самых динамичных церквей в мире.

 

Глава 9

За закрытыми дверьми

Очень немногие общественные деятели могли так умело вести дела, как это делала Кэтрин Кульман, — чтобы они оставались в тайне, в то же время, поддерживая в окружаю­щих мнение, что из-за ее милосердия ее жизнь была словно открытая дверь.

«Я отвечаю на любой вопрос, который мне задают, — часто говорила она. — Я не верю, что кто-либо среди ре­лигиозных деятелей сегодня более честен в своих ответах, чем я. Я обнажаю мою душу перед вами».

Все же, когда ее спрашивали о возрасте, здоровье, о ее личной молитвенной жизни или финансовом положении, она обычно смеялась и отвечала: «Все меня знают. Они" знают обо мне все. Когда я сажусь в такси, то водитель обычно оборачивается и говорит: «Не вы ли Кэтрин Куль­ман? Мы с женой смотрим ваше шоу каждую неделю». Как раз на этой неделе командир самолета подошел к мое­му креслу в салоне и сказал мне, что его жена была исцеле­на на одном из наших собраний в «Святыне». У меня нет секретов. Все меня знают».

И тогда интервьюер улыбался, кивал головой и уходил прочь. И только много позднее, когда он начинал думать, что же она сказала, он осознавал, что она умышленно ниче­го не рассказала и в то же время заставила его чувствовать себя, словно он король, пока она говорила.

Впрочем, в конце концов, стало очевидно, что хотя весь мир слышал о ней, лишь очень немногим были известны ре­альные факты из ее жизни, и никто по-настоящему ее не „знал. Даже самая близкая и верная подруга в течение пос­ледних 30 лет ее жизни, Мэгги Хартнер, которая даже на­чала перенимать манеры и стиль речи Кэтрин в последние годы, признала, что во многом Кэтрин оставалась загадкой

И похоже, что это нравилось самой Кэтрин. Несмотря на свою выставляемую напоказ наивность — «у меня нет декретов», — у нее на самом деле было много секретов. Она была хитрой деловой женщиной, когда дело доходило до того, чтобы раскрыть личную или финансовую информа­цию даже самым близким друзьям. Она знала человечес­кую природу, как немногие люди, и осознавала, что любо­пытство обычно вырастает на почве нечистых побуждений. И, таким образом, Кэтрин обычно уходила от прямых отве­тов. Она поняла еще в начале своего служения, что немногие люди будут возражать против дымовой завесы, если только от нее пахнет духами.

Все же то, как она вела дела в своей организации, на­всегда запутало даже самых сильных ее сторонников.

Во время моего первого визита в офис Кэтрин в «Карльтон-Хаус» в Питтсбурге в конце 1968 года я был поражен той «неэффективностью», которая была видна в работе офиса. Например, хотя она получала тысячи писем каждую неделю (почтмейстер в Питтсбурге однажды ска­зал, что объем ее корреспонденции в городе уступает разве что переписке компании «Ю. С. Стал»), она отказывалась пользоваться автоматом по вскрыванию писем. Ее секре­тарши сидели за столами, окруженные гигантскими грудами писем, разрезая конверты вручную. Целую неделю я при­сматривался к хорошенькой секретарше Конни Сиргидж, которая сидела позади огромной стопки писем, сложенных на шестиугольном столе в дальнем углу комнаты. Конни обычно принимала телефонные звонки, и однажды в конто­ре я узнал ее голос, раздавшийся из угла комнаты. Взглянув поверх стопки почты, я заметил ее, деловито вскрывающую конверты ножом из нержавеющей стали. Она сортировала письма по содержанию и складывала их в аккуратные гор­ки на полу рядом с собой.

Когда я наивно посоветовал, чтобы мисс Кульман при­обрела автоматическую машинку для вскрывания писем, Конни усмехнулась и сказала: «Мы все в офисе — авто­матические машины. Мы не думаем, мы только делаем. Мисс Кульман нажимает на наши кнопки, и мы испол­няем».

Это признание, как я потом осознал, было куда более точным, чем многим того хотелось бы. Я говорил со множе­ством людей, которые посещали офис «Организации Куль­ман», и многие говорили то же самое: «Роботы! Они все там — роботы. Они говорят, как мисс Кульман. Они сме­ются, как мисс Кульман. Им не позволяется иметь личных проблем, даже жить личной жизнью. Они уже так запрог­раммированы, что им даже не нужно, чтобы она ходила ря­дом и отдавала приказы. Они не думают. Они просто сле­дуют тем моделям поведения, на которые она их запрограммировала».

Были ли ее критики в состоянии увидеть различие между автоматическим раболепием и особой преданнос­тью — это известно лишь тем, кто работал на нее. Нет никакого сомнения в преданности тех, кто управлял кон­торой. Ее желание было буквально командой для них. Когда Мэгги Хартнер однажды решилась изменить при­ческу, то хватило лишь одного брошенного вскользь заме­чания Кэтрин, и волосы Мэгги снова были завязаны в узел, как и все последние 20 лет.

Та же преданность была проявлена даже после смерти мисс Кульман. «Мы не должны ничего менять, — сказа­ла Мэгги относительно работы организации. — Мы бу­дем продолжать делать все так, словно она еще здесь».

Одна из секретарш сказала мне со слезами на глазах, что они продолжают исполнять те же самые процедуры в течение долгого времени, потому что они чувствовали бы себя вино­ватыми, если бы делали что-то не так, как сделала бы это мисс Кульман, будь она еще жива. «На самом деле, — ска­зала эта женщина, — мы все боимся, что вот-вот мисс Кульман войдет в дверь. А мы не хотим быть застигнутыми врасплох, делая что-либо, чего бы она не одобрила».

Этот разговор состоялся шесть месяцев спустя после ее смерти.

Таким образом, после ее смерти сотрудники ее офиса: Мэгги, Марион, Уолтер Адамак, продолжали работу «Орга­низации». Но внешне, однако, казалось, что локомотив едет без машиниста. Он несется по рельсам, оставляя позади мо­сты и эстакады, пересекая автомобильные дороги, заставляя машины послушно ждать позади опущенных шлагбаумов; фары его разрезают тьму и колеса стучат о рельсы, но нет никакого представления, куда он мчится, что он будет делать там, когда доедет, и как добыть топливо, пока он еще не до­ехал до цели. А все потому, что машинист не побеспокоил­ся оставить инструкции перед тем, как выйти из кабины.

Дэвид Верзилли, помощник Кэтрин, который пропове­довал в Янгстауне, когда она отсутствовала, заметил, что никого нет у рычага управления, и он «отцепил» оставши­еся пассажирские вагоны, которые везли тех, кто собирал­ся каждую неделю в зале «Стэмбог». Жестокое разо­чарование, которое сопровождало это окончательное отделение преданных мисс Кульман, называвших ее «пас­тором», от оставшейся части «Организации», было в кон­це концов необходимым. На самом деле, именно это Кэтрин и предчувствовала, пока еще была жива. Одним из факторов, характеризующих работу «Организации», было «привычное окостенение». Это все, на самом деле, можно было уподобить могучему поезду, с грохотом несу­щемуся по рельсам, с Кэтрин у рычага управления. И курс поезда был уже проложен, и не было времени по­вернуть на стрелке, понюхать цветы или даже остановить­ся и пообщаться с людьми, стоящими вдоль дороги и ма­шущими руками в восхищении.

Кэтрин однажды сказала мне, что она организовала ра­боту своего офиса так же, как она определила свою теоло­гию: «Я нашла нечто, что работает, и я не меняю этого». В ранние годы своего служения она была известна как человек, открытый новшествам. Некоторые из ее прежних сотрудников не раз замечали, что отличительным знаком ее величия была ее способность поддерживать гибкость своей теологии. «Она всегда хотела узнать что-то новое о Боге», — сказал мне один мужчина. Но в ее зрелые годы, ее теология стала более консервативной. «Я не меняла своей теологии в течение 20 лет, — однажды сказала она мне. — Почему мне нужно сделать это теперь?»

Это был хороший вопрос, но я был не в силах на него ответить, потому что не чувствовал себя таким умудренным, как она.

Когда я сказал ей, что однажды посетил маленькое «со­брание с чудесами» в гостиной Ричарда и Розы Овеллен в Балтиморе, которое ничем не отличалось от «служений с чу­десами» Кэтрин Кульман, кроме размеров и интенсивности, то она лишь рассмеялась: «Все, что Дик и Роза знают о Святом Духе, они выучили у меня. И именно поэтому их теология правильная. Она такая же, как и моя».

Дэвид Вилкерсон однажды сравнил госпожу Кульман с генералом Вильямом Бутом, основателем «Армии спасе­ния», который был подобен ревущему быку: он был нетер­пим в общении с теми, кто не исповедовал веру так же, как и он, или не желал делать Божье дело так, как хотел этого он. Это делалось с тем же несгибаемым нажимом, с кото­рым Кэтрин проводила свои богослужения и вела дела в офисе. «Я не буду менять своей теологии и не буду менять своих методов», — догматично заявляла она.

«Я хочу, чтобы во всем был оттенок личности», сказала мне госпожа Кульман, когда я спросил ее об автомати­ческих вскрывателях писем. — Раньше я сама вскрывала всю корреспонденцию. Сейчас у меня нет на это времени. Но я не хочу, чтобы люди думали, что когда они пишут Кэтрин Кульман (она часто говорила о себе в третьем лице), то их письма будут вскрыты какой-то машиной».

Все же при этом она допускала странное несоответ­ствие, ибо хотя письма вскрывались вручную, на большин­ство из них отвечала машина. Задняя комната в конторе была забита текстовыми процессорами с памятью от фир­мы «ІВМ». Кэтрин ввела в память машин несколько об­щих ответов на стандартные вопросы, что покрывало боль­шинство вопросов, присылаемых по почте. Эти ответа были запрограммированы в компьютер. Если письмо тре­бовало своего «особого» ответа — такого, которого не было в памяти машин, — оно шло в отдельную пачку, и на него отвечали Марион Марш, Мэгги Хартнер или кто- то иной в офисе. Но всегда были письма, которые требова­ли личного ответа мисс Кульман.

Хотя многие другие христианские общины и организа­ции совершали те же самые процедуры, мисс Кульман пы­талась сохранять «оттенок личности», наклеивая вручную марки на конверты. И, как ни невероятно это выглядит, она сама подписывала все посылаемые письма.

Но частенько случалось так, что мешок с письмами был так велик, что мисс Кульман (или Мэгги, если Кэтрин была в отъезде) просила — вернее, требовала — помощи у всех, кто приходил в офис, во вскрытии писем и наклеива­нии марок. Еще жива в моей памяти картина, как доктор Артур Меткалф, общительный, обаятельный, уже признан­ный музыкант, сидит на коврике в углу конторы и лижет языком марки, наклеивая их на конверты.

«Это бригадный подряд, — улыбался он. — Когда груз становится тяжелым, мы все его поднимаем».

Та же самая мистическая власть над людьми была оче­видна во многих других ситуациях. Когда она впервые проповедовала в Шарлотте, в штате Северная Каролина, она была приглашена одной авторитетной организацией на региональный съезд. Собрание проводилось в зале для танцев в старом здании «Вайт хаус инн», и присутствовало более полутора тысяч человек. Один из пасторов, организо­вавших это приглашение, Альфред Гарр, был также главным солистом на богослужении. Кончив петь, он занял место в первом ряду, почти что у ног Кэтрин. Альфред Гарр был пастором крупнейшей независимой пятидесятнической цер­кви в штате Северная Каролина, церкви, названной по име­ни его отца, который первым принес пятидесятническое учение в район Пидмонта в Америке. Он был хорошо из­вестным и весьма уважаемым священником в Шарлотте. Но Кэтрин была не тем человеком, который обращает мно­го внимания на чью-то личность. Она начала свою пропо­ведь со слов: «Пусть в этом большом зале не будет ни зву­ка. Ни шепота. Пусть говорит Святой Дух». Все склонил головы, и Альфред начал тихонько петь, совсем тихо (это было так тихо, что даже те из нас, кто сидел рядом с микро­фоном, стоявшим на сцене, не могли его слышать). Но у Кэтрин не возникло ни тени смущения, чтобы остановить все собрание и пристыдить его. Даже не взглянув вниз, она просто опустила свою хрупкую руку, указывая прямо на него, и сказала: «Эй, вы там, господин, я же сказала — ни звука!»

И воцарилась тишина! Даже те, кто был задействован в служении, были просто людьми, когда проповедовала Кэтрин Кульман. И хотя ее методы были нетрадицион­ными, никто не сомневался в ее искренности и не оспа­ривал ее власти, когда дело касалось духовных вопросов. Несмотря на признанный авторитет в этих вопросах, до сего дня остается тайной ее личная духовная жизнь. Никто, похоже, не знал чего-либо определенного об этом аспекте ее жизни. Хотя она верила, что Библия — это абсолютное Слово Божье, и, хотя она классифицировала себя как фундаменталисту (а также и как последователя пятидесятнического учения: «Я — такая же пятидесятни­ца, как сама Библия»), все же в течение последних лет ее жизни было очень мало свидетельств, что она уделяла время индивидуальному изучению Библии. Она вполне наполнила себя содержанием Книги Библия за более чем 40 лет, и ее старый приятель Дэн Малачук был, вероятно, прав, когда предположил, что она изучала Библию прямо перед аудиторией.

«Поскольку у нее не было времени изучать Библию пе­ред тем, как она поднималась на сцену, — сказал Дэн, — она делала это прямо на сцене, заливая горючее в свой ду­ховный насос для богослужения, которое следовало за этим».

В свои ранние годы она проводила серьезную подго­товку перед проповедями, используя детальные выписки, ко­торые, очевидно, появлялись вследствие глубокого и осно­вательного изучения Библии. Эти выписки делались обычным текстом (не стенографией), и она обычно пропо­ведовала прямо с них. Позднее Марион Марш печатала на машинке ее выписки на индексных карточках размером 3X5 или 4X6, которые Кэтрин держала в своем «мозговом ящике» — старом потрепанном «дипломате», который она носила с собой на все собрания.

Кэтрин часто претенциозно заявляла, что она не читает других книг, кроме Библии. В течение трех последних лет ее жизни это было, пожалуй, правдой. Впрочем, ее рабочий стол был завален надписанными экземплярами книг Энд­рю Мюррея и Джесси Пенн Льюис на такие темы, как мо­литва, духовное послушание и духовная война. Еще более интересными были напечатанные проповеди Нормана Вин­сента Пила, которые я обнаружил в нижнем ящике стола. Пил и Кульман, похоже, были на диаметрально противопо­ложных полюсах, но все же она, очевидно, была в восхище­нии от известного пастора и несколько раз в своей жизни, вероятно, пользовалась его блестящей способностью расска­зывать истории.

Однако даже Марион Марш признавала, что в течение последних нескольких лет своей жизни Кэтрин практически не готовила нового материала, используя снова и снова те же самые выписки, часто отрывочные, повторяясь и бродя по хорошо протоптанным дорогам. Это было явным кон­трастом с ее ранними годами служения, когда ее проповеди были динамичными, часто электризующими, и ее занятия по Библии посещались даже самыми хорошо образованными людьми в городе. Ее длинные ораторствования, похоже, трогали очень немногих. И если, как вспоминал Дэн, ей нужно было весь первый час отдать тому, чтобы духовно подготовиться, то никто не возражал. Это стоило того.

Теория, выдвинутая Малачуком и другими, подтверди­лась тем фактом, что в течение двух последних лет своего служения, «проповеди» Кэтрин (фактически, это не были проповеди в настоящем гомилетическом смысле) станови­лись все длиннее и длиннее, продолжаясь иногда по полтора часа. Классическим примером была самая длинная пропо­ведь, которую она когда-либо произнесла. Это было в ги­гантском зале «Святыня» в Лос-Анджелесе, через три дня после того, как она вернулась из Израиля. Она была физи­чески истощена, и не было времени на сон, тем более на молитву.

«Я не собиралась проповедовать сегодня, — уверяла она собравшихся. — Я буду говорить только 10 минут, и затем мы прямо войдем в "служение с чудесами"».

Но после этого объявления Кэтрин продолжала гово­рить больше часа. Естественно, никто из присутствовавших не знал, что уже в то время она была смертельно больна. На самом деле, она уже умирала. Но многие из них уже различали, что Кэтрин не осмеливалась начинать «служение с чудесами», пока не было помазания от Бога. Пока не приходило помазание, у нее не оставалось иного выбора, как продолжать говорить, проповедуя, скорее для себя, о силе Бога и молясь, чтобы эта сила скорее дала о себе знать. Она использовала это время, дабы подготовить себя ду­ховно.

Предыдущая12345678910111213141516Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: