Я не могу снова вернуться домой 3 глава

Многих теологов и религиозных комментаторов удив­ляло, что Кэтрин Кульман никогда не давала ясного свиде­тельства о своем собственном опыте. Хотя ее обращение к вере в четырнадцать лет было ярким переживанием, это не было чем-то таким, что колеблет жизнь, изменяет характер, а многие считали, что нужно пережить именно нечто подоб­ное, чтобы начать проповедовать. Ее обращение, скорее, только началось с тем переживанием — это было взросле­ние с подъемами и падениями, своего рода процесс спасе­ния длиною в жизнь. У нее было много «проколов» в жиз­ни, которые, поскольку она всегда была на глазах у публики, были чрезмерно преувеличены. Даже в последний год ее жизни христианский мир обнаружил некоторые моменты ее жизни, далекие от совершенства.

Все же она никогда не претендовала на то, что она представляет из себя что-то большее, чем безыскусный, обычный, простой человек. «Я — самый простой человек во всем мире», — часто провозглашала она. Лишь немно­гие из ее поклонников воспринимали ее серьезно, впрочем, смотря на нее как на своего рода суперсвятую. Даже когда она говорила, что не нужно ей поклоняться, ей поклонялись. Ее критикам, с другой стороны, не было нужды особо вы­искивать ее промахи. Так же, как чудеса сопровождали ее служение, ее промахи всегда были видны всем, словно вы­ставленные напоказ.

У нее всегда было больше критиков внутри Церкви, чем вне ее. Мирские люди, жадные до фактов, стекались на ее служения, ожидая увидеть своими глазами то, о чем дру­гие проповедники лишь говорили. Эти «люди мира», как их называла Кэтрин, везде искали доказательств существова­ния иного мира и сверхъестественных сил. Многие погру­зились в оккультные науки, спиритизм и магию, надеясь там найти ответы на их внутренние вопросы. Во всяком случае, они могли быстрее распознать чудо, чем люди, ослепленные церковными традициями из лживой и мертвой религиознос­ти, которая учила, что время чудес давно прошло, — дабы лучше защитить свое бессилие. Кэтрин не была повержена этим пустым рационализмом. Снова и снова она пропове­довала: «Мы должны прилепиться к Слову Божьему. Ос­таваться с ним. Ничего, кроме него, и ничего не добавлять к нему. В тот момент, когда вы уйдете от него, вы начнете скатываться в фанатизм, и тогда мы станем тем, что не под­лежит восстановлению. Ибо в тот момент мы навлечем хулу на самую прекрасную личность в мире, на Третью Лич­ность в Троице — Святой Дух».

Кэтрин знала, что каждый человек на планете Земля создан с осознанием Бога внутри. С жаждой Бога. Она полагала, что в человеческой природе есть томление по Богу, желание снова войти в общение с Ним — в общение, ра­зорванное грехом Адама и заблокированное ныне грехом человечества.

Обращаясь к международному съезду «Общины полно­евангельских бизнесменов» в Далласе в 1973 году, Кэтрин говорила об этом: «Мы должны сохранять уважение, ибо мы представляем Бога Отца, мы представляем Иисуса Хрис­та — великого Первосвященника, и в этот час великого ха­ризматического движения мы представляем великую неви­димую личность — Святой Дух. Мы представляем Его в этот час, в самый великий час Церкви. Глаза миллионов смотрят на нас. На нас смотрит око официальной Церкви, на тех, кто в этом великом харизматическом движении. Глаза еще не обновленных людей смотрят на нас. Назы­вайте это как хотите, но нам нужно сохранить их уважение. Нам нужно оставаться со Словом Божьим».

Все же критики нападали на нее. «Она учит о не­обходимости «крещения Святым Духом», — говорили они. — Но она так и не сказала нам, когда у нее самой это было». Но Кэтрин не опиралась на ощущения. Она настаивала, что человеческая теология должна быть постро­ена вокруг личности Иисуса Христа и прокалена на огне Святого Духа, а не строиться вокруг чьего-то опыта, своего ли, чужого ли. Таким образом, когда она сама имела то пе­реживание, которое она определяла как «крещение Святым Духом», остается невыясненным. Она верила в него. Она желала его для других людей. Она жила им. Но Кэтрин, сама по себе, была уникальной.

На том же съезде в отеле «Хилтон» в Далласе в 1973 году она говорила: «Я верю в способность говорить на незнакомом языке. Я сама заявила об этом перед всем ми­ром. Я должна заявить сама, ибо это по Писанию. Это есть в Слове Божьем. Но помните, Святой Дух не мямлит. Святой Дух — это совершенство. Знайте это! Нам нужно хорошее старомодное учение в этом харизматическом дви­жении. Нам снова нужно вернуться к Слову Божьему. Если мы этого не сделаем, то мы потеряем уважение мил­лионов, смотрящих на нас, и тысяч, которые еще колеблются в ожидании, а внутри они — голодные, голодные.

Это самый великий час Церкви. Мы живем в самые последние дни Божьей благодати. Нам нужно забыть про наши личности. Мы должны забыть о нашем собственном желании вырваться вперед. Мы должны уйти от попыток взобраться выше, чем другие, если даже у нас и было боль­шее откровение, чем у других. Не нужно пытаться быть бо­лее выдающимся, чем другие; кричать громче, чем другие, быть более эмоциональным, чем другие. Возлюбленные, мы должны быть осторожны. Мы живем во время испытаний. Да, я верю в языки. Я верю, что сегодня это нужно Церк­ви. Я верю, что каждая национальная Церковь должна иметь языки и истолкование — все дары Святого Духа. Ибо я верю, что сегодня Бог возвращает Церкви все дары и все плоды, как это описывается в книге Деяний. И когда восстановление закончится, мы все переживем великое «восхищение», когда Иисус снова придет...»

Однако никто из помощников Кэтрин никогда не слы­шал, чтобы она сама говорила на языках, даже Мэгги Хартнер, которая была к ней ближе, чем кто-либо.

И потому ее критики как из пятидесятнических, так и из не пятидесятнических кругов продолжали нападать на нее. Пятидесятники — потому что она сама не говорила о сво­ем крещении Святым Духом и потому, что она запрещала говорить другим на языках во время ее служений с чудеса­ми; а непятидесятники — потому что она настаивала, что верит во все дары Святого Духа, включая языки, и поощря­ла людей пробовать их в своих церквях. Но Кэтрин, похо­же, забывая всю критику, продолжала в своей уникальной манере.

По той же причине нет свидетельств, что Кэтрин сама испытала чудесное исцеление, хотя она и служила даром исцеления для многих миллионов больных людей. Те, кто были рядом с ней, знали, что в течение нескольких лет перед смертью она постоянно страдала от расширения сердца, и в течение последнего года она никуда не выходила без ле­карств. Когда она должна была лечь на последнюю опера­цию на сердце в Талсе в ноябре 1975 года, она была ос­меяна в светской прессе и в некоторых фарисейских журналах за проповедование исцеления при неспособности исцелить саму себя. Единственным объяснением, которое смог дать ее друг Тинк Вилкерсон, было то, что «Бог не избрал ее для того, чтобы дать ей исцеление сверхъесте­ственным образом».

Видимо, Тинк своим простым, нетеологическим путем сумел дойти до самой сути теологии Кэтрин. Большинство из нас имеет свое собственное представление о том, как Бог должен управлять Вселенной, — представление, основан­ное на собственных ограниченных познаниях. Кэтрин, на­против, отрицала все традиции. Она выходила из тупиков, в которые люди пытались ее загнать. Когда ее спрашивали, почему многие, как были больны до ее собраний, так и ушли без исцеления, она лишь пожимала плечами и говорила: «Я не знаю, я не знаю». Однажды она призналась, что самый первый вопрос, который она задаст Иисусу, когда пойдет на небо, будет: «Почему некоторые все же не исцелились?»

У теологов были ответы. Сотни ответов. Но теологи сами никогда не творили чудес. У Кэтрин же, которая была одним из величайших инструментов в чудесной силе Святого Духа со времен Апостолов, ответа не было.

«У меня нет исцелительной силы, — говорила она сно­ва и снова. — Я не могу исцелить ни одного человека. Все, что я делаю, так это проповедую веру. Бог совершает исце­ление. Кого Он исцеляет и кого Он избирает не исце­лять — это Его промысел. Я — только Его инстру­мент».

Таким образом, и те, кто критиковал ее позицию, или кто критиковал ее, потому что она не была совершенной, и те, кто указывал, что она не была достойна проповедовать, потому что была женщиной или потому что не закончила духовную семинарию, стояли на опасном пути.

Было время, вспоминает Миртл, когда чувствовалось, что Кэтрин была призвана проповедовать. Это случилось вско­ре после того, как Кэтрин присоединилась к Парроттам в Орегоне летом 1923 года. Они посетили одно из собраний доктора Прайса, и когда они вышли на улицу в вечернюю прохладу, Кэтрин вдруг начала плакать. Миртл нашла ска­мейку рядом с церковью, и Кэтрин, будучи не в состоянии прекратить всхлипывания, положила голову на колени Миртл и несколько долгих минут рыдала.

«Все эти люди, — она, наконец, отдышалась, — все эти люди не приняли Иисуса как своего Спасителя».

«Что ты имеешь в виду?» — нежно спросила Миртл.

«Он призвал мужчин и женщин принять Христа, и ник­то не вышел. Они остались стоять там, умирая в своих гре­хах. Ты разве не почувствовала это?» — «Что я должна была почувствовать, Кэтрин?» — «Почувствовать ношу за потерянных. Я должна проповедовать, Миртл. Я никогда не успокоюсь, пока не сделаю свою работу».

Кэтрин больше никогда не говорила о том вечере. Она не любила вешать свою теологию на бельевую прищепку на долгое время. Она поклонялась Богу сегодняшнего дня, чей Святой Дух творит сегодня гораздо более великие дела, чем Он творил вчера. Однажды она сказала мне, что была так занята тем, чтобы не отстать от того, что Бог делает сегодня, что у нее совсем не было времени вспоминать свое про­шлое. По этой причине она редко отвечала на критику. Она знала свое положение, и даже если людям это не нра­вилось, то потребовалось бы много времени, чтобы остано­вить движение и попытаться им все объяснить. Если им не нравились ее переживания (или отсутствие таковых), если они не любили, как она одевается, ведет себя, говорит или тратит деньги — что ж, это была их проблема. Она чув­ствовала, что ей вручен Божественный мандат. Как Неемия строил стены вокруг Иерусалима, так и она была слишком занята, чтобы спуститься вниз и спорить с против­никами.

В один из редких приступов ностальгии Кэтрин гово­рила о своей теологии: «Когда до Миртл дошли слухи, что мы проводим большие богослужения в Айдахо, она присла­ла мне телеграмму из Спокана, в Вашингтоне, которая была немногословной, но глубокой по сути: «Смотри, чтобы твоя теология была прямой». Я даже и не знала, что такое «тео­логия», — Кэтрин захохотала. — Я рада, что была глу­пой, настолько глупой, чтобы поверить, что все, что нуж­но, — это проповедовать Слово Божье, и Бог позаботится Сам о моей теологии»,

Но нужно было кое-что еще помимо «проповедования Слова». Нужно было напечатать плакаты и маленькие приглашения. И нужно было организовывать собрания в каждом новом городе. Похоже, что она объездила их все вдоль реки Снейк от Пейетта до Покателло и далее до Ай­дахо-Фолса, Берли, Блэкфута, Бэзельта и Боуна. «Назовите любой маленький городок в штате Айдахо, — говорила позднее Кэтрин репортерам, — и окажется, что я работала в нем, пытаясь евангелизировать».

В Рексберге, рядом с границей с Монтаной, Кэтрин и Эллен нашли маленькую баптистскую церковь, закрытую вот уже два года. Порасспросив местных жителей, они отыскали одного дьякона, у которого сохранились ключи от этого здания. Он почесал голову и удивленно посмотрел на двух молодых и приятных дам, которые спрашивали, смогут ли они проводить служения в маленькой церквушке.

«Хорошо, милые барышни, — сказал он медлен­но, — церковь сейчас закрыта, и я не надеюсь, что вы сумеете донести нам в своих проповедях больше, чем мы уже имеем».

Кэтрин и Эллен открыли дверь, убрали внутри и стали обходить маленький городок, объявляя о предстоящих со­браниях. Вдова, приютившая двух «нахлебниц» и не имев­шая лишних кроватей, поручила сыну подмести в индюшат­нике. Кэтрин и Эллен провели там три ночи, прежде чем другая семья предоставила им комнату и кровати.

Зимы в Адайхо были холодные, и порой в комнатах для гостей не было отопления. Чтобы согреться, Кэтрин сворачивалась калачиком под огромной кучей стеганых оде­ял и лежала неподвижно, пока эта часть кровати не нагре­валась. Затем она переворачивалась на живот, брала Биб­лию и часами напролет штудировала Слово Божье, пока оно не становилось частью ее самой.

«Я получила мое образование на коленях у величайшего учителя в мире, — говорила она позднее. — Это проис­ходило не в каком-то великом университете или духовной семинарии. Это было в молитвенной школе, руководимой Святым Духом».

«Иногда, — Кэтрин посмеивалась, — я читала Биб­лию всю ночь, поскольку боялась выключить свет. По ка­кой-то странной причине люди в Адайхо любили вешать огромные портреты своих предков на стенах в комнатах для постояльцев. Там обязательно была или бабушка, в вы­соком кружевном воротнике, или дедушка, с длинной боро­дой. Они сурово смотрели, словно надзирая за мной с их высокого положения. И иногда я лучше себя чувствовала, если при свете лампы всю ночь читала Библию».

Проехав на юг от Адайхо через пустыни Юты, Кэтрин и Эллен прибыли в Пуэбло, штат Колорадо, где они сняли старое здание в районе Монтгомери на Главной улице. Там они пробыли шесть месяцев.

«Я была такой добропорядочной, — говорила Кэт­рин, — что боялась: вдруг меня будут критиковать за то, что у меня больше одного платья. Тогда я сшила три Пла­тья из одного рулона желтой ткани. На последнем собра­нии в Пуэбло, когда головы всех были склонены в тихой молитве, внезапно тишину разорвал пьяный ревущий голос из задних рядов: «Боже милостивый, куда же мне скрыться от этого желтого платья? Я вижу его во сне по ночам... Я вижу его весь день. Оно преследует меня!»

Это был хороший повод для Кэтрин уйти, ибо служение едва-едва удалось продолжить после незапланированного вмешательства.

Денвер, в 100 милях к северу, манил ее. Здесь ей пред­стояло начать строить свое собственное царство и впервые обрести славу, а также понять, что наказывающая рука Бога сильнее ее собственных бунтарских порывов. Ибо именно там она впервые вкусила горечь унижения и неудач, оста­вившую во рту привкус пепла после того, как она выпила из пьянящей чаши человеческих страстей.

 

Глава 4

«Проповедуй и не останавливайся»

Все, что делала Кэтрин, было великим. Когда она про­поведовала, даже если в зале было с дюжину человек, она говорила так, словно там было десять тысяч. Она никогда не сдавалась. Когда Кэтрин призывала к покаянию, то по­лагала, что все присутствующие должны немедленно пока­яться и отдать свои жизни Христу — даже если все они были проповедниками и миссионерами. Много лет спустя, когда она встретилась с пасторами в одном крупном городе перед началом служения с чудесами, она призвала их пока­яться и стать «заново рожденными». Многие вышли вперед в слезах, прося ее за них помолиться. Она ничего не при­нимала как само собой разумеющееся. Ее часто упрекали в глупом восхищении перед какой-нибудь голливудской звез­дой или знаменитой политической фигурой. Но она также восхищалась каким-то неизвестным священником, который дал обет бедности, или рабочим с автострады, который был исцелен на одном из ее служений. Она одинаково относи­лась и к водителям такси, и к сенаторам — они были одинаково важны в глазах Бога, и, следовательно, в ее гла­зах тоже.

Я вспоминаю два примера — они являются прекрас­ными иллюстрациями. Первый раз я встретил Кэтрин в ее анфиладе офисов на шестом этаже «Карльтон-Хаус» в центре Питтсбурга. Офисы были шикарные, они занимали весь конец крыла отеля. Чтобы войти в дверь с выбитым золотом названием «Организация Кэтрин Кульман» на внешней стороне, нужно было позвонить в колокольчик. Когда снаружи нажимали кнопку, в офисе раздавался пере­звон Вестминстерского колокола. Поэтому посетитель не просто входил, но его сопровождали при входе в офис. Внутренняя атмосфера была домашней, теплой, доверительной, хотя за каждым столом сидели «трудолюбивые пчел­ки» и старательно «гудели». Оформление было женствен­ным — отражением самой Кэтрин. Стены были выкрашены в кремовый и бежевый цвет, большой шерстя­ной ковер — цвета морской волны, и повсюду — обилие цветов, настоящих и искусственных.

Один конец комнаты занимала софа бледно-палевого цвета, заваленная книгами и журналами — подарки, при­шедшие по почте. На приставном столике была куча ма­леньких подарочных коробочек, внутри которых лежали ручки с выгравированным золотом крестом — их Кэтрин посылала на Рождество особым своим друзьям.

Комнаты были наполнены сувенирами. Была там кра­сивая, ручной работы деревянная шкатулка для драгоценно­стей, подаренная мадам Тью в благодарность за служение во Вьетнаме. Были и антикварные люстры, которые Кэт­рин купила сама в маленьком подарочном магазине в Риме. Огромный нависающий портрет глухого Бетховена разместился над столом Мэгги Хартнер, видимо, даже на подсознательном уровне напоминая занятой секретарше, что наличие препятствий не должно побуждать человека делать свое дело хуже, чем он в принципе может делать, — это то, чего Кэтрин добивалась от всех своих сотрудников.

Везде были фотографии: школа в Гонконге с плоской крышей — она была построена на деньги «Организации Кэтрин Кульман»; Кэтрин во Вьетнаме в окружении сол­дат в полной боевой форме; папа римский Павел и Кэтрин, стоят на расстоянии нескольких дюймов и пристально смотрят друг на друга; Кэтрин плечом к плечу с Тедди Колеком, мэром Иерусалима; и ее любимое фото — про­поведь в Стокгольме перед 16000 человек, вместе с пере­водчиком Иосифом Маттсон-Бозе, стоящим рядом. Маленький шведский мальчик стоит перед ней сам по себе, с пристальным, словно в трансе, взглядом.

На одном из столов под стеклом лежал аннулированный чек на 10 долларов, выписанный «Банком национальной безопасности» в Су-Сити. Он выписан на имя Кэтрин Кульман, подписан Эверетгом Б. Парроттом из «Палаточ­ного пробуждения Парротта» и датирован 14 июля 1928 года. Кэтрин никогда не забывала, «откуда она ниспала».

Когда она появилась в тот вечер, это было подобно син­тезу появления английской королевы и вихря могучего вет­ра Пятидесятницы. Она буквально ворвалась в комнату, за­мерла на мгновение в боевой стойке, а затем, подавшись вперед, резко схватила обе мои руки: «Ох... и Вы продела­ли весь этот путь из самой ФЛАА-РРИ-ДДЫ!» Затем, также стремительно она сказала: «Идемте, здесь есть кое- кто, с кем Вам надо встретиться. Давайте скорей, она очч-чень особенная!»

Кэтрин удерживала меня, ее тонкие пальцы слегка ца­рапали мою руку, она увлекла меня за собой. В шестьдесят лет она была совершенной комбинацией привлекательности, представительности, духовности и материнской деспотично­сти. Она быстро провела меня в свою личную комнату. Там, сидя в огромном обитом кожей кресле, на меня смот­рела ужасно стеснительным взглядом старая тучная жен­щина в ситцевом платье. На голове ее был цветной платок, пальцы нервно теребили старый ридикюль*.

*Ридикюль — дамская сумочка старомодного образца. — Прим. автора.

«Это госпожа Романская, — бойко представила Кэт­рин. — Она — одна из близких мне людей. Полька, живет ближе к северу, не очень хорошо говорит по-английски, но не пропускает ни одного собрания в «Карнеги-холл». Она не смогла дать сегодня утром пожертвование на собрании с чу­десами, поскольку ее муж болен. И вот, она проехала весь этот путь, чтобы сказать, что любит меня и молится за меня».

Кэтрин стояла в наступившей тишине, смотря вниз на маленькую старую полячку, которая сидела, смиренно скло­нив голову, теребя нитку, оторвавшуюся от старого запач­канного ридикюля.

«Вот таких-то людей Бог дал мне в этом служе­нии, — сказала Кэтрин, качая головой; она продолжала качать головой, словно подтверждая, что здесь происходит что-то неординарное. — Вот таких-то людей Он и дал мне».

Она вдруг заплакала, вытирая слезы тыльной стороны ладони. Маленькая полька плакала. И я — тоже. Я по­чувствовал, что открыл дверь и вошел в сердце женщины, которую никогда не встречал, но знал всю свою жизнь, ибо ее сердце, похоже, билось в унисон с сердцем Бога.

Другая сцена имела место семь лет спустя. Я был с Кэтрин за кулисами в ее гардеробной комнате в «Священ­ной аудитории» в Лос-Анджелесе. Она только что закон­чила собрание с чудесами, длившееся четыре с половиной часа, простояв на ногах все это время. Ей было 67 лет (хотя тогда никто точно не знал ее возраста), и она была истощена. Я уже собирался уходить, когда раздался стук в дверь. Норин Беннетг, жена богатого агента по недвижи­мости Вердеса Пенинсулы из Палоса, которая была исцеле­на несколько лет назад от склеродермии* и теперь работала добровольным контролером на входе в зал, просунула голо­ву в дверь: «Госпожа Кульман, здесь один человек хочет Вас видеть».

*Склеродерма — болезнь, при которой кожа в местах по­ражения становится жесткой и омертвелой. — Прим. автора.

Я взглянул на Кэтрин. Она поникла в кресле, каждая капля силы, казалось, была выжата из ее изнуренного тела. Но она знала, что Норин не вошла бы в дверь без необходи­мости. Она не спросила, кто это. Она приподнялась в кресле и пробормотала: «Да, конечно, пусть войдет, пусть войдет».

Дверь приоткрылась шире, и вошел старый мужчина, от­лично выглядевший для своих 80 лет, с военной выправкой. Норин сказала: «Госпожа Кульман! Позвольте мне пред­ставить Вам генерала Армии Омара Бредли».

Мгновенно Кэтрин снова стала «королевой английской и могучим ветром». Она подскочила к двери и вернулась к обычному своему образу. Вся усталость улетучилась, на ее место пришли цветение и жизнь. Взяв его руки в свои, Кэтрин отступила назад и в восхищении посмотрела на ве­ликого героя второй мировой войны, который стоял плечом к плечу с Дуайтом Эйзенхауэром и Дугласом Макартуром: «Ох, Боже правый! И Вы были здесь на служении с ЧУ-ДЕСАААМИ!»

«Генерал отсидел все собрание, — сказала Норин. — И настоял на том, чтобы прийти сюда и повидать Вас».

Я стоял в стороне, думая о госпоже Романской, сидев­шей в большом, обитом коричневой кожей кресле, нервно теребящей свой ридикюль шишковатыми пальцами. Кэтрин обходилась с этим пятизвездочным генералом так же, как и с бедной маленькой полькой из-под Питтсбурга. Оба были детьми Божьими. И за обе эти души умер Христос.

Они говорили о духовных вещах в течение нескольких минут. Затем генерал поведал об особой нужде в своей жизни.

«Дорогой Иисус», — начала речитативом Кэтрин, за­крыв глаза и протянув руку для молитвы над ним.

Но это все, что она успела сказать. Его ноги подкоси­лись, и он свалился назад — «сраженный Духом». Дон Барнард, путешествовавший с Кэтрин в качестве ее тело­хранителя, вошел в комнату вместе с генералом. Он подхва­тил его и опустил на пол, где тот лежал несколько минут, словно заснул. Когда он начал слегка двигаться, Дон помог ему встать на ноги и осторожно поддерживал его под руку. Генерал еще плохо стоял на ногах.

«Наш чудесный Господь может ответить на любую вашу нужду, — сказала Кэтрин с расстановкой, ее лицо сияло верой. — Я знаю, как сильно Он должен любить Вас сейчас».

Она двинулась ему навстречу, но колени генерала опять ослабели, и он соскользнул в сильные руки Дона.

После его ухода Кэтрин принялась ходить взад и вперед по комнате, доходя до одной стены, поворачиваясь и марши­руя до другой, ее руки были вознесены в молитве и восхва­лении. «Благословенный Иисус, — она повторяла снова и снова. — Я воздаю тебе хвалу! Я воздаю тебе славу!»

Вокруг Кэтрин не было «маленьких людей». Каждый был важен. Каждый был большим. Это был один из ее секретов успеха служения. Все ее помощники знали, что они важны, а зная это, они начинали понимать, что они важ­ны и для Бога. Все, что делала Кэтрин, было большим. «Думайте о большом. Делайте большие дела. Говорите о большом, — повторяла она своим сотрудникам, — ибо у нас великий Бог».

Именно эта философия помогла ей подняться на ноги в Денвере в 1933 году. Эрл Ф. Хьюитт, бизнесмен, присое­динился к ней незадолго до того, как она приехала в Пуэб­ло, и стал ее управляющим делами. Это было во время Ве­ликой депрессии. Многие национальные банки были закрыты. В каждом городе стояли очереди за хлебом. Безработица достигла своего пика за всю историю США. Сотни тысяч предприятий и контор не работали. И тем бизнесом, который, похоже, страдал больше всех, был Боже­ственный бизнес — Церковь. Лишь посвященное мень­шинство, составлявшее подлинное Царствие Божие, давало пожертвования в те дни нужды. Все же остальные, огром­ная армия «воскресных прихожан» ждала, когда снова нач­нутся дни изобилия, чтобы давать пожертвования. Церкви враждовали. И Кэтрин, которая отнюдь не была частью официальной Церкви, но находилась на «опушке», служа тем, кого отвергли и общество и Церковь, должна была до­вольствоваться теми крохами, что ей доставались. Казалось, что ничто не могло сломить ее дух, или же заставить ее ве­рить во что-то меньшее, чем Бог избытка и щедрости.

«Вы едете в Денвер, словно у Вас есть миллион долла­ров, — говорила она Эрлу. — Мы возьмем этот город штурмом».

Хьюитт криво улыбнулся в ответ: «Но у нас нет миллиона долларов. У нас есть только пять долларов — это все».

__ Кэтрин только рассмеялась: «Если мы служим Богу, Который ограничен нашими финансами, то мы служим фальшивому богу. Он не ограничен тем, что у нас есть или что мы есть. Если Он может использовать КОГО-ТО Вроде меня, чтобы приводить души в Царство, то Он, конечно же, может использовать наши пять долларов и размножить их так же легко, как Он размножил буханки хлеба и рыбы для людей на холме. Сейчас же поезжай в Денвер. Найди мне самое большое здание, какое только сможешь. Возьми луч­шее пианино для Эллен. Поставьте в зал как можно боль­ше стульев. Опубликуй большое объявление в «Денвер пост» и дай объявления по радио на всех местных радио­станциях. Это дело Божье, и мы будем делать это Божьим образом. Большим способом!»

Здание, которое нашел Хьюитт, представляло собой по­чти точную копию того, что было у нее в Пуэбло. Оно так­же служило складом фирмы «Монтгомери», и располага­лось по адресу 1733-37 на улице Чампа в центре Денвера. Используя комбинацию веры, медяков и кредитов, Хьюитт взял в аренду 500 стульев и большое пианино, объяснив людям, что заплатит за них через две недели, в конце серии собраний. Двухнедельная кампания, однако, затянулась на целых пять лет. С самого первого вечера Кэтрин фактичес­ки стала местным священником в Денвере.

Эллен прибыла несколькими днями раньше, чтобы под­готовить музыкальное сопровождение для богослужений. Она заручилась поддержкой трех дочерей А. К. Андер­сон — Милдред, Люсиль и Байни, которые составляли «Трио Андерсон». Девушки помогали Эллен и пели на первом богослужении в здании старого склада. Они про­должали петь почти на всех собраниях в течение последую­щих пяти лет. Эллен также спланировала вечерние суббот­ние богослужения, которые превратились в большие музыкальные концерты.

Люди в Денвере жаждали той духовной пищи, которую готовили Кэтрин и Эллен. Церкви, подобно экономике, были больны и умирали. Многие закрылись. А из тех, что оставались открытыми, большинство посещались редко, слу­жения стали сухими и безжизненными — отражение той эпохи, в которую люди жили. Кэтрин же, напротив, пред­ставляла не депрессию. Она являла величие Бога. Вместо того чтобы говорить о скудости, она проповедовала об изо­билии. Вместо того чтобы говорить о пустых карманах и пустых желудках, она вдохновляла людей приходить и весе­литься на брачном вечере Агнца. И свершалось нечто чу­десное. Люди приносили свои «хлеба и рыбки», свои скуд­ные пожертвования, и те волшебным образом умножались тысячекратно. Вместо того чтобы посылать людей в мрач­ные очереди за бесплатной похлебкой, организованные пра­вительствами штатов, она побуждала тех, у кого была пища, приносить ее и делиться с теми, у кого ее не было.

«Мы — святые, мы — не нищие, — говорила она своей бедной общине. — Бог обещал в Псалме 36, стих 25, что праведник не будет оставлен и что его потомки не будут просить хлеба».

И люди ей верили. На первом собрании — 27 августа 1933 года — было только 125 человек. Но она пропове­довала, словно присутствовало 12 тысяч. В оборудованном на скорую руку складе было жарко, поднимались испарения, но на передних окнах большими буквами были написаны объявления, что Кэтрин Кульман, молодая евангелистка, на­чинает специальную серию собраний. С первых звуков, ко­торые извлекла из пианино талантливая Эллен, люди поняли, что это не будет обычным богослужением. Они поверили, что Сам Бог послал эту женщину в их среду, чтобы дать им надежду во время отчаяния, любовь во время ненависти и упование во время безверия и сомнения. Она пришла, что­бы восстановить в них данное им Богом человеческое до­стоинство, чтобы напомнить, кто они есть. На следующий вечер пришло более 400 человек, и с того дня старый склад уже не мог вместить всех желающих.

Они приходили из хижин и гетто, из трущоб и квартир, кишащих крысами. Они приходили из меблированных ком­нат и из «Миссии Спасения»*. Богослужения затягивались далеко за полночь. Кэтрин, Эллен, Хьюитт и десяток других, кто захотел участвовать в служениях, молились с теми, кто остался до конца собрания.

*«Миссия Спасения» — религиозная организация, зани­мающаяся перевоспитанием и трудоустройством опустившихся людей. — Прим. пер.

Не все, приходившие на собрания, были «потерпевшими крушение». Иные приходили из фешенебельных пригородов Денвера и хотели помочь служениям, но не имели возмож­ности сделать это в своих местных церквях. Служения проходили каждый вечер, и огромные толпы выплескива­лись на тротуары.

Предыдущая12345678910111213141516Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: